Она перетягивала. Ступить на Млечный путь — вот чего хотелось Ваське с давних пор! И Шурочка не просто влекла, как физическая единица женского пола, но вызывала именно те ощущения, что возникают при взгляде на Млечный путь — зыбкая бесконечность, окунуться в которую страшно и желанно.
Нет-нет, Шурочка не имела ничего общего с теплыми, но ограниченными морями, как чудилось когда-то Ваське. Она — Млечный путь! С его светом и черными пропастями, за которыми все же — опять свет: бледное мотыльковое трепетание миллиардов свечей пред немыслимо далеким алтарем.
Ваське, бывало, снилось — он идет по Млечному пути, готовый при неверном шаге обрушиться неведомо куда. И вновь родилось такое чувство. Неверный шаг и — кончено!
«Как быть? — замер он с поднятой, фигурально выражаясь, ногой. — Что предпринять? Не лучше ли убраться восвояси? Любое слово неуместно!»
И впрямь, что скажешь Млечному пути? Глупо затевать с ним разговоры!
Для прочих созвездий, к примеру, для Большой Медведицы есть вероятность подыскать приличествующую тему: что Малая — не подросла? как ваши медвежата?
Но только совсем пропащие пытаются беседовать с Млечным путем. Его возможно лишь осязать!
И Васька для начала робко возложил руку на млечное колено.
Признаемся — не оригинально. Миллионы рук за истекшие тысячелетия возлагались на миллиарды коленок. И даже сейчас, именно в сию секунду, уверен, — кто-то возлагает на чье-то. Но вечная привлекательность этого акта в том, что каждый возлагающий мнит себя первопроходцем, открывателем Америки, на которой, к слову сказать, уже до хрена народу проживало. Правда, наиболее умудренные склоняются к трезвой мысли о более полном освоении давно открытых пространств, — культивации, поиску и разработке месторождений, взращиванию плодово-ягодных угодий.
Они не без оснований именуются — лучшепроходцы. Хотя, в зависимости от душевных обстоятельств, первые могут перейти в разряд вторых и наоборот.
Неизвестно, к какому отряду принадлежал Васька, но трудился с полной отдачей, сопя и присвистывая.
— Ты меня, кажется, лапаешь, — тихим млечным голосом произнесла Шурочка. — Тебе приятно?
— Молчи, молчи. Ты не понимаешь, — зашептал Васька. — Помнишь, наша космическая тележка бродила по Луне? Это то же самое, и мне очень-очень приятно.
Шурочка вздохнула, как может вздыхать только Млечный путь, и вся-вся призывно, будто небесная скатерть-самобранка, вся-вся раскинулась, покойно и вольно, в кресле.
Васька, проклятый, заимел картбланш — все было в руках и под руками!
Каждый Шурочкин изгиб, каждая ямка и каждая выпуклость абсолютно совпадали с его представлениями о мироздании.
Пройдя в потемках весь Млечный путь, Васька понял, что ничего ближе и дороже никогда не нащупает.
Чертежник — досадно употреблять сухое жесткое слово в любовном контексте! — разбирается в формах. Шурочкины — Боже! — восхитительны! Овал — так овал. Треугольник — так треугольник. Шар — так уж шар! А косинусы и синусы! Тангенсы и котангенсы! Параболы и умопомрачительная гипербола!
Васька захлебывался в потоке небесных сопряжений.
Еще миг и он бы овладел млечным-млечным в кисельных берегах путем — во мраке тропической ночи, в кресле между баром и бассейном.
Но тут возник бармен с подносом, и Шурочка виновато сказала:
— Так в горле пересохло. Пивка до слез захотелось.
Ах, пошатнулось мироздание, растаял Млечный путь, свернулась скатерть-самобранка.
Впервые Ваське было противно спиртное во всех решительно проявлениях, включая в первую очередь бармена. Есть, есть персонажи, наиболее характерное качество которых — появление не ко времени. Без злого умысла, а только по усмотрению неких вредных сил, они возникают в самые неподходящие моменты. Так на роду написано — припереться с баяном к покойнику!
Васька тяжело приходил в чувство. Мысли хороводились брачными птичьими стаями. Большинство, к счастью, вылетело, и осталась одна — крупная и нарядная, как токующий тетерев. Она сообщала, что без Шурочки немыслимо.
Вопреки народной мудрости, Васька выбрал суженую не ушами, не глазами, а проворными руками. Мудрее не придумать! Он понял, что хочет быть рядом до скончания времен и народов. Он чувствовал себя в силах, будто на иконе, — при деньгах и завещании — для любых крутых перемен.
Чем можно удивить Млечный путь, который тает, поглощая пиво?
Чем удивишь скатерть-самобранку, уже свернувшуюся в рулон?
Только одним предложением.
— Выходи за меня замуж! — нашел его Васька, произнеся так уверенно, будто разучивал с пеленок.
— Что? — поперхнулась Шурочка.
— Знамо что! — рявкнул Васька, как купец на ярмарке. — Беру тебя, девка, в жены.
— Да здоров ли ты, голубь сизый? — в тон ответствовала она. — Али лихоманка тебя одолела?
Эта стилизация могла увести далеко в сторону, и Васька, спохватившись, сказал по-человечески просто:
— От всей души и пылкого сердца предлагаю прочный брак!
— Вася, не смеши мездру! — легко опростилась и Шурочка. — Ты же алкоголик с маленькими ушами!
