Ноэми подумала, что та действительно осуществит свою угрозу. В эту минуту зашел Вирджиль.
– Если бы вы посмотрели моего отца, доктор Камминз, я был бы вам признателен. Весь этот шум взволновал его, – сказал он; голос звучал прохладно.
Он подошел к шкафчику с напитками, словно собирался выпить.
– Да, конечно, – кивнул врач.
– Флоренс, тебе лучше пойти с доктором. А ты, Фрэнсис, иди к себе. Я хочу поговорить с Ноэми наедине.
– Я не… – начала Флоренс.
– Я хочу побыть с ней наедине, – повторил Вирджиль. Гладкий шелк его голоса превратился в наждачную бумагу.
Флоренс покинула комнату в мрачном молчании, за ней вышел Камминз. Фрэнсис, уходя последним, бросил на Ноэми встревоженный взгляд.
Вирджиль достал пузатую бутылку, наполнил бокал, задумчиво покрутил его, потом сел на диван к Ноэми. При этом его нога коснулась ее.
– Каталина когда-то говорила мне, что у вас очень сильная воля, но до этого момента я не осознавал насколько, – сказал он, опуская бокал на подлокотник. – Ваша кузина слаба, а у вас есть характер.
Он говорил так беспечно, что Ноэми поежилась. Казалось, для него это игра, в то время как она не находила себе места.
– Проявите хоть немного уважения, – сказала она.
– Думаю, кто-то другой должен проявлять уважение. Это мой дом.
– Мне жаль.
– Совсем вам не жаль.
Ноэми не могла прочитать выражение его лица. Возможно, на нем было написано презрение.
– Мне действительно жаль! Но я пыталась помочь Каталине.
– Странный у вас способ помогать. Как вы вообще смеете постоянно расстраивать мою жену?
– Что вы имеете в виду под «постоянно расстраивать»? Она рада меня видеть, сама так сказала.
– Вы приводите к ней незнакомых мужчин, а потом приносите яд.
– О, ради бога, – сказала девушка, вставая.
Он схватил ее за запястье и рывком усадил обратно. Это было забинтованное запястье. Кожу обожгло, и Ноэми поморщилась.
Вирджиль потянул за рукав, посмотрел на бинт и ухмыльнулся.
– Отпустите.
– Работа доктора Камарильо, полагаю? Как и настойка? Это он ее приготовил?
– Не касайтесь меня!
Но он еще крепче сжал ее руку. Если Говард был похож на насекомое, а Флоренс на насекомоядное растение, то Вирджиль Дойл был хищником, возглавляющим пищевую цепочку.
– Флоренс права. Вы заслуживаете пощечины и нескольких хороших уроков, – сказал он.
– Если кто-то и получит пощечину в этой комнате, уверяю вас, это буду не я.
Вирджиль запрокинул голову и громко рассмеялся, потом поднял бокал; несколько капель темного ликера упало на обивку, пятна были похожи на кровь. Наконец он отпустил ее.
– Вы безумны, – сказала Ноэми, потирая запястье.
– Я безумен от волнения, – ответил он, залпом осушил бокал и бросил на пол.
Тот не разбился, а покатился по ковру. «Ну и что, если бы разбился? – подумала Ноэми. – Это его бокал. Он мог разбить его, если б хотел. Как и все в доме».
– Думаете, вы одна беспокоитесь о Каталине? – Вирджиль положил руки между коленей и устремил взгляд на бокал. – Наверное, да, так и думаете. Когда Каталина писала семье, вы наверняка подумали: «О, наконец-то мы сможем забрать ее у этого неприятного человека!» А сейчас вы, должно быть, думаете: «Так и знала, что он плохой». Вашему отцу уж точно не понравился бы такой жених Каталины. Дело не в моих качествах.
Если б шахты были открыты, он был бы рад выдать Каталину за меня. О, я был бы достоин. Он бы не считал меня незначительным. Наверное, его здорово раздражает, как, кстати, и вас, что Каталина выбрала меня. Ну, я не охотник за приданым. Я – Дойл. Неплохо бы вам это запомнить.
– Не знаю, зачем вы это говорите…
– Потому что вы считаете меня настолько никчемным, что сами пошли и дали лекарство Каталине. Вы решили, что я о ней не забочусь должным образом и нужно за моей спиной засовывать ей в рот всякую дрянь. Неужели вы думали, мы не заметим? Напрасно. Мы знаем обо всем, что творится в доме.
– Она сама попросила это лекарство. Я уже сказала Флоренс и доктору, что не ожидала такого.
– Вы многого не знаете, но ведете себя так, словно знаете все. Вы избалованный ребенок, и вы сделали плохо моей жене.
Вирджиль встал, поднял бокал и поставил его на каминную полку.
Ноэми ощущала в сердце огонь гнева и стыда. Ей не нравилось, как он говорил с ней, не нравился весь этот разговор. Но разве она не поступила глупо? Не заслужила упрек? Она вспомнила перекошенное лицо Каталины и почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы.
Наверное, Вирджиль заметил ее смятение, а может, исчерпал порцию упреков, потому что его голос слегка дрогнул:
– Вы чуть не сделали меня вдовцом сегодня, Ноэми. Простите, если я был не особо вежлив. А теперь, извините, мне пора в постель. Это был долгий день.
Он и правда выглядел уставшим. Голубые глаза казались ярче обычного, словно от внезапного жара. Ноэми почувствовала себя еще хуже.
