Фрэнсис втянул голову в плечи, заговорил он не сразу:
– Ноэми, как ты можешь быть так слепа? Самое большое мое желание – последовать за тобой, куда бы ты ни пошла. В чертову Антарктику, пусть даже я отморожу там пальцы ног, какая разница? Твоя связь с домом пока еще непрочна, а я слишком долго здесь жил. Рут попыталась найти выход, попыталась убить Говарда, чтобы сбежать. Не сработало. И гамбит моего отца тоже не удался. Нет решения.
Сказанное им имело горький смысл. И все же Ноэми упрямо отказывалась сдаваться. Неужели все в этом доме, словно букашки, пойманные сачком, только и ждут, когда их приколют к доске?
– Ну вот что, – сказала она. – Ты пойдешь за мной. Я стану твоим дудочником-крысоловом.
– Те, кто следует за дудочником, плохо кончают.
– Мы напишем другую сказку! – сердито сказала девушка.
– Ноэми…
Она подняла руку и коснулась его лица, пальцы скользнули по щеке.
Губы Фрэнсиса двигались, хотя он ничего не говорил. Может быть, собирался с силами сказать? Вместо этого он потянулся к ней и нежно привлек к себе. Дом затих, но Ноэми не любила такую тишину. Половицы, которые обычно скрипят, не скрипели, часы на стене не тикали, и даже дождь перестал шелестеть за окном. Казалось, притаившийся зверь выжидает, готовясь к прыжку.
– Нас слушают, да? – прошептала Ноэми. Их не могли понять, ведь они говорили на испанском. Но все равно это ее беспокоило.
– Да, слушают, – кивнул Фрэнсис.
Девушка видела, что и он напуган. В тишине его сердце стучало как барабан. Наконец она подняла голову и посмотрела на него. Фрэнсис прижал указательный палец к губам, встал и отошел. Ноэми задалась вопросом: может, кроме ушей, у дома есть и глаза?
Паутина раскинута, малейшее движение, и на них накинется паук… И тут в голову Ноэми пришла отчаянная мысль: Рут. Рут существовала где-то во Мраке, и с ней надо поговорить. Но она точно не знала, как это сделать.
После ухода Фрэнсиса девушка лежала на кровати, прислушивалась к своему дыханию, пытаясь в мельчайших деталях представить лицо молодой женщины. Она надеялась, что ее подсознание ответит на эти усилия.
Наконец Ноэми заснула.
Она и Рут были на кладбище; Рут вела ее за собой. Туман был очень густой, и Рут несла фонарь, испускающий слабый, болезненно-желтый свет. Наконец они остановились перед входом в усыпальницу. Перед ними была статуя Агнес; света от фонаря не хватало, и мраморная фигура оставалась в тени.
– Это наша мать, – сказала Рут. – Она спит.
Не твоя мать, – подумала Ноэми, – Агнес умерла молодой, ее ребенок тоже умер.
– Наш отец – монстр, по ночам он бродит по дому. Ты, вероятно, слышала его шаги за дверью, – сказала Рут и подняла фонарь повыше.
По мрамору заскользили пятна света и тени; взору Ноэми открылось лицо Агнес: невидящие глаза и сжатые губы.
– Твой отец больше не может тебе навредить, – сказала она Рут.
Могла бы и не говорить – какой вред можно причинить призраку? Но ей хотелось проявить милосердие.
Рут, однако, скривилась:
– Он всегда может навредить. Он не перестает нам вредить. И никогда не перестанет. – Рут повернула фонарь к Ноэми, и девушка поднесла руку к лицу, чтобы защитить глаза. – Никогда, никогда, никогда! Я тебя видела. Думаю, я знаю тебя. Знаю, знаю, знаю…
Ноэми казалось, что она говорит с живым человеком, а не с призраком. Может быть, не совсем нормальным, учитывая странное построение фраз и механические движения: Рут постоянно поднимала и опускала фонарь, словно заводная кукла.
– Верно, ты видела меня. В доме. Я живу там. – Ноэми мягко коснулась руки молодой женщины, останавливая ее. – Мне нужно задать тебе вопрос, и я надеюсь, что ты поможешь мне. Скажи, насколько сильна связь между вашей семьей и домом? Может ли кто-то из Дойлов покинуть его и никогда не возвращаться? – Она имела в виду Фрэнсиса.
Рут взглянула на Ноэми:
– Наш отец всесилен. Со мной… Он знал, что что-то не так, и послал маму остановить меня… и с другими, с другими тоже так было. Я пыталась не дать ему затуманить мой разум. Я составила план, для верности все записала… Важно было сосредоточиться на своей цели.
Страница из дневника… Это и есть ключ? Всеми средствами сосредоточиться на своей цели и позволить ей вести себя?
– Рут, скажи, кто-то из Дойлов может покинуть этот дом? – повторила Ноэми.
Но Рут, кажется, не слышала ее, глаза остекленели.
Ноэми не сдавалась:
– Ты ведь подумывала о побеге, разве нет? С Бенито?
Молодая женщина кивнула:
– Да, подумывала… Наша мать… – Долгая пауза. – Возможно, у тебя получится. Ты – другая. Я думала, что я смогу. Но это послушание… Оно в крови.
Она как цикада, о которых рассказывал Фрэнсис… Рут не ответила на ее вопрос – сказала «у тебя получится». Это, конечно, обнадеживало, но она должна вытащить парня из этого мрака, вырвать его из цепкой хватки Говарда Дойла. Ее решимость становилась все сильнее.