— Милая, да что ты все про уши! — воскликнул Васька, ломая руки. — Сроду никто претензий не имел!
Шурочка глотнула пива и смягчилась:
— Поверь, дорогой, это серьезно, — алкоголизм и недоразвитые ушки! Я не могу приносить себя в жертву твоим дефектам.
— Алкоголизм лечат, — тихо сказал Васька.
— И оперируют, — добавила Шурочка. — Всего-то, котик, две преграды между нами. Преодолей, если вправду любишь.
Она поднялась, как беломорская холодная волна, мимолетно задела Ваську гиперболой и легко растворилась в ночи.
«Преодолей, мой мальчик, и я твоя. Преодолей — и я твоя, пока сияют в мире звезды», — донеслось откуда-то сверху, из небесной глубины, где мерцал недоступный Млечный путь.
Васька посидел с минуту в оцепенении.
«Все пути-дороги, — думал он, — вымощены благими намерениями. А ведут прямехонько в ад! Неужто и Млечный того же свойства?»
Прямо с кресла он нырнул в бассейн, угодив в отражение Млечного пути. И греб по нему истово к знакомому островному бару.
Да, запад есть запад…
— Наш Басилио подарил бармену сто долларов! — развел руками Пако. — Это необъяснимый факт.
— Не говори глупости, — поморщилась Шурочка. — Ты что — забыл? Сам же дал ему сотню.
Они завтракали в одном из ресторанов с видом на тишайший утренний океан, нестерпимо сверкавший под солнцем.
— Я все помню, — вкрадчиво продолжил Пако. — Но возникают вопросы. Во-первых, я дал деньги, чтоб он энергию спустил, а не для бесцельных — так ли, впрочем, это? — подношений. Во-вторых, где Басилио провел ночь накануне, если не истратил денег? В-третьих, моя купюра была новая, девяносто девятого года, а у бармена старая. Вот она — конфискована!
Шурочка посмотрела на потрепанную сотенную бумажку и рассмеялась:
— Он талантлив, когда в ударе! Думаю, продал сотню за две старых. А ночь провел бесплатно. Почему бы и нет — парень видный!
— Алекс, ты становишься предвзятой, — нахмурился Пако. — Это мне не нравится! Зачем он подкупал бармена?
— Тебе не понять, — покачала Шурочка головой. — Хотел порадовать человека! И не мелочился — дал сотню, от лихости! Между прочим, в отличие от тебя, он и мне цветы дарит.
— Как знаешь, — уперся Пако, — но все это подозрительно. Слишком самостоятелен и безнадзорен. Придется, уж прости, доложить по инстанции.
Шурочка поднялась из-за стола, нервно отбросив салфетку:
— Что ты суетишься да придираешься? Пожалуйста, докладывай-закладывай — на здоровье! Мне есть, чем отчитаться! Клиент, чтоб ты знал, практически готов к операции. И это целиком и полностью моя заслуга. А теперь пошли — на такую встречу надо являться минута в минуту, хотя в твоей мексиканской тыкве отсутствует понятие пунктуальности.
Отбритый Пако заглотил кусок папайи, и они чинно под руку вышли из ресторана.
Восток есть восток…
Всего-то пару часов назад Васька, подобно подраненной птице, едва доплыл подремать перед встречей с Гаврилой.
Пробудился он в полоумном состоянии, то есть лежа на каменном полу под включенным телевизором.
Какой-то весельчак горланил песню с очень скромным словесным наполнением. Зато мелодия, вероятно, была бесконечна, поскольку единственная ее строка еще в тяжелом Васькином сне проникла в голову и крепко-накрепко засела.
«Эста негра тьене кадера!»
Васька чудесным образом понимал, о чем речь — мол, гляньте, как бедраста моя возлюбленная негритянка!
Это был гимн бедрастости, который иллюстрировала черненькая девушка, безостановочно, как взбивально-молотильный станок, крутившая бедрами.
«Наверное, иностранные языки лучше усваиваются во сне похмельном. Надо бы разработать тему», — решил Васька и отправился глянуть в зеркало. Но еще на дальних подступах, чуть мелькнуло отражение, зажмурился и выбежал из номера.
Сложно сказать, зачем нужна была встреча с Гаврилой. Так уж — договорились! И Васька держался на чувстве долга.
«Куплю тонну порошка в рассрочку и подарю Шурочке, — думал он. — Пусть припудривает носик и фарширует броненосцев. Может, тогда поймет, что уши не главное».
Бредовость этих мыслей объяснялась потрясением, переживаемым Васькой уже который день.
Все навалилось разом — отсутствие духа, запой, глиняные ацтеки, кролик Точтли, Адель с топором, двоюродная бабка с завещанием, листовки, вонючий букетик и Шурочкин полуотказ.
Все разваливалось, рассыпалось, не поддаваясь осмыслению.
Но было ясно, что деловое свидание с Гаврилой логично дополняет набор.
Васька легко нашел пристань со множеством катеров и лодок, готовых в путь, но причальные люди, включая билетеров, контролеров, мотористов и капитанов, слыхом не слыхивали про остров Тарпеда. Один морской волчара чего-то припомнил:
— Есть такой в Индийском океане, — указал он веслом в сторону Арктики. — По дороге разузнаем, куда гребсти. Покупай билет да полезай в кубрик.