— Что тут самое дорогое?
— Думаю, французский коньяк, — предположил я. — Только стоит ли мешать?
— Однако когда угощают, — стоит! — веско заметил Петя.
Коньяк нас не особенно восхитил. Мы вернулись к виски «Джонни вокер», заказав сначала красную, потом черную и, наконец, голубую этикетки.
— В общем-то, один шиш, — сказал Петя. Он уже не оглядывался на Олю. Глаза его, немного расходящиеся по сторонам, тщетно пытались удержать одному ему ведомую очередность бутылок.
— Что у нас теперь идет? — спрашивал он поминутно. — «Чивас ригал», «Буканам», «Бифитер»? Или ореховый ликер?
Джентльмен во фраке проявлял к нам большой интерес.
— Кабальерос, откуда вы с визитом?
— Мы с визитом из России, — отвечали мы гордо. — Наливай!
Некоторое время он еще пытался продолжать этнографические исследования.
— У вас там круглый год зима? Очень холодно?
— Не то слово, — говорил Петя. — Полный отпад!
Джентльмен кое-чего не понимал, но в принципе ему было крайне любопытно почерпнуть новые сведения о великой стране бывшего социализма.
— Слушай, выпей с нами, — сказал я. — Тебе будет яснее. Иначе — потемки!
Мало помалу этот милый парень отбросил фрачный лоск и, как говорится, глушил напропалую. Выяснилось, что звать его Хесус, или, в просторечии, — Чучо.
— О’ кей! — восклицал он. — На очереди чинзано!
— Спокуха, Чучо! — возражал Петя. — Сейчас идет бренди «Дон Педро». И вообще, имей совесть, — наливай по-человечески!
— Как это? — живо заинтересовался Чучо.
— Да так это — лей в стакан до краю!
Чучо наливал, но еще пытался поддерживать осмысленную беседу.
— А как вам жилось при тоталитаризме?
— Жилось, — отвечал Петя сурово, с видом здорово настрадавшегося. — Русский народ все выдержит! Наливай!
Чучо, пожалуй, уже смекнул, что русский народ в нашем лице выдержит многое. Он даже пытался припрятывать некоторые заветные бутылки под стойку.
— Ты не прав, Чучито, — отечески наставлял Петя. — Угощаешь, так не жмись! Не то распну!
— Ребята, — всхлипнул Чучо. — Меня уволят.
Петя потрепал его по щеке:
— Эка невидаль! Усыновим!
Вообще-то время в гнезде своем имеет странные свойства. Оно явно относительно! То сжимается до неизмеримых величин, то растягивается беспредельно. В нашем случае оно, конечно, здорово ужалось. Глазом не успели моргнуть, как услыхали Олин голос:
— Петр, плати!
Петя, поперхнувшись красным вином «Христова кровь», кое-как сполз с табурета.
— Ке паса, ми амор? — удивился по-испански. — За что платить?
— Я выбрала гарнитур — кольцо и серьги.
— Ах, ми амор! — раскинул Петя руки. — Ты еще не знаешь — здесь все даром!
— Надо же, какая свинья, — тихо сказала Оля. — Плати, барбос.
— Все гратис! Даром! — упорствовал Петя. — Здесь угощают! Бери — и носи на здоровье.
— Ошизел! — прошипела Оля, мило улыбнувшись Чучо.
— Сеньора! — сказал он, падая головой на стойку бара. — Все гратис!
— Это сумасшедший дом! — говорила Оля, таща нас к выходу. — Не нужны мне никакие гарнитуры — только бы в полицию не угодить.
— Друзья! — кричал нам вслед Чучо. — Вернитесь — еще кое-чего осталось!
Столик мы купили за углом. Как только я увидел его, понял, что он создан для Оли. Он был каменный, но напоминал Пятое солнце. В глубинах ониксовой столешницы был целый мир. Там что-то поблескивало, перетекало, пульсировало, струилось и заворачивалось спиралью. Это было окаменевшее время.
— Оникс повышает сопротивляемость организма, — наукообразно заметил продавец.
— У моей мамули сопротивляемость — дай бог каждому, — брякнул Петя, но осекся, глянув на Олю.
Было очевидно, что столик тронул ее душу. Энергия оникса проникла до таких глубин, которых не смогли достичь рубины и бриллианты. Такое, поверьте, бывает в жизни.
— Я буду пить за ним свой утренний кофе, — сказала Оля.
— Мамуля, а мне разочек дашь попить? — подлизывался Петя.
— Барбосам место под столом, — заметила Оля беззлобно. — Неси аккуратненько!
Петя, подобно атланту, взвалил ониксовый стол на плечи. Оля страховала сбоку. А я шел позади, имея в виду подхватить в случае чего набравшегося атланта.
— Стол есть, — сказал он. — Пора и пожрать!
И в этом был, конечно, глубокий смысл.
Мне не хотелось, чтобы читатель думал, будто речь здесь идет о забулдыгах. Это не так. Как говорится, не генеральный момент во взаимоотношениях с действительностью. Но когда эта действительность, эта реальная жизнь чрезмерно отягощает, — хочется разделить ее тяготы хотя бы на троих. Случается! Простите — случается.
Пок-Чук и прочее свинство
В ресторане «Мой старик» было чрезвычайно уютно. Что-то откуда-то свисало, где-то журчало, мягко освещало и даже порхало над нашими головами.
Первое, что нам подали, — это небольшие пуховые подушки.
— Чтобы отдыхали ваши уважаемые ноги, — сказал официант с полупоклоном.
