– Мы доставили этого человека, господин барон, – докладывал кто-то его наставнику сиплым голосом. – Все как вы просили, тихо и благородно!
– Он сопротивлялся?
– Не успел.
– Но он цел?
– Как можно, – оскорбился сиплый, – вы же просили!
– Хорошо.
В приоткрытую щелку было видно, как в скупо освещенную комнату втолкнули связанного человека. Лицо его было закрыто каким-то мешком, руки стянуты за спиной, а с боков его поддерживали двое сопровождающих совершенно разбойничьего вида. Во всяком случае, именно так показалось принцу.
– Развяжите его, – коротко велел фон Гершов.
Сопровождающие переглянулись, однако, не решившись перечить, исполнили приказание.
– А теперь оставьте нас!
– Но, господин барон…
– Исполнять!
Дождавшись, когда люди с разбойничьими лицами выйдут, освобожденный ими пленник медленно стянул с головы мешок и, подняв голову, немного вызывающим голосом сказал:
– А я-то все думал: кого это они называют бароном?
– Ты мог бы носить такой же титул, – не повышая голос, ответил ему Кароль.
– Видимо, не судьба, – грустно усмехнулся Боле-слав.
– Человек сам кузнец своей судьбы.
– Ты уже и говоришь, как он…
– Когда-то мы оба так говорили.
– К чему теперь эти воспоминания?
– Ну, с чего-то же надо начать разговор…
– Нам не о чем разговаривать.
– Ошибаешься, брат. Ты можешь мне не верить, но, кажется, Иоганн знал, что я тебя встречу.
– Вот как? Впрочем, я не удивлен, он всегда и все знает наперед. И что же он тебе приказал – отправить меня на виселицу?
– Он просил передать, что прощает тебя.
– Хм, неожиданно. Что-нибудь еще?
– Еще он просил, чтобы я тебе не мстил.
– Наверное, тебе трудно выполнить эту просьбу…
– Как тебе сказать, брат… – вздохнул Кароль, – если бы он не просил, а приказал – я бы, наверное, ослушался…
– По крайней мере, честно. Но зачем тогда меня сюда притащили?
– Ты знаешь, что за послание привез?
– Нет, – покачал головой Болеслав, – меня не посвящали в это.
– А кому оно предназначалось?
– Раз меня схватили – ты, вероятно, знаешь.
– Отвечай!
– Причетнику собора.
– Святая простота! Он, как и ты, всего лишь футляр для послания. Главный получатель – епископ Глюк. Ты помнишь его?
– Немного. Кажется, наш герцог его недолюбливал, причем это у них было взаимно.
– Это точно, и со временем их чувства только укрепились, а теперь подумай: зачем тем, кому ты сейчас служишь, писать лютеранскому епископу?
– Слишком сложный вопрос для лейтенанта рейтаров.
– А для приближенного герцога-странника?
– Это было давно!
– Не так уж и давно, Болеслав, подумай хорошенько.
– Ну, не знаю… случается, что и злейшие враги объединяются, когда у них появляется общий противник. А Иоганн Альбрехт, надо отдать ему должное, умеет наживать себе врагов.
– Умеет и друзей.
– Тоже верно, не зря ведь его избрали своим царем московиты. Кстати, как он ими правит? Нет, среди них есть неплохие парни вроде Никиты или Анисима, но ведь они же… дикие!
– Не такие уж и дикие. Но ты не договорил.
– Да что тут толковать, даже среди самых ярых папистов случаются люди, что за пригоршню полновесных дукатов надевают на голову чалму и поют суры из Корана, как будто всю жизнь только этим и занимались. Почему бы таким не быть и среди последователей Лютера?
– Все гораздо сложнее, брат. У нашего герцога есть могущественные враги, но они хотели бы не просто убрать его со своей дороги, но еще и сделать это чужими руками.
– И кто же эти люди?
Услышав вопрос младшего брата, Кароль на мгновение задумался, затем тяжело вздохнул и тихо ответил:
– Если ты спрашиваешь у меня их имена, то я не знаю. Однако, может, ты поможешь мне их узнать?
– Но как?
– Кто дал тебе это письмо?
– Граф Хотек.
– Приближенный короля Фердинанда?
– Да, он; я сопровождал его во время посольства к королевичу Владиславу.
– Вы были в Польше?
– Да, братец, мы привезли королевичу деньги для войны с…
– Герцогом Иоганном Альбрехтом?
– Да, с ним, правда, у него, насколько я знаю, теперь какое-то новое имя?
– Именно так, русские зовут его Иван Федорович.
– Русские? Ты хотел сказать – московиты?
– Нет, я все правильно сказал, так себя называет этот народ, а Москва – всего лишь их столица.
– И он теперь тоже… русский?
– Иногда даже больший, чем его подданные. Но ты отвлекся.
– Хорошо, брат; меня, разумеется, не посвящали во все подробности, но было очевидно, что папаша Владислава – король Сигизмунд – спустил все денежки на осаду Риги и на войну с турками. Фердинанд предложил ему субсидию, в обмен на обязательство помочь войсками в случае надобности.
– Какой надобности?
– Точно не знаю, но в Чехии сейчас волнения. Король не жалует реформатов – впрочем, их никто не любит.
– Ты стал католиком?
