– Каталине плохо не в первый раз. Она уже пила эту настойку, и результат был таким же.
Ноэми хотелось увидеть его реакцию. Он прощупывал ее. Теперь ее очередь.
– Вы и правда проводите много времени с Фрэнсисом, – с неприязнью произнес Вирджиль. – Это он вам сказал? Да, моя жена принимала настойку, я просто забыл вам сказать.
– Как удачно.
– Не вам судить. По моим наблюдениям, у Каталины есть склонность к самоубийству…
– У нее нет склонности к самоубийству, – запротестовала Ноэми.
– Ах да, конечно, вы ведь все знаете, вам бесполезно что-то доказывать. – Вирджиль махнул рукой, словно прогоняя невидимое насекомое.
Этот жест разозлил Ноэми.
– Вы забрали мою кузину из города и привезли сюда. И если у нее появились мысли о самоубийстве, это ваша вина!
Выплюнув яд, она сразу же пожалела о своих словах, потому что впервые лицо Вирджиля дрогнуло. Чистое мгновение боли или, может быть, стыда.
– Вирджиль… – начала она, но он покачал головой, заставив ее умолкнуть.
– Нет, вы правы. Моя вина. Каталина… она ошиблась. – Он сел в кресло и опустил руки на подлокотники. – Пожалуйста, сядьте наконец.
Ноэми покачала головой. Желание сбежать усилилось. Комната давила.
Его территория. Его нора. Скорее всего, Каталина ни разу здесь не была. Огромный портрет, ковер времен царя Давида, такие же древние кресла, расписная ширма, выцветшие обои со следами плесени – все это принадлежало Вирджилю Дойлу. Его вкус, его вещи. Эта комната не могла быть другой. Светлые волосы выделялись на фоне черной кожи спинки, лицо казалось алебастровым.
– У вашей кузины живое воображение, – продолжил Вирджиль. – Думаю, она увидела во мне трагического романтического персонажа. Мальчика, потерявшего мать в юном возрасте, юношу, чье состояние испарилось за годы революции, мужчину, который рос с больным отцом в разрушающемся доме в горах.
Да, признала Ноэми, это должно было ей понравиться. В нем была страстность, которая не могла не привлечь Каталину, да еще и этот дом, окутанный туманом и… тайной. Но Каталине не отказать в здравомыслии, по крайней мере так было, и все это могло ей надоесть. Допустим, у нее открылись глаза – и что тогда?
Вирджиль усмехнулся:
– Несомненно, моя жена поначалу была очарована домом. В первые дни… Потом она решила, что при определенных усилиях его можно сделать веселее. Но мой отец, он не позволил бы ей сменить хотя бы одну портьеру. А мы живем так, как он велит. – Постукивая пальцами по подлокотнику, он посмотрел на портрет Говарда Дойла.
Не сказать, что Ноэми была удивлена.
– А вы сами хотели бы поменять тут хоть одну портьеру? – спросила она.
– Я бы многое поменял. Мой отец десятилетиями не покидал этот дом. Для него это идеальное видение мира. Вся наша ограниченность – из-за него, он тут хозяин.
– Простите, но в перспективе изменения возможны…
– Да, – согласился Вирджиль. – Но не такие уж грандиозные. Нельзя изменить суть вещей – вот в чем проблема. А если вернуться к Каталине, то она хотела кого-то другого, не меня со всеми моими недостатками. Как только мы поженились, она сразу почувствовала себя несчастной, и да, это моя вина. Я не оправдал ее ожиданий. А она… Она увидела во мне то, чего никогда не было.
Сразу… Но почему тогда Каталина не вернулась домой? В конце концов, середина двадцатого века, а не Викторианская эпоха. И тут же Ноэми поняла. Семья. Все были бы в ужасе, начиная с ее отца, светская хроника наполнилась бы ядом. Журналисты любят пережевывать такие истории.
– А вы? – спросила она. – Что вы в ней увидели?
Ее отец не сомневался, что все дело в деньгах. Конечно же Вирджиль не признается в этом, но Ноэми надеялась распознать правду в его глазах, прочитать ее в голосе, подобраться к ответу другими путями.
Ответ ее удивил.
– Мой отец болен, ему осталось недолго, и он, прежде чем уйти, хотел увидеть мою свадьбу. Ему нужна уверенность в том, что у меня будут жена и дети, что наш род не исчезнет. Впрочем, он и раньше требовал от меня заключения брачного союза. Я уже был женат, Ноэми.
– Вот как?.. – нахмурилась она. – Но что же случилось?
– В глазах моего отца моя первая супруга была идеальной женой, вот только он забыл спросить меня, что я чувствую по отношению к ней, – со смешком заметил Вирджиль. – Она была дочерью Артура Камминза. Отец еще в моем детстве твердил, что мы поженимся. «Однажды, когда вы поженитесь…» – это был постоянный рефрен. Когда нам обоим исполнилось по двадцать три, мы действительно поженились. Но я ей не нравился, а она казалась мне скучной. Возможно, мы бы не расстались, если б не постоянные выкидыши. Их было четыре, и они вымотали ее. Она меня бросила.
– Вы развелись?
