– Значит, так, – распорядился я, оборачиваясь к свите. – Всем экипажам – день отдыха. Федя, – обратился я к радостно лыбящемуся при виде побратима Панину, – а тебе приказ другой. Пусть твои охотники перешерстят весь город! Только смотрите, без душегубства и прочих излишеств. Не злобите людей без нужды.
– А коли они запираться учнут и оружие прятать?
– Если сыщете, то воля ваша, можно и высечь для профилактики в воспитательных целях.
– Эй, хозяева, открывайте. Встречайте дорогих гостей! – постучал кулаком в наглухо закрытые ворота Ванька Кистень. Обернувшись к стоящему рядом Петьке – недавнему полонянику, приказал: – Ну, чего ждешь, толмачь!
Как только их полковник – Федор Панин получил от царя приказ провести полный обыск городских кварталов за-ради обнаружения припрятанных доспехов, огнеприпасов, оружия и укрываемых турецких вояк или ясырей, дело закрутилось без промедления. Сказано делать – умри, но исполни! Такому выучил своих подчиненных. Безжалостный и к чужим, и к своим, но щедрый на награды и всегда заботящийся о бойцах допрежь самого себя.
«Разбойный приказ» занялся понятным для себя делом, в котором его разве что казаки могли обойти в ловкости. Разбившись на полудесятки, охотники, прихватив знающих турецкий из числа освобожденных рабов для лучшего общения с кафинскими обитателями, разбрелись по городу и начали тотальный шмон.
Понятно, без накладок не обходилось. Где-то и пришибли малость сильно резвых и буйных, где-то и помяли девок и женок турецких. Турки и татары живут наособь – отдельно мужики, отдельно бабы. И на женскую половину мужикам ходу нет. А как проверить, не припрятано ли чего туда? Вот и приходилось охотникам заставлять всех обитателей усадеб выходить во двор, а уж потом обыскивать весь дом. Понятно, бывало, прихватывали чего по мелочи, вот хотя бы одеяла из верблюжьей шерсти. Оно вроде по нынешней жаре и не впрок, а все же ночами бывает зябко.
Сысканное оружие сносили на одноосные телеги, медленно идущие вслед за поисковыми группами по узким улочкам.
За воротами раздались женские крики и детский плач.
– Не томи, открывай! – строго потребовал Ванька, назначенный старшим в своей команде. – Хуже будет!
Наконец лязгнул засов, калитка распахнулась, и к ним вышел испуганный турок в добротной одежонке.
– Собери всех домочадцев во дворе без утайки, – велел ему охотник. – Коли сыщем кого укрытого, не помилуем, велено сечь таких плетьми без жалости! Объясни им, Петька.
Хозяин дома, выслушав сбивчивый перевод недавнего пленника, закивал головой, жестами приглашая русских воинов заходить.
– Сбрую и доспех, ружья, свинец и порох тащи сюда! – важно распорядился Кистень.
Турок что-то залопотал по-своему, и Ванька обернулся к толмачу, нетерпеливо ожидая пояснений.
– Говорит, он мирный гончар, мол, нет у него ничего. И холопов он по бедности не имеет.
– Ишь ты, а по виду на нищего не больно похож. Вона как широко живет. Неужто на плошках да кувшинах так можно зажиток накопить? Как думаешь, Игнат? – спросил он у своего знакомца с давних воровских времен Игната Рукавицу.
– Да хто их, басурман, знает? – раздувая ноздри от предчувствия добычи, отвечал тот. – Может, и так, а может, и инако. Пощупать надо, проверить самим.
– И я так же мыслю. Браты, а ну давай проверим, правду нам этот чернявый сказал али нет.
И без дальнейших проволочек охотники занялись поисками. Искать по сундукам толку мало, это они заранее понимали. Опять же, все ухоронки, как ни старайся, не сыщешь, времени мало. Но заглянуть под черепичную кровлю, пройтись по чердаку – это можно. Сам Кистень в общем веселье участия не принимал, зорко поглядывая на хозяев, отмечая, не появится ли в их лицах какого беспокойства или тревоги. Но те лишь молча перетоптывались на месте, обнимая перепуганных детей.
Обойдя двор, Ванька заметил лежащий у сарая заступ, на котором были явные, свежие, еще не просохшие следы глины. «Чего они столько нам отворять не желали? И чего копали совсем недавно?» – подумал он. Взяв мотыгу, он разом приметил, как напрягся и побледнел хозяин дома. «Ишь, как разобрало его. Только где закопано? Допрос учинить с пристрастием? Такого приказу нам не поступало, значит, сами будем думать», – пронеслось в голове. Обойдя двор по кругу и потыкав тут и там крепко убитую землю, он вернулся к старому ореху, растущему точно посредине, рядом с которым и стояли хозяева.
– Ну-ка, брысь в сторону! – махнул он им рукой и, видя, что они продолжают стоять, окликнул толмача: – Петька, переведи разом!
Выслушав приказ, турки вместо того, чтобы уйти, пали на колени. И заголосили.
– Ишь каковы! Чего надрываются, а, Петька?
– Говорят, не губить их. Мол, сами все отдадут. Спужались шибко. Вот с перепугу и сховали сбрую.
– А, чертовы дети. Ну, пущай сами выкапывают. А там поглядим.
Оказалось, что под землю ушла не только крепкая кольчуга с мисюркой, но и добрая сабля с елманью в сафьяновых ножнах и пара ятаганов, а главное, пистоль турецкой работы. Сыскались там и деньги, и серебряные украшения хозяйки.