– Нет, что ты, просто, как по мне, то эти узколобые фанатики ничуть не лучше папистов, даже хуже.
– Ладно, оставим теологию богословам. Так ты говоришь, что король Богемии решил заручиться польской поддержкой?
– Почему нет? На войне случается всякое, к тому же чехи не раз и не два заставляли имперцев умыться кровью, так что небольшая предосторожность не помешает.
– Допустим, что все именно так… – задумчиво пробормотал Кароль, – а затем тебя послали с письмами в Мекленбург, да еще и к Глюку, и не только к нему…
– Вот как?
– Да, братец, тут целое змеиное гнездо, но прежде чем я смогу рассказать тебе подробности, я хочу знать…
– Что именно?
– Могу ли я тебе доверять, как прежде, или ты опять предашь меня и нашего герцога из-за первой же смазливой девчонки, встретившейся на твоем пути!
Болеслав тяжело вздохнул и отвернулся от брата, чтобы тот не смог видеть, как заблестели его глаза.
– Боюсь, что я человек конченый.
– Нет, не говори так!
– Но это же правда… У нас с тобой не было ничего, когда мы нанялись к юному мекленбургскому принцу. Ничего, кроме доброго имени! Но ты преуспел, стал бароном и, как говорят, женился, а я потерял всё.
– Знаешь, если бы ты тогда не оступился, наш герцог никогда бы не попал в плен и не бежал оттуда в Москву. Не присоединился бы к ополчению и русские не выбрали бы его своим царем. Иоганн Альбрехт сказал мне перед моим отъездом: «Все что ни делается – все к лучшему». Именно поэтому он простил тебя. А от себя я добавлю, что если бы он не стал русским царем, мы вряд ли попали бы в Ригу и я никогда не встретил бы Регину Аделаиду. А если бы и встретил, то урожденная графиня Буксгевден и не посмотрела бы в мою сторону. Послушай меня, брат, я действительно разбогател, получил титул и счастливо женился. И единственное, что удручало меня, это отсутствие вестей о тебе. Я даже не стал заезжать в Померанию к родителям, чтобы познакомить их со своей женой. Ведь они непременно спросили бы о тебе – и что бы я им ответил?
– Да уж, – удрученно вздохнул Болек, – мы всем обязаны герцогу, а я отплатил ему черной неблагодарностью. Да еще и из-за дрянной девчонки, не стоящей доброго слова. Ты знаешь, я ведь встретил ее при дворе Владислава. Она стала его любовницей. Иоганн Альбрехт говорил мне, что у нее в глазах только его корона, а я, глупец, не поверил ему…
– Ты хочешь вернуться?
– Это невозможно.
– Невозможно спать на потолке!
Услышав эти слова, младший фон Гершов выпучил глаза, а затем звонко рассмеялся:
– Да, помню: потому что одеяло будет падать! Ты снова говоришь, как он.
– Ты хочешь вернуться?
– Больше всего на свете.
– Да будет так! Теперь я смогу сказать тебе: похоже, епископ Глюк, которому предназначалось послание, служит не только шведскому королю.
– Почему ты так решил?
– Потому что он уговаривал короля Кристиана занять Мекленбург своими войсками.
– Что за вздор – как Ольденбурги могут претендовать на эти земли?
– Не такой уж вздор, братец; ты помнишь, как зовут мать датского короля?
– Если честно – нет. Я же не покойный Манфред, который помнил и не такое…
– Ну и напрасно. Так вот, ее зовут вдовствующая королева София… Мекленбург-Гюстровская! Она единственная дочь покойного герцога Ульриха Третьего.
– Подожди, это же… дядя нашего Иоганна Альбрехта!
– И не только его, но и покойных кузенов-герцогов. Так что, как видишь, кое-какие права у короля Кристиана имеются.
– Без согласия императора эти права – ничто!
– И именно это согласие ты и привез.
– Согласие императора?
– Ну, Фердинанд покуда не император, и, думается мне, став им, может и не вспомнить об обязательствах короля Богемии.
– Но ведь есть наш герцог…
– Он стал русским царем и сменил веру!
– Но у него есть сын…
– Которого вполне можно объявить незаконнорожденным из-за долгой разлуки Иоганна Альбрехта и Катарины, а можно, кстати, и самого Иоганна Альбрехта…
– Шведский король никогда не допустит этого…
– И сцепится с королем датским, вследствие чего ни у того, ни у другого не будет возможности сунуть нос в имперские дела!
– Какое коварство…
– Обычная политика.
– Я смотрю, ты поднаторел в подобных делах! Кстати, как ты меня нашел?
– Тебя узнал капрал Михель Раубе, приглядывавший за Глюком и его прихвостнями. Ты помнишь его?
– Нет.
– А вот Иоганн помнит всех своих солдат, особенно тех, с кем начинал. И даже разрешил ему отправиться вместе со мной в герцогство, чтобы найти себе жену. Поэтому Михель внимателен и предан своему господину…
Юный Карл Густав сильно устал, слушая разговор братьев. Он далеко не все понял из услышанного, но память у него была крепкой, и самое главное он запомнил. Покинув наблюдательный пост, он быстро добежал до своей комнаты и, скинув курточку и кюлоты[6], юркнул под одеяло. Нянька, обязанная следить за ним и сестрой, давно спала, так что его отсутствие осталось незамеченным.