– Но перед тем как уйти, я должен попросить вас больше не приносить никакой дряни в этот дом. Оставьте медицинскую заботу о Каталине доктору Камминзу. Вы меня слушаете?
– Да, – кивнула Ноэми.
– Вы подчинитесь этому простому указанию?
Ноэми сжала пальцы.
– Да, – ответила она, чувствуя себя ребенком.
Вирджиль подошел ближе, внимательно посмотрел на нее, словно пытаясь найти ложь в ее глазах. Ей захотелось съежиться под его пристальным взглядом, он как будто препарировал ее.
– Что же, спасибо. Вы многого не можете понять, Ноэми. Но поймите, наконец, что благополучие Каталины для нас очень важно. Вы навредили ей и тем самым навредили мне.
Ноэми отвернулась. Она думала, что он уйдет, но Вирджиль медлил. Лишь спустя вечность – по ее ощущениям – он покинул комнату.
14
В каком-то смысле все сны предвещают события, но некоторые больше других.
Ноэми обвела слово «сны» карандашом. Ей нравилось читать серьезные тексты, нравилось делать заметки на полях книг, нравилось разбираться во всем этом. Но не сейчас. Сейчас она не могла сосредоточиться.
Девушка опустила подбородок на тыльную сторону ладони и засунула карандаш в рот.
Она пыталась решить, что делать, какие книги почитать, а если по правде – она изо всех сил пыталась отвлечься.
Посмотрев на часы, она вздохнула. Почти пять.
Рано утром она попыталась поговорить с Каталиной, но Флоренс сказала, что ее кузина отдыхает. Примерно в полдень она снова попыталась – и ей отказали во второй раз. Флоренс ясно дала понять, что никаких посещений не будет. Она могла бы тайком пробраться в комнату Каталины, но решила не делать этого. Нет.
Дойлы выкинут ее из дома, если она только попробует. К тому же Вирджиль был прав. Она ошиблась, и ей было стыдно.
Как жаль, что в доме нет радио. Ноэми нужна была музыка, нужны были разговоры. Она вспомнила вечеринки, на которых веселилась с друзьями: как облокачивалась о пианино, держа в руке коктейль. Вспомнила занятия в университете и оживленные разговоры в кафе в центре города. А теперь у нее были тихий дом и сердце, полное тревоги.
…и сны о призраках, не упомянутые в этой книге, сообщают людям о происходящем среди мертвых.
Девушка вытащила карандаш изо рта и отложила книгу. Чтение о магии народа азанде ей не помогало. Не отвлекало. Она все время вспоминала лицо кузины, ее конвульсии, это ужасное происшествие днем ранее.
Ноэми взяла свитер – тот, что ей дал Фрэнсис, – и вышла на улицу. Ей хотелось выкурить сигарету, но, встав в тени дома, она решила, что лучше отойти подальше. Дом был слишком враждебный, и ей не хотелось расхаживать под окнами, похожими на лишенные век внимательные глаза.
Она пошла по тропинке, огибающей дом и ведущей на кладбище.
Два, три, четыре шага – и вот она уже стоит перед железными воротами. В прошлый раз она заблудилась в тумане, но ей не хотелось думать об этом.
И уж если на то пошло, часть ее хотела потеряться.
Каталина. Она навредила Каталине и даже сейчас не представляла, как дела у кузины. Флоренс была немногословна, Фрэнсис не знал, а Вирджиля Ноэми не видела.
Он был ужасен с ней.
Вы чуть ли не сделали меня вдовцом сегодня, Ноэми.
Она этого не хотела. Но хотела или нет, разве это имеет значение? Значение имеют факты. Что теперь скажет отец? – от этой мысли было стыдно вдвойне. Ее послали решить проблему, а не устраивать еще больший беспорядок. Каталина злилась на нее? Что ей сказать, когда они наконец увидятся? Прости, дорогая кузина, я чуть не отравила тебя, но, кажется, тебе лучше.
Опустив подбородок, Ноэми шла среди надгробий, мха и дикорастущих цветов. Ноги сами привели ее к усыпальнице и статуе Агнес перед ней. Мрамор был покрытым пятнами черной плесени.
Девушка присмотрелась, есть ли табличка с именем умершей, и теперь увидела, что есть. Она не заметила ее в прошлое посещение, хотя в этом не было ничего удивительного: табличка пряталась под зарослями сорняков. Ноэми оборвала траву и провела рукой по бронзовой пластинке.
Агнес Дойл. Мать. 1885.
Только эти слова Говард Дойл и оставил здесь, чтобы почтить память своей первой жены. Агнес умерла меньше чем через год после свадьбы; по словам самого Говарда, он плохо знал ее, и все же странно ставить статую, но при этом даже не придумать пару подходящих строк, посвященных усопшей.
Ноэми задумалась. Мать. Что это означает? Дети Говарда Дойла родились от второго брака, зачем тогда писать слово «мать»? Она потрясла головой. Возможно, она слишком много внимания уделяет всему этому. Возможно, достойная и пространная эпитафия есть на саркофаге, там, внутри. И все же это волновало ее необъяснимым образом, как когда замечаешь кривой стежок или крошечное пятно на белоснежной скатерти.
Она сидела у подножия статуи и гадала, приносил ли кто-нибудь цветы к усыпальнице или на другие могилы. Нет, наверное, нет. Об умерших англичанах позаботиться некому – скорее всего, их семьи, если они были, вернулись домой, а на м