Расстегнув подмышечную кобуру, Сьенфуэгос внезапно почернел, будто серебро, не чищенное лет двадцать. Огни его гасли кварталами, как в городе на рассвете.
— Ключ, — вымолвил он, хватаясь за сердце и красную кобуру с ясным намерением застрелиться. — Робарон![53]
Тяжело поднялся со стула Сьенфуэгос и побрел, продолжая угасать, в кабинет алькальда.
— Ключ! — донеслось из-за прикрываемой двери.
Секретарши замерли, как природа перед грозой.
— Когда же нас примут? — спохватилась Шурочка. — По очень важному для города делу!
Пати-Лети виновато улыбнулась:
— Аль рато вас вряд ли примут. Маньяна!
— И маньяна вряд ли! У города не может быть более важного дела, чем розыск похищенного ключа, — назидательно сказала Пипита.
Шурочка вдруг заинтересовалась:
— Какой он из себя, этот ключ?
— Такой, — задумалась Пати-Лети, — которым закрывают.
— Которым открывают очень большое! — нетерпеливо подсказала Пипита.
— А я знаю, где ключ! А я знаю! — запрыгала Шурочка по приемной. — Но скажу, разумеется, только алькальду.
Секретарши переглянулись и впервые обнаружили единодушие.
— Проходите!
— И не хлопайте дверью, — добавила от себя лично Пипита.
Когда они вошли в кабинет, новый алькальд чихвостил охранника Сьенфуэгоса, превратившегося в какую-то черную дыру, без намека на малейший огонек.
— Чинга ту мадре! Профукал, пендехо, ключ! Дрых на посту, мальнасидо?![54]
— Никак нет! — отвечал Сьенфуэгос, тоскливо глядя в потолок. — Клянусь девственницей Гвадалупой!
— Кстати, о девственницах! — вспомнил алькальд. — Из прокуратуры поступили новые данные — наш бывший Городничий избил и обесчестил не двух, как предполагалось, а трех. Но самое удивительное, что не девушек! Вообразите — троих полицейских, в том числе майора Родригесса! Извращенец! Так и запишите, сеньорита, в свой блокнот! Вы из какой газеты?
— Я знаю, где ключ! — без разминки огорошила Шурочка алькальда.
— Боже, не верю! — ахнул он. — Какое счастье! Чем бы мы отворяли и запирали наш райский уголок?
— Как раз этого я не знаю, — пожала Шурочка плечами. — И вообще не понимаю, зачем запирать райские уголки. Но коли вы хотите, вот адрес ключа — асьенда дона Борда, мимо трех фонтанов, по коридору направо, глубокая ниша.
Алькальд немедля вызвал велосипедное спецподразделение из трех побывавших в переделках полицейских, с рацией и майором Родригессом включительно.
В кожаных шлемах, плетенных стилем макраме, в синяках, кровоподтеках и трусах по колено они напоминали гонщиков, слегка навернувшихся с трека. Полицейские уже подкачали шины, подтянули гайки и, вздыхая, присели на дорожку, когда Шурочка вспомнила:
— Непременно возьмите что-нибудь для обмена. Хотя бы этот бюстик Алексея Степаныча! Лучше мирная торговля, чем..
— Аделанте, мучачос! Рапидо![55] — нетерпеливо скомандовал алькальд и долгим благодарным взглядом проводил жмущих педали, вооруженных, помимо рации и майора Родригесса, еще и мощным бюстом бывшего.
— Гора с плеч! Стальные орлы! Для них дело минутное, — рассуждал он, подходя к небольшому комнатному с деревянной конической крышей бару, очень похожему на карусель для самых маленьких, едва начавших круговой заезд по жизни. — Что вы желаете?
Седовласый, с поступью барса, просто красивый алькальд с первой минуты призрачно напоминал Василию о выпивке. А теперь все стало по местам — конечно, это был лжеофициант из подземелья. Правда, там он выглядел повнушительней, с большим нобелизмом, нежели в алькальдии, где крыл за милую душу латинским матом. Место красит.
— Спасибо, не пьем, — сдержанно ответила Шурочка.
— Что вы говорите, сеньорита? — расплылся алькальд. — А молодой человек, припоминаю, любитель, с задатками профессионала!
— Это в прошлом, — заглянула она в глаза Василию. И впрямь — ему не хотелось. То ли изумруд подействовал, то ли глаз Моктесумы.
— Похвально, похвально, — одобрил алькальд. — Последний раз в моем баре вы, ховен,[56] нахлестались, простите, до призрачного состояния — раздвоились, если не растроились. Только отлучился по городским делам, а выставочную бутылку прикончили. Это было поучительно! Кстати, пора представиться, — протянул он руку. — Алькальд города Таско — Примитиво Бейо.
Бывают, бывают такие дни, когда все, ровным счетом все желания исполняются без задержки. Загадывай, чего хочешь, и минут через пять — пожалуйста, на блюдечке! Самое немыслимое, самое невероятное! Какие небесные механизмы тут задействованы — кто знает? Но факт.
И Василий решил испытать нынешний денек до самого дна, задумав чрезвычайно сильное по идиотизму, но слабо сформулированное желание — чтоб Сьенфуэгос показал-таки свои сто огней!
