Накройте наполненную рюмку ладонью. Теперь зажмите ее в кулаке. Нежно, будто там у вас птичка колибри. Поднимите кулак на уровень плеча и со всей решительностью шарахните дном рюмки о стол. Этот акт пробуждает спавшую до поры до времени текилу. Так новорожденному дают шлепок, чтобы он наконец-то понял, куда его занесла нелегкая.
Итак, текила оживает!
Поглядите, гляньте скорее в рюмку — текила уже приоткрыла свой сорокаградусный глаз. Она смотрит на вас. Она оценивает, достойны ли вы ее. В подавляющем большинстве случаев она решает, что достойны. Она будто бы соглашается идти с вами под венец. Если у вас чуткий слух, вы даже различите легкое, как дуновение ветра, — «си», что в переводе на русский означает — «да»!
Это самый подходящий момент. Выпейте ее, не мешкая! До дна! И вы обретете вторую жизнь в глубине своей первой. Помимо того, вас захлестнет волна полезных сведений — начиная с завтрашнего биржевого курса и кончая хронологией мексиканской революции. Испанский язык покажется таким же близким и родным, как и язык древних майя.
Поговорите, поговорите немножко по-майски. Текила вас хорошо поймет. Ей будет это приятно. И она сделает приятно вам.
Но, впрочем, что-то мы заболтались. Текила грустно глядит на меня со стола, и я слышу ее печальный шепот: «Совсем обалдел, парень. Столько времени потеряно». «Но пьердас эль тьемпо!» — приблизительно так звучит это в оригинале. Действительно, друзья, — пора!
Педро, майское солнце вышло из-за туч, как говорили в старину наши предки. Помянем же их добрым текильным словом! А потом доберемся авось до материка.
Ониксовый столик
К Пете приехала жена Оля.
Это ожидалось давно. Но, как все давно ожидаемое, случилось внезапно.
Вдруг средь бела дня приземлился большой самолет, летевший из Москвы через всю Европу и Атлантику, и оттуда вылезла Оля.
Она была из тех женщин, для которых конь на скаку — детская шалость. Оля смогла бы, вероятно, не слишком напрягаясь, остановить тяжелый самосвал, если б, конечно, в этом самосвале сидела.
Петя был прав — в жене его присутствовала некая великость. Она знала, чего хочет, и шла к этому прямой дорогой.
Всякая замутненная терминология — сангвиник, холерик, экстраверт, интроверт — не имела к ней отношения. Ее характер и образ поведения можно было определить устоявшимся и емким суждением — активист, или деятель.
Это понятие давно уже превзошло социально-временные рамки. При любом режиме, в любой исторический период, в любой стране мира Оля смогла бы кое-чего достичь. От поста министра культуры до хозяйки ресторана, от места в сенате до директорства в банке или бане. От и до — а между ними широта Тихого океана и долгота Атлантического. Будь Оля крепостной, неминуемо получила бы вольную. А в худшем случае управляла бы всеми делами в помещичьей усадьбе.
Для встречи Петя нахлобучил знаменитый шлем «Всегда верен!», но большого эффекта не достиг.
— Знаете, — обратилась ко мне Оля, как к умственному собрату. — Мой муж с детских лет имел слабость к ночным горшкам — любил на голову надеть. Думаю, это скрытые фрейдистские комплексы.
Петя поглядел на меня грустными глазами работяги-хорошиста, которого выперли из класса за чужую проделку.
— Мамочка, ну причем тут горшки?
— Конечно, Фетюков, причем тут горшки, — с убивающей иронией сказала Оля и кивнула мне, приглашая в союзники. — Горшки, образно говоря, твое призвание. Сколько ты за свою жизнь горшков побил?
Петя окончательно смешался и чуть не заехал в кювет.
— Я не понимаю, мамуля, чего ты все о горшках? Может, тебя в самолете растрясло, оттого и в голове язвительность?
— Суди не выше сапога, — ледяным голосом отрезала Оля, — как писал Александр Сергеевич Пушкин!
Петя глубоко вздохнул, поглядев на свои сандалии.
Я не мог допустить такого внезапного и полного растаптывания моего приятеля.
— Простите, Оля, — нагло сказал я. — Как и горшки, Александр Сергеевич тут ни при чем! У Пушкина, насколько я знаю, совсем другие строки: «скажи-ка, тетя, ведь недаром…» И еще припоминаю: «на солнечной поляночке дугою выгнув бровь…»
Оля побледнела и отвернулась в сторону дикой сельвы.
— Ты с Олей не спорь, — примирительно сказал Петя. — Она школу с красным дипломом… Если говорит Пушкин, так оно и есть.
Оставшуюся до отеля дорогу мы мирно беседовали о погоде, о ценах на разных континентах. Прощаясь со мною до вечера, Петя шепнул:
— Ты, знаешь, не зови меня больше Педро. А то моя опять чего-нибудь отчебучит про комплексы.
Вот так и расстался я с Педро. В памяти сохранился его танец на тулумской пирамиде. Теперь только и понял, что этой неистовой пляской в честь Пятого солнца Петя прощался с Педро, который, конечно, не укладывался ни в какие семейные отношения, тем более с деятельным обладателем красного диплома.
Хотя к вечеру, отдохнув, Оля стала немного помягче и лиричней. Воздух Карибского моря действует таким образом на самые что ни на есть крепкие орешки.