– Ну, быть тебе, хозяин, нынче битым, сымай халат, – спокойно, деловито распорядился Ванька, закатывая рукав кафтана и вытягивая из-за пояса плеть.
Турок кинулся Кистеню в ноги и, о чем-то жалобно гнусавя, попросил.
– Чего он, а, Петь?
– Говорит, чтоб не казнили его. Мол, знает, где сосед запрятал молодую христианскую рабыню, и если мы его помилуем, то может подсказать.
– Ишь каков! Ну, пусть говорит, если правда, не трону.
Петька внимательно выслушал рассказ гончара, задал несколько вопросов, уточняя, а потом обратился к Ваньке:
– Дядька Иван, я вроде уразумел, что да как. Этот дом мы уже проходили прежде. Девки такой там не видели, но и место, куда ее запрятали, не находили, точно помню. Он только просит не выдавать его.
– Ах ты, собачий сын! – укоризненно отозвался Кистень и страшно улыбнулся, выставив крупные, на диво белые и ровные зубы, после чего от души и всей своей могучей силы перекрестил плеткой ушлого хозяина вдоль спины, так что разом лопнула ткань халата и проступила кровь. – Теперь не сумлевайся, никто тебя не заподозрит. Пошли, Петька, показывай.
Тайный погреб сыскали почти сразу. Петька еще и походил для виду, вроде искал чего, пояснив не ожидавшим возвращения русских воинов хозяевам, что вроде как потерял крест, мол, гайтан перетерся. Но долго блуждать не стал, подгоняемый нетерпеливыми окриками старшого. Встал на незаметную глазу крышку лаза и пристукнул каблуком новых, только сегодня подаренных сапог.
Дальше все быстро закрутилось. Хозяин, глазастый, усатый важный турок, сообразив, что происходит, зарычал как раненый зверь и бросился на Петьку с неведомо откуда появившимся ножом. От неожиданности вчерашний раб и не подумал сопротивляться, а лишь испуганно вскинул руки, будто моля о пощаде. Казалось, еще секунда, и парень отправится к праотцам, но тут в воздухе черной молнией мелькнула чугунная гирька на цепочке, и с неприятным чмоканьем разбила голову сластолюбивого рабовладельца.
– Вот и ладно, – удовлетворенно заметил Ванька Кистень, убирая свое излюбленное оружие, после чего, пристально посмотрев на остальных членов семьи убитого, спросил: – Еще кто желает?
Ответом ему был лишь ужас в глазах домочадцев и детский плач.
– То-то! – по-прежнему спокойно, словно и не случилось ничего, с легкой усмешкой продолжил бывший разбойник. – Какова же девка, что за нее он на тебя кинулся? Ну, открывай, поглядим.
Старшой самолично спустился в погреб и сыскал там плотно завернутую в ковер, с заткнутым кляпом ртом сомлевшую пленницу и вынес ее наверх. Несмотря на жалкое состояние, девушка и впрямь оказалась красавицей. Густые волосы цвета спелой пшеницы убраны в толстую, в руку толщиной, косу, белое как снег лицо. Закрытые глаза разглядеть не удалось, но все остальное было при ней.
– Вот ирод, мог ведь совсем уморить эдакую справную девку, – с мечтательным видом облизнулся Рукавица. – Эх, хоть бы раз такую залюбить, а там и помирать не страшно!
– Но-но! – прикрикнул на него Кистень. – Не по твоим гнилым зубам сей орешек!
– Да уж, – со смехом согласились с ним боевые товарищи.
– К тому же ссильничать полонянку, отбитую у басурман, совсем уж последнее дело!
– Я царев указ знаю! – огрызнулся уязвленный охотник. – Сказано, что, если кто из охотников пожелает жениться, препятствий ему в том не чинить! А я, может, хоть сейчас готов…
– Ты-то готов, а она согласится ли? Посмотри на себя, а потом на нее. Эдакую красоту только если в боярские, а то и царские палаты прилично! А ты кто есть? Куда тебе со свиным рылом в калашный ряд?!
– В общем, так, – подытожил Кистень, – доставим девку к полковнику, пусть он соображает!
На том и порешили, тем более что улица подошла к концу, а арба давно наполнилась конфискованным добром. Только не нести же ее на руках, а то и впрямь от такой красоты башка кругом идет…
– Вот что, Петька, как располагаешь, есть у этих в доме хмельное? – хитро усмехнувшись, спросил бывший разбойник.
– Коли надо, так найду, – с готовностью кивнул толмач и мигом бросился на поиски. Спустя недолгое время он вернулся, таща на плече целый жбан местного виноградного вина.
К тому времени пленница успела очнуться и теперь с наивным любопытством разглядывала своих освободителей.
– Вот, девонька, испей. Легше станет, – участливо произнес своим грубым низким голосом Ванька, набулькав полную чашу темно-красной жидкости, и протянул ее девушке.
Сделав несколько глотков, освобожденная из полона ожила, на щеках появился слабый румянец.
– Вот и славно. Как хоть тебя зовут?
– Аленушкой, – отвечала та нежным, будто серебряный колокольчик, голоском, – а вы кто такие?
– Царские ратники мы, красавица. Меня Иваном крестили. Вон тот Игнат, а это Петька. Про остальных потом обскажу, а теперь хватит разлеживаться, пошли с нами. – Обернувшись к побратимам, он заметил: – Негоже девке в одной рубахе ходить. Сыщите ей наряд по сундукам. Да и обувку какую добрую. И прочего всякого, чтобы на приданое хватило. И вот тебе. – Он поднял тот самый нож, которым турок грозил убить толмача, отыскал ножны и, вложив в них клинок, протянул спасенной. – Держи, пусть твой будет.