В это время скромный охранник стоял на коленях, тихонечко и трудолюбиво шерудя что-то на смычке пола и стены. И вдруг, засияв, как серебро, надраенное зубным порошком, рассыпался несчетным количеством искр и комнатно-ручных молний.
— Гозетку отгемонтиговал! — отрапортовал он, сильно картавя. — Клянусь вигхен![57]
Других последствий электрического разряда не замечалось, лишь зеленая продовольственная кобура здорово посинела, превратив мексиканский флаг во французский.
«Точнее надо быть в желаниях!» — уяснил Василий.
— В конце концов, — сказала истомившаяся в государственном учреждении Шурочка. — Давайте перейдем к делу!
— Почему бы и нет?! — радостно согласился алькальд Примитиво. Он был вообще заметно возбужден совокупностью событий, включая починку розетки. — Какое именно у вас дело?
— Хотим сдать сокровища Моктесумы на строительство храма!
— Сокровища? — игриво переспросил Примитиво, посматривая то на Василия, то на Шурочку. — Моктесумы? — И взгляд его выражал глубокие сомнения в самой возможности наличия у них более-менее сокровищ.
— Васенька, передай алькальду глаз с ушами!
Но только Василий извлек из кармана коробочку, как пришла срочная радиодепеша от ключевой группы захвата: «Сбились пути. Майор Родригесс проколом колеса. Уточните координаты. Прием».
— Пендехос! — воскликнул Примитиво, да так и продолжил уточнять звучной латинской чингадерой.[58] — Простите, друзья! Такой суматошный день, — улыбнулся он, временно покончив с командой майора Родригесса. — Мы, кажется, остановились на Моктесуме?
Открыв коробочку, алькальд осторожно двумя пальцами вытащил сначала одно, затем второе ухо и наконец глаз. Разглядел в лупу, сверился с каким-то неимоверно толстым справочником под названием «Желтый домик».
— Действительно, уши Икс-Чель и глаз Моктесумы, — задумчиво сказал он, раскладывая на столе гербовую бумагу, печать и набор стратегических авторучек для особенно важных подписей. — Я, знаете ли, не слишком поражен, потому что сокровища органично дополняют сегодняшний день. От этого дня можно ожидать чего угодно!
И абсолютно прав был Примитиво, мудрый Бейо. Встаешь иным утром и заранее уверен, что в ближайшие двадцать четыре часа ничего не произойдет, кроме завтрака, обеда и ужина. Зато каждая минута другого дня оказывается утыкана событиями, как страждущее тело на приеме у иглоукалывателя.
В следующий миг явилась еще одна, теперь сверхсрочная сверхдепеша: «У цели. Переговоры не заладились. Прос подкреп бюст бывш альк».
Нового алькальда как-то уела такая популярность бывшего. Нагруженный бюстиками Сьенфуэгос был отправлен не только в качестве подкрепления, но и с заданием выявить приверженцев рухнувшего режима.
— Так-так, запишем. Два уха, один глаз, — говорил Примитиво обиженно, как девочка, у которой раскопали «секретик». — Два уха! Глаз один? — повторил с некоторым сомнением, будто намекая на инвалидность сокровища. — Странно-странно. Вы, друзья, уверены, что это на постройку храма? В нашем райском, знаете ли, уголке храм на храме стоит и храмом погоняет! Триста шестьдесят пять — по дням года. Не возвести ли казино?
— Сокровище на храм! — непреклонно сказала Шурочка. — Пусть будет Високосный.
— А молодой ховен, кажется, за казино, — подмигнул алькальд Василию. — Или стадион для боя быков?
Шурочка начала раздражаться.
— Мы-от-да-ем-на-хр-ам! Запишите, припечатайте и, будьте добры, — расписку! А потом хоть баню воздвигайте!
— Да, своя рука владыка, — согласился Примитиво, разглядывая по случаю обе — какая владычней? Остановившись на левой, поздравил ее правой.
Не то что бы нового алькальда заносило по инерции на стезю старого и не то что бы ему очень уж хотелось положить глаз с ушами в свой карман, просто он думал о лучшем их использовании на благо города. И в этот критический для сокровища Моктесумы момент из починенной, к счастью, розетки вытек призрак дона Борда.
— Если ты, примитиво козел, не построишь храм в честь всех святых — пеняй на себя! Я твой бар разорю и тебя по миру пущу, — напустил призрак страху приказным тоном и утек без следа.
То ли алькальду был знаком этот голос, то ли этот тон, но не стал он спорить и заедаться.
— Понял — не дурак! Будет всем святым храм. Сегодня же торжественно заложим краеугольный камень. Клянусь девственницей Гвадалупой! Клянусь всеми девственницами и недавно потерявшими невинность! Клянусь!
И когда Примитиво Бейо закончил клясться, в кабинете якобы самопроизвольно, а на деле-то по умыслу дона, включились все электрические приборы. Напугала электробритва, зарычавшая на серебряном подносе, как бешеный пес. Прочие включения оказались даже кстати.
Раздался гимн «Когда святые в рай идут…» и под него возникли в дверях Сьенфуэгос, двое безымянных героев и майор Родригесс с ключом наперевес и резким ароматом птичьего базара.