Мы скинули сандалии и возложили ноги.
— Нет, братцы, моя голова уважаемей ног, — сказал Петя, пристраивая подушку на столе.
— Простите, это вы говорите на португальском? — спросил официант.
— Вообще-то на русском, — ответил Петя. — Только когда мы поддавши, он звучит, как португальский.
— Так вы русские? — приятно поразился официант. — А знаете, как меня зовут? Ленин Иван!
— Елки-палки! — Петя тяжело привстал и запел родной гимн, переходя время от времени на «проклятьем заклейменного».
И Оля неожиданно начала тоненько подпевать — «воспрянет дух людской!»
Ленин Иван выслушал с почтением.
— Я принесу вам лучшую еду полуострова Юкатан! — сказал он, смахивая счастливые слезы.
А Петя как-то выдохся, разом ослаб и задремал, устроив уважаемую свою голову на пуховой подушке.
— Ну вот — какое свинство! — сказала Оля, довольно, впрочем, дружелюбно. — Будите его, будите, а то храпеть начнет.
Я потрепал Петино ухо, приговаривая:
— Не спи, не спи. Не предавайся сну!
— Ты вечности заложник, у времени в плену! — с выражением добавила Оля.
— Кстати, о времени, — сказал я. — Понимаю, что это не слишком деликатно, но меж друзей возможно. Сколько вам стукнуло?
— Двадцать девять, — мило улыбнулась Оля. — Конечно, если считать по венерианскому календарю, где 584 дня в году.
— А по календарю майя тебе, мамочка, семьдесят! — приоткрыл глаз Петя. — У них в году 260 дней.
— Спасибо, Петр! — кивнула Оля. — Ты уж меня тогда называй бабушкой, а не мамочкой!
— А вообще-то здорово эти майя устроились, — продолжал Петя. — В месяце двадцать дней! Значит, получка-то куда как быстрее подходит. И набирается восемнадцать за год. Да еще, при хорошем раскладе, может быть девятнадцатая!
— Чего-то у тебя, Педро, с арифметикой фигово, — заметил я.
— Разве? — удивился Петя.
— Педро?! — четко отреагировала Оля, — Это что же за Педро такой? Педро, Педро, принеси ведро!
И она расхохоталась венерианским смехом.
Петя поглядел на меня укоризненно:
— Я тебя предупреждал. Горшки уже были, теперь ведра пошли!
Все-таки что-то волшебное происходит порой в этом мире. Не успели мы развить тему ведра, как оно приблизилось к нашему столу — об руку с Лениным Иваном. То есть он притащил ведерко с шампанским.
— Выпьем, друзья, за вождей и поводырей, — сказал я, наполняя бокалы.
— Это в каком смысле? — спросила Оля.
— Это без смысла, но за вас!
Мы выпили шампанского, и я неожиданно ощутил, что некоторые мои чакры приоткрылись, заструилось что-то слегка рифмованное, слегка ритмическое.
— О женщина! О Афродита! — воскликнул я, окончательно пробудив Петю. — В душе ее сокрыт небесный дар! И даже в сердце зверского бандита любовный нанесет она удар! Всегда гляжу на женщину с любовью — мне трудно оторвать от ней глаза. Клянусь я в том мужскою кровью.
— Ну ты, брат, даешь дрозда! — заметил Петя.
— Молчи, Петр, молчи! — томно сказала Оля. — Это поэзия! — И глаза ее затуманились легкой слезой.
— Навряд ли муж за ссыльною женою пойдет терпеть лишения в Сибирь, — несло меня дальше. — Мужчина не пожертвует собою, хотя жена — его духовный поводырь!
— Слушай, Петр, что писали умные люди! — кивала Оля. — Это, кажется, Некрасов?
— Что-то в этом роде, — скромно сказал я. — Да, женщина возвышенной любовью спасет заблудший этот мир. Клянусь я в том мужскою кровью!
— Спасибо, спасибо. Это лучший подарок на мой день рождения! — приговаривала Оля. — Выпьем, друг мой, на брудершафт!
И только мы свершили это, как зазвучали барабаны типа тамтамов.
В ресторан ввалилась группа полуголых мужиков с перьями на голове и дико размалеванными физиономиями.
— Похоже, грабить будут, — равнодушно предположил Петя.
Но это были мирные индейцы. Они исполняли танец «Смерть оленя». В наличии имелись: охотник с луком, олень с чрезвычайно ветвистыми рогами на башке и, очевидно, силы природы в количестве пяти парней с факелами и барабанами.
Олень, конечно, тоже был не прав! Без видимых причин остервенело набрасывался на охотника, норовя поддеть рогами.
Охотника было искренне жаль. В конце концов, он сделал символический жест, обозначавший — ну, ты меня достал, падло! — и засандалил оленю меж глаз пару стрел.
Тут и началась кульминация танца! Силы природы ухнули в барабаны и пригасили факелы — олень агонизировал. Это длилось минут пятнадцать, настолько живучим оказалось парнокопытное.
Мы уж думали, что олень совсем подох, да не тут-то было — опять подскакивал. Охотник с сокрушенным видом невольного палача стоял неподалеку, и олень все тщился добраться до него! Хоть копытом вдарить напоследок! В общем, образ оленя нам не показался слишком привлекательным. Когда он, побившись в последних судорогах, отбросил, как говорится, копыта, Петя вздохнул:
— Эх, ребята, оленятинки бы сейчас!
Но нам принесли в основном свинину. Ленин Иван, расставляя блюда, пояснял их содержание.