Мы отправились погулять в торговый центр «Кукулькан». Если уж выдерживать до конца образ змея, то это был гигантский удав, анаконда, заглотившая несметное число промтоваров, народных поделок, драгоценностей разного пошиба, а также выпивки и закуски.
Я не силен в быстрой цифровой оценке действительности, но, возможно, тысяча магазинов и ресторанов разместилась в этом зеркально-мраморном змеином брюхе.
Мы шли чинно, всем своим видом показывая, что не постоим, как говорится, за ценой, если вещь будет стоящая.
— Послушайте, мальчики, — нервно сказала Оля. — Тут все очень дешево! По московским меркам — так просто даром!
Этот факт ее как-то раздражал. Она еще не поняла, какую позицию должна занять по отношению к здешним ценам. Все ли так, как видится с первого взгляда, или есть какой-то подвох.
А Петю неотвратимо тянуло к «триптихизму» — шляпам, сандалиям и плавкам. Это крепко-накрепко засело в нем, еще со счастливых времен Педро. Всяческими уловками он пытался затащить Олю примерить какую-нибудь шляпку.
— Взгляни-ка, мамочка! — указывал он мизинцем, как бы строя «козу», на соломенную шляпу с черной тульей и красными полями, усеянными звездами. — Не правда ли — прелесть?
— Прелесть, — откликалась Оля с кротким скептицизмом. — Говна пирога! В такой только поминки по совдепии справлять.
Петя заискивающе улыбался:
— Мамуля, ты бы поаккуратнее выражалась. Тут русские на каждом шагу.
— И что?! — повышала она голос. — Совков наших стесняться? Ты меня удивляешь, Петр!
— И меня тоже, — поддакнул я.
— А чем же это, простите, он вас удивляет? — насторожилась Оля.
— А он меня всем удивляет!
— Как это? — напугался Петя.
— Да так, — махнул я рукой. — Удивляешь — и все тут!
— Не будьте голословны, — напирала Оля, — приведите, пожалуйста, пример!
— Издалека придется. Пожалуй, не доведу!
— По-моему, вы опять валяете дурака! — заметила Оля с обидой.
— Верно, — согласился я. — Валяю понемногу.
Петя дико заржал на русском языке, вспугнув парочку украинских канадцев. А Оля вдруг потупилась и сказала с застенчивой улыбкой:
— А зря вы так. У меня сегодня, между прочим, день рождения.
— Она всегда такая нервная на свой день рождения, — подхватил Петя. — Это от расположения звезд.
— Излишние подробности никого не интересуют. Понимаешь, Фетюков? — посуровела опять Оля.
— Да о чем вы, друзья? День рождения в Канкуне, в гнезде Времени — это же подарок судьбы! Давайте, побольше целенаправленности — сейчас же выберем подарок, а затем — ресторан.
— Мамуля, шляпку! А?! — с последней надеждой воскликнул Петя.
Но Оля уже была у входа в ювелирный магазин под названием «Скупой рыцарь». Потом она, конечно, жалела о своем выборе. Да что делать? Вероятно все то же расположение звезд выкинуло на ее день рождения такую шутку. А все начиналось так изящно!
У дверей нас приветствовал джентльмен во фраке:
— Сеньора, сеньоры! Рады вашему визиту!
— Может, он обознался, — предположил Петя. — Как ты думаешь, мамочка?
— Не мели чепуху, — огрызнулась Оля и поплыла величаво меж стеклянных прилавков, заполненных излишествами жизни.
Меня же в этой ослепительно-сияющей лавке сразу привлекла как бы посторонняя тут стойка бара, на которую я и указал Пете.
— Гляди, как она одинока в этом пространстве. Мне жалко ее до слез.
— Мамуля, — сказал Петя, — ты здесь смотри, а мы — вон в том уголке…
Сбитая с толку сиянием сапфиров, изумрудов и прочих яхонтов, Оля проморгала незамысловатый маневр, и мы с Петей удалились в «уголок».
За стойкой не было ни души, но как только мы присели, возник джентльмен, встречавший нас у входа:
— Кабальерос! Что предпочитаете? — произнес он со всей любезностью, заложенной в слове «гентиль».
— Вискаря что ли трахнем? — спросил Петя.
И мы взяли по «виски деречо», то есть безо льда и содовой.
— Мало, гады, капают, — сказал Петя, превращаясь потихоньку в Педро. — А дерут небось три шкуры. Почем тут, интересно?
— Еще по рюмке, а потом выясним.
— Не знаю даже — стоит ли, — он поискал глазами Олю, но та была абсолютно занята выбором подарка…
— Ладно, только по одной. Ресторан впереди!
Мы выпили и попросили счет.
— Простите, кабальерос! — улыбнулся персонаж во фраке. — Дом угощает! Мы не хотим, чтобы вы скучали, пока сеньора выбирает украшения. Еще виски?
Это был удар точно «под дых», в солнечное сплетение. Петя открыл рот, но вздохнуть не мог.
— Погоди, — вымолвил он в конце-концов. — Это не шутка?
— Педро, — сказал я, — в таких магазинах не шутят.
— Минуточку! — Петя в мгновение ока возник рядом с Олей и горячо зашептал: «Мамочка, мамуленька, деточка моя, ты не торопись, выбирай внимательно, не жалей времени, а мы уж подождем тебя, посидим в уголочке, поскучаем».
Оля опять не заметила ничего преступного, и Петя, возвратившись, молодцевато оседлал мягкий табурет.