– Здесь так темно… – сказала Рут. – Ни луны, ни звезд. Только ночь и туман. Возьми это. – Она протянула Ноэми фонарь.
Передав фонарь, Рут села у подножия статуи. Ноэми устроилась рядом.
– Не забывай открывать глаза, – напомнила Рут.
– Открой глаза, – прошептала Ноэми.
Так она и поступила, вынырнула из сна и, повернувшись к окну, увидела, что день уже наступил. Вечером этого дня ее выдадут замуж.
24
Все было ровно наоборот, как и бывает в фарсе: сначала банкет, потом церемония.
Семья собралась в гостиной. Фрэнсис и Ноэми в этом дурацком платье сидели рядом, Флоренс и Каталина напротив них, а Вирджиль во главе стола. Ни Говард Дойл, ни доктор Камминз не присутствовали.
Слуги зажгли свечи – больше, чем обычно, тарелки поставили на белую дамасскую скатерть. В высокие бирюзовые вазы поставили цветы. Конечно же серебряная посуда, но не та, которую чистила Ноэми, – кубки, тарелки и приборы были очень старые, наверное, их использовали для праздников сотни лет назад. Привезли из Англии, как и землю, чтобы заново собрать мир и править как хозяева.
Фрэнсис был в сером двубортном сюртуке, белой жилетке и по-старомодному завязанном темно-сером галстуке. Ноэми гадала, примерял ли этот костюм жених Рут. В любом случае вещи были не из этого времени. Для Ноэми в каком-то сундуке отыскали другую фату: белое тюлевое бандо, закрывающее лоб. Она не ела, только пила воду, надеясь, что та не отравлена. Волшебное правило тишины действовало и в этот вечер, но на сей раз оно устраивало девушку. Ноэми взглянула на Каталину, и та посмотрела на нее в ответ. Вспомнилась картинка из книжки со сказками: во время свадебного пира в зал заходит злая фея. На этой картинке дамы сидели в пышных платьях и высоких головных уборах, а кавалеры были в кюлотах и камзолах, шитых золотом. Девушка коснулась серебряного кубка и снова подумала о его возрасте. Если Говард жил три сотни лет назад, или четыре, или пять… он мог пользоваться этой посудой, когда она была новой, и ходить в нарядах под стать. Сколько раз он переходил в новое тело? Она взглянула на Вирджиля, и тот, перехватив ее взгляд, поднял бокал, что заставило Ноэми смотреть в тарелку.
Раздался бой часов, и все, словно по команде, встали. Фрэнсис взял Ноэми за руку, и свадебная процессия (как громко звучит!) направилась в комнату Говарда. Ноэми понимала, что сценарий не изменить, и все же заколебалась перед дверью; она так сильно сжала руку Фрэнсиса, что, наверное, сделала ему больно.
– Мы вместе, – сказал он по-испански.
Они зашли в комнату, и Ноэми едва сдержала рвотный спазм. В церкви царил бы запах ладана, а здесь – запах разложения, гнили.
Говард лежал на кровати, но на этот раз под покрывалом. Его губы почернели и покрылись гнойниками. У кровати стоял доктор Камминз.
Заметив Ноэми, Говард широко улыбнулся:
– Прекрасно выглядишь, дорогая. Одна из самых красивых невест, которых мне повезло увидеть.
Ноэми попыталась посчитать, сколько именно их было. А… неважно. «Еще одна красивая девочка в коллекцию», – так ведь сказала Флоренс?
– Верность семье вознаграждается, а дерзость наказывается. Помни это – и будешь счастлива, – продолжил Говард. – А теперь я должен вас поженить. Идите сюда.
Камминз отошел в сторону, и Ноэми с Фрэнсисом встали у кровати. Старик заговорил на латыни. Ноэми понятия не имела, что он говорит, но в какой-то момент Фрэнсис опустился на колени, и она последовала его примеру. У этого отрепетированного послушания было значение. Все повторяется, – подумала Ноэми. – Круг. Змея кусает свой хвост.
Говард протянул Фрэнсису лакированную шкатулку, и тот открыл ее. На мягком бархате лежали два высушенных желтых гриба.
– Вы должны их съесть, – сказал старик.
Ноэми взяла в руку крошечный гриб, Фрэнсис сделал то же самое. Девушке не хотелось класть гриб в рот – вдруг он подавит действие настойки, которую она принимала? – но еще больше ее беспокоило происхождение грибов. Где их сорвали, уж не на кладбище ли, где гнили трупы? Или он вырос на теле Говарда и его сняли чьи-то ловкие пальцы? Текла ли кровь, когда перерезали ножку?
Фрэнсис коснулся ее запястья, показывая, что она должна скормить гриб ему, что она и сделала. Потом настала ее очередь: Фрэнсис положил гриб ей в рот. Облатка причастия… От этой мысли девушка чуть не захихикала – не потому, что было смешно: она была на грани нервного срыва.
Быстро сглотнула. У гриба не было вкуса, но вино в чаше, поднесенной Фрэнсисом к ее губам, было тошнотворно-сладким, хотя глоток она сделала крошечный. Ее поразил аромат вина – не сказать, чтоб отталкивающий, но он удивительно дополнял запахи комнаты: запахи болезни и разложения.
– Могу я тебя поцеловать? – спросил Фрэнсис, и она кивнула.
Он наклонился вперед и нежно коснулся ее губ, почти незаметно, как паутинка, потом встал и подал руку, помогая подняться.
– Ну что же, давайте дадим напутствия юной паре, – сказал Говард, – пожелаем им, чтобы они были плодовиты.