– Стало быть, ты – царевна?
– Царевна у нас – Евгения, владыко, а я так…
– Что место свое знаешь – хорошо, – задумчиво проронил Филарет. – Слышал я про то, что государь тебя признал. По нашим законам неправильно сие, да тут не Русь-матушка, стало быть, отцу твоему виднее. Ступай, чадо, нет на тебе греха! Однако же отныне каждое утро, в обед и перед сном читай трижды «Верую», «Отче наш» и «Богородицу», да моли Господа о прощении грехов отца твоего! А я тебя тропарю с кондаком[23] поучу, чтобы ты веру нашу постичь могла, да брата с сестрой при нужде наставить.
– Владыко, – осторожно заметила Шурка, чьи запасы смирения стали истощаться, – я вообще-то – лютеранка!
– Была бы ты православная, раба Божья, и сотней молитв не отделалась, – спокойно парировал митрополит и, широко перекрестив девочку, вышел.
Через несколько дней в Берлин примчались гонцы из Вольфенбюттеля от герцогини Клары Марии. Венценосная бабушка очень беспокоилась о судьбе пропавшей внучки, и ее поисками занялись всерьез. Благо что Старый Клаус рассказал, в каком направлении ее следует искать. По этому поводу Шурку снова одели в парадное платье и в присутствии четы курфюрстов и герцогини Катарины предъявили посланцам. Король Густав Адольф, призываемый государственными делами, уже отбыл и не смог принять участия в этой церемонии, но и без него общество собралось более чем представительное.
– С глубоким прискорбием узнали мы об ужасном несчастье, произошедшем со свитой принцессы Мекленбургской! – не терпящим возражений тоном заявила Катарина Шведская гонцам. – Поскольку виновные в этом злодеянии еще не найдены, мы берем означенную принцессу Марию Агнессу под свою защиту и покровительство. Мы сами позаботимся о вступлении ее в права владения пожалованными ей нашим благородным супругом землями и городом Ивенаком.
Гонец и не подумал ей возражать, да и кто бы его стал слушать в такой ситуации. Удостоверившись в том, что любимая внучка госпожи жива и здорова, он получил запечатанные письма, после чего откланялся. Бывшая камеристка захотела кое-что передать ему для герцогини Брауншвейгской и вышла вслед за ним. Мачеха завела разговор с маркграфиней Анной, курфюрст тоже куда-то удалился, и Шурка оказалась предоставленной сама себе.
Стоять разряженной как кукла посреди зала было не слишком удобно, и она сочла за благо незаметно выскользнуть и отправиться к себе, в надежде, что найдет кого-нибудь из служанок и те помогут ей переодеться.
Вообще, с прислугой частенько случались проблемы. Они прекрасно понимали двойственность положения незаконнорожденной принцессы и всячески старались ее избегать. Причем касалось это как служащих бранденбургских курфюрстов, так и людей из свиты герцогини Катарины. Разумеется, прямой приказ выполнили бы и те, и другие, но вид у них при этом был такой, будто они дают милостыню безродной побирушке. Все это было так унизительно, что Марта с дочерью старались обходиться своими силами и не обращаться лишний раз за помощью.
Идти нужно было по довольно длинной галерее, и девочка, подобрав подол, решительно двинулась вперед. Обычно в это время здесь никого не было, и Шурка шла быстрым шагом, можно даже сказать – бежала, не слишком оглядываясь по сторонам. Возможно, по-этому она не сразу заметила идущую ей навстречу женщину и едва не налетела на нее.
– Что это значит?! – немного визгливо воскликнула та, но потом, увидев, с кем столкнулась, сбавила тон. – Ах, это вы… Принцесса… Не ожидала застать вас в таком месте.
– Госпожа Анна София? – узнала ее девочка. – Простите мне мою неловкость, я тоже не думала, что здесь кто-то есть.
– Но что вы вообще здесь делаете?
– Прием окончился, и я иду к себе.
– Одна?
– Моя матушка занята, а остальным не до меня.
– Знакомое чувство, – горько усмехнулась дочь курфюрста, но потом, будто спохватившись, что проявила недостойные аристократки чувства, вздернула нос и хотела было идти дальше, но принцесса остановила ее неожиданным вопросом:
– Вы плакали?
– Что?!
– У вас глаза красные и следы слез на щеках.
– Ах, вот вы про что. Нет, это просто… какое вам дело?
– Никакого, – пожала плечами девочка. – Но мне показалось, что вам плохо и одиноко, раз уж вы плачете. Я могу вам помочь?
– Да, – неожиданно для самой себя призналась Анна София, – мне плохо и одиноко, но вряд ли мне может помочь такая, как вы…
– Приблудная?
– Я так не говорила!
– Но подумали. Бросьте, я прекрасно знаю, что люди говорят за моей спиной, тем более что они частенько делают это в лицо.
– Я вовсе не хотела вас обидеть.
– А я и не обижаюсь. Так кто тот негодяй, что довел вашу светлость до слез?
– Но почему вы решили, что в этом виноват мужчина?
– Ну, было бы довольно глупо плакать вам из-за женщины!
– А вы и впрямь забавная!
– Обхохочешься! Так кто?
– Зачем вам это знать? – вопросом на вопрос ответила Анна София.