Вирджиль кивнул:
– Да, и отец настаивал, чтобы я снова женился. Я несколько раз ездил в Гвадалахару и в Мехико. Там я встречал интересных и красивых женщин, и, думаю, моему отцу они бы понравились. Но именно Каталина привлекла мое внимание. Она была… как бы сказать? Милой. Для Дома-на-Горе это исключительное качество. Мне понравились ее мягкость, ее романтическая натура. Каталина хотела сказку, и я мог бы подарить ее. Но все пошло наперекосяк. Ее болезнь, бесконечные приступы грусти, одиночество… Вероятно, она стала понимать, что значит жить со мной, а я стал понимать, что значит жить с ней. Иллюзии рассеялись.
Сказка… Белоснежка, Красавица волшебным поцелуем расколдовывает Чудовище. Романтический хеппи-энд. Каталина читала ей все эти истории, наполняя каждую строчку драматичным смыслом. И вот он – результат ее мечтаний. Сказки, а тем более хеппи-энда не получилось, вместо этого – болезнь и непосильная ноша на ее хрупких плечах.
– Если Каталине не нравится ваш дом, вы могли бы переехать в другое место.
– Отец настаивает, чтобы мы жили здесь.
– Но у вас должна когда-то появиться своя жизнь? Вы ведь уже большой мальчик.
Он улыбнулся:
– Своя жизнь… Может, вы не заметили, но ни у кого из нас нет своей жизни. Я нужен отцу, а теперь моя жена больна, и все повторяется. Мы не можем уехать. Разве вы не понимаете всю сложность ситуации?
Ноэми кивнула. Ей совсем не нравилось это, но она понимала. Они здесь ходят кругами, а теперь и она вовлечена в это губительное движение. Может быть, действительно упаковать вещи и уехать? Мысль заманчивая, но она, Ноэми Табоада, не сделает этого. Сначала она разберется со всем этим до конца.
Вирджиль взглянул на девушку. Его пронзительные глаза были цвета размытой ляпис-лазури.
– Кажется, мы отошли от темы, ради которой я позвал вас сюда, – сказал он. – Я хотел извиниться перед вами за слова, сказанные в прошлый раз. Я был не в себе. Если я вас расстроил, мне очень жаль.
– Спасибо, – растерянно ответила Ноэми.
– Надеюсь, мы можем стать друзьями. Я вам не враг.
– Да, я знаю…
– Боюсь, мы начали не с той ноты. Давайте попробуем заново. Обещаю, я спрошу доктора Камминза о психиатре в качестве дальнейшего варианта. А вы можете помочь мне выбрать хорошего врача, мы даже можем написать ему вместе.
– Что же, была бы рада.
– Тогда мир?
– Мы же не на войне, помните?
– Ах да. Ну, все-таки.
Вирджиль протянул руку. Ноэми засомневалась, но потом пожала ее. Рука утонула в большой ладони; рукопожатие было крепким.
Потом она извинилась и ушла.
По пути в свою комнату она увидела Фрэнсиса, открывающего какую-то дверь. Парень замер, услышав ее шаги. Наклонил голову в молчаливом приветствии, но ничего не сказал.
Может быть, Флоренс отругала его за то, что он снова возил ее в город? Или Вирджиль сказал ему то же самое: кажется, ты много времени проводишь с ней? Она представила, как они ссорятся. Говард Дойл не любит громких звуков, и ссориться здесь можно только шепотом.
«Он больше не будет мне помогать, – подумала она, глядя на неуверенное лицо Фрэнсиса. – Я истощила все запасы его благожелательности».
– Фрэнсис, – позвала Ноэми.
Но он притворился, что не услышал. Юркнул в дверь и быстро закрыл ее за собой. Что в этой комнате, Ноэми не знала. Вход в Зазеркалье, в другой, темный мир.
Она прижала ладонь к двери, постояла немного и решила не стучать, понимая, что и так уже причинила много неудобств. Ей захотелось загладить свою вину, поговорив с Флоренс.
Мать Фрэнсиса о чем-то шепотом разговаривала на кухне с Лиззи.
– Флоренс, у вас есть минутка? – спросила Ноэми.
– Ваша кузина спит. Если хотите…
– Нет, дело не в Каталине.
Флоренс сказала еще что-то служанке, повернулась к Ноэми и жестом пригласила ее следовать за собой. Они прошли в комнату, где Ноэми еще не была. Там стоял огромный стол из цельного массива дерева, а на нем – старомодная швейная машинка. На открытых полках – пожелтевшие журналы мод затертого года и корзинки с принадлежностями для вышивания. Из стены торчали гвозди, отмечая места, где раньше висели картины, а теперь остались только темные пятна. Но сама комната сияла чистотой: нигде не пылинки.
– Что вы хотели? – спросила Флоренс.
– Я хотела объяснить. Этим утром я попросила Фрэнсиса отвезти меня в город. Знаю, вам не нравится, когда кто-то уезжает, не оповестив вас. Но это моя вина. Пожалуйста, не сердитесь на сына.
Женщина села в огромное кресло рядом со столом и, сцепив пальцы, пристально посмотрела на Ноэми:
– Вы считаете меня суровой, не так ли? Не отрицайте, я знаю.
– Скорее тут больше подходит слово «строгой», – вежливо ответила Ноэми.
– Хорошо, строгой. Важно поддерживать ощущение порядка в доме. Порядок в доме – порядок в жизни. Порядок помогает определить свое место в мире. Таксономические классификации помогают расставить живые и неживые объекты на правильные ветви. Вы понимаете, о чем я говорю? Нельзя забываться и забывать о своих обязанностях. У Фрэнсиса в этом доме есть свои обязанности, а вы отвлекаете его от них. Более того, заставляете забыть о них.
– Но он же не должен работать весь день…