– Для опыта. Просто я еще в детстве решила, что ни один самодовольный индюк в штанах никогда не доведет меня до слез!
– В детстве? Занятно!
– Хорошо, я вам сама расскажу, а если я в чем-то ошиблась, то вы меня поправите. Итак, вам хуже горькой редьки надоел отчий дом, и вы были бы очень рады его покинуть. К сожалению, единственный способ для этого – выйти замуж, а с этим вам хронически не везет. Жених, с которым вы были обручены в детстве, погиб, королевич Владислав очень не нравится вашей благородной матушке, а мой венценосный дядя выбрал вашу сестру. Так?
– Что-то вы подозрительно хорошо осведомлены!
– Что поделаешь, издержки происхождения. Для ваших служанок я – пустое место, но при этом они ужасно болтливы.
– Вы всего пару дней при нашем дворе… что, неужели эти мерзавки так бесстыдно все это обсуждают?!
– Еще и не так. Но это не важно. Лучше скажите, вам правда нравится кузен моей мачехи?
– Ну, я его очень давно не видела, – смутилась дочка курфюрста. – Можно сказать, с детства. Но нам присылали его портрет, и на нем он такой…
– Красавчик? – уточнила Шурка. – Смело делите увиденное на три! Наверняка художник безбожно польстил ему.
– Вы думаете?
– Уверена! Но в любом случае он сын короля и, с большой вероятностью, сам – будущий король. Я слышала, в Польше любят красивую жизнь, балы и все такое прочее. Так что там всяко будет веселее, чем в Берлине.
– Моя матушка и слышать не хочет о его кандидатуре.
– Но ведь его отец – сюзерен Пруссии, не так ли?
– Да, но он…
– Не проявляет настойчивости?
Ответом был лишь тяжелый вздох и красноречивое молчание. Принцесса некоторое время смотрела на Анну Софию с сомнением, а потом решилась:
– А вы напишите ему!
– Как?!
– Пером, ваша светлость. Ему сейчас наверняка грустно. Войну он проиграл…
– Вашему отцу!
– Угу, у моего батюшки просто дар – делать других несчастными. Но о поражении вам писать как раз не надо. Лучше напишите, что восхищаетесь его благородством, храбростью… Что он – цвет рыцарства, наконец!
– Вы тоже так думаете? – оживилась девушка.
– Нет, конечно, но ему-то об этом зачем знать?
– Невероятно!
– Да все нормально! Как бы вы ни похвалили мужчину, он с готовностью примет это на свой счет, так уж они устроены.
– Но что мне это даст?
– Ну, если он и впрямь полагает себя рыцарем, то ему страсть как хочется победить дракона и освободить прекрасную даму. С драконом у него, правда, промашка вышла, но станьте дамой его сердца, и он горы свернет по пути к вам!
Анна София, раскрыв рот, слушала откровения мекленбургской принцессы, на какое-то время забыв о ее возрасте. Какие-то суждения показались ей не лишенными смысла, другие просто были повторениями ее тайных чаяний, третьи настолько поразили ее своей оригинальностью, что она поневоле к ним прислушалась.
Старшая дочь курфюрста была натурой страстной и увлекающейся. Ее душа и сердце требовали действия, а положение диктовало необходимость покорности и смирения. Совмещать это было трудно, и она тщательно скрывала от других свои мысли. И вдруг – маленькая девочка так спокойно и здраво рассуждает о том, о чем она и думать боялась, не то что говорить. Тут было о чем задуматься. В смятении она дослушала Марию Агнессу и отправилась к себе. Слезы ее высохли, а в глазах зажегся огонь.
Шурка проводила Анну Софию скептическим взглядом и продолжила свой путь. Оказалось, что пока она беседовала с девушкой, Марта успела вернуться и ждала дочку в комнате.
– Где ты была? – встретила она ее вопросом.
– Этот дворец такой большой, – пожала плечами принцесса. – Я просто немного заплутала. А что ты сказала гонцу?
– Что с нами все в порядке, и передала письмо для твоей бабушки. А теперь давай переодеваться, пока ты не измяла свой наряд. Он тебе еще пригодится.
Девочка покорно стояла перед матерью, давая ей возможность расстегнуть крючки, а кое-где и распороть нитки, а затем выскользнула из платья и, оставшись в одной сорочке, пошлепала к обычной одежде. «Что-то меня опять потянуло устраивать чужую личную жизнь, – запоздало подумала она. – Может, мне брачное агентство открыть?»
Маркграфиня не забыла о своей идее заказать портрет принцессы Марии Агнессы и немедленно занялась поисками достойного живописца. Увы, художников в Берлине было не так много, а хороших и того меньше. Заезжих мастеров из Голландии в это время тоже не случилось, но тут на помощь пришел случай. В столице Бранденбурга проездом оказался Генрих Болландт, возвращавшийся из Кенигсберга, где только что закончил работу над портретом герцога Альберта Фредерика, к себе в Байрейт.
Он, можно сказать, был придворным художником прусского герцогского дома и, попав в Берлин, не мог не зайти во дворец, чтобы засвидетельствовать свое почтение дочери своего сюзерена.
– Как хорошо, что вы зашли, мастер, – обрадовалась Анна. – У меня есть для вас маленькая просьба.