- А зачем у него кандалы? - кивнул мальчишка.
- Это наручники, - пояснил я.
Поднимаю правую руку и звеню браслетами - такими же хромированными, как машина. Чувствую тяжесть и вновь опускаю железо на прохладный стол.
- И зачем они ему? - не отступает паршивец. У него новая манера изъясняться, полностью игнорируя мое присутствие. О чем-то Тони его предупредила. Или сделала внушение. Она не Горилла Гарри и не наитие, у нее есть дар к педагогике.
- Чтобы быть всегда наготове, - вступается за меня старик. Опытный коневод ищет поддержки у вещи против слишком активного мустангера. Вообще, в последнее время диспозиция сил стала меняться. Старик уже не чувствует себя таким уверенным, а паршивец - послушным.
Я ободряюще киваю.
- А как он будет наготове? Не подумайте ничего плохого, но по-моему это таракан в башке. Ну нападет на нас кто-то, кому не дорого собственное психическое здоровье, ну уложим мы его фибулой по мандибуле. А как скручивать? Как вязать? Отстегивать бранзулетки? Долго. А если он с другой стороны нападет? Левшой окажется?
Отдергиваю левый рукав плаща и демонстрирую аналогичное сверкание. Паршивец крутит пальцем у виска.
- Тебе надо на него повлиять, - обращается он к старику. - С такими темпами мы и до тюрьмы не дотянем. А что делают в психушке невменяемые черные с такими существами, как ты?
Старик усмехается. Уж в этом он специалист. И тема необъятная и благодатная. Ее стоит раскрыть в максимально полном объеме, для чего возжигается огонь, в жертву приносится очередной трупик из примечательной пачки с человеческими костяшками, дым поднимается ввысь и там растекается синеватым плотным туманом, сквозь который затруднительно разглядеть грубо обструганные доски навеса. Старик усмехается еще раз, с чмоканьем вытаскивает сигарету изо рта, разглядывает огонек и, как будто медитируя на нем, приступает к подробному и вкусному описанию видов, нравов, обычаев славного племени умалишенных. Каждый тезис подкрепляется десятком примеров, усыпанных метками врачебной тайны (г-н К., 46 лет; м-м Ж., 78 лет; м-ль Т., 25 лет) с подробными экскурсами в этиологию и течение болезни, характеристиками применяемой терапией, с уточнением имен правообладателей данной вещи и их последующей судьбой под сводами столь тихого заведения.
- Со стороны кажется, что там парадиз, - наставительно вещает старик побледневшему и осунувшемуся паршивцу, - что божественные вибрации так и тянут влететь туда и оседлать какую-нибудь лошадку, но это та иллюзия, которую следует распознавать за три тысячи миль. От лошадок там не осталось даже навоза, малыш.
- Я не малыш, - дежурно отнекивается паршивец, но настроение у него испортилось. Чувствуется, что строил он в этом направлении какие-то планы, наводил мосты и переводил стрелки, но теперь настало время поставить табличку "Объезд" и копать в другую сторону. Старик его убедил. Старик снова на коне.
Молчание провисает и каждый занимается своим делом. Паршивец разворачивает очередной леденец, морщиться собственным мыслям и избегает встречаться со мной взглядом. Действительно - паршивец. Маленький, мстительный засранец, ничего не смыслящий в операторстве. Старик благородно потирает подбородок и за шумом машин можно услышать скрип его щетины. Это класс, безмолвно говорит он, это высший пилотаж. Укрощение строптивых. Объездка и выездка. А вы как что, так сразу - Гарри, Гарри. Тоньше надо быть. И убедительней.
- Вон и шериф едет, - говорит паршивец. - А где Сандра?
Старик склонен пошутить.
- Готовь ручонки, сынок. Сейчас нас поволокут в участок, где все раскроется к общему удовольствию ничего не подозревающих властей.
- Мы ни в чем не виноваты.
- Бремя доказательства невиновности лежит на обвиняемых, малыш. Таковы суровые законы предварительного заключения.
Длинная, широкая и приземистая машина подперла "Исследователь", ее мигалки погасли, но из салона пока никто не выходил - две неразборчивые тени в свечении бьющего в глаза солнца о чем-то совещались или переругивались за фоном, отягощенным третьим повтором "Танцующей королевы", доносящейся из недр магазина. Затем руки взвились в диком танце, двери синхронно распахнулись и из промороженных нутрей выбрались личности в униформе, темных очках и шляпах. Ладони уверенно сжимали рифленные рукоятки кольтов, а наручники многообещающе позвякивали при каждом движении. К нам они не торопились. В отличие от хороших фильмов, где стражи порядка начинают немедленно трясти перед носом невинных граждан многокалиберной смертью, заламывать и заковывать в кандалы руки, кричать о правах и требовать немедленных признаний, кино здесь получалось каким-то серым и обыденным - два лентяя на загородном пикнике.
Они пристально нас оглядели, утопая по колено в облаке инея, синхронно стряхнули с брючин остатки росы, повернулись спиной к подозреваемым и так же внимательно осмотрели странную скобяную лавку, которой хозяин не удосужился даже дать название. Головы трогательно склонились друг к другу, коллеги посовещались, освещая темноту очков огоньком и тлением сигарет, что-то было решено. Тот, что сидел за рулем, захлопнул пинком дверь и пошел в магазинчик, а второй повернул к нам.
- Парвулеско, - коснулся он полей шляпы. - А... это вы?
Пожалуй он был слегка разочарован.
- Хороший день, шериф, - приободрил его я. - Интересное дело, интересные обвиняемые.
- Ничего интересного, - ответил шериф. - Это уже четырнадцатая жалоба за последние сутки. Осеннее помешательство.
Он снял шляпу и промокнул платком лысину. Лицо приняло отчетливо свинячее выражение.
- Сюда психиатра надо, а не нас. Может быть, эпидемия в городе? Пиво несвежее?
- Могу предложить свои услуги.
- А вы психиатр? Или пивовар?
- Мы - лунатики, - сообщил паршивец. - Нам сверху видно все, ты так и знай.
- Заткнись, - процедил старик. Власть, даже власть среди потенциальных вещей он уважал, но хватки не терял и все тянулся разглядеть крючок на шее Парвулеску. Но если тот и был там, то заплыл могучими наслоениями мышц и жира.
Я развел руками в силу образовавшейся в голове пустоты. Впрочем, шериф был из тех людей, которые всегда слышат то, что хотят услышать.
- Вот и не вмешивайтесь, - сказал он. - Давайте показания и сотрудничайте с нами. Долг гражданина большего от вас не потребует.
- Опять мы кому-то чего-то должны, - горестно покачал головой маленький паршивец. - В стране справедливости нет.
- Я могу дождаться адвоката?
Парвулеско снял очки и посмотрел на меня тяжелым взглядом перекормленного борова. Сигаретка без фильтра подмокла от слюны и тихо угасла между крепко сжатыми зубами.
- Насмотрелись фильмов, - пробурчал он. - Не страна, а сплошной кинотеатр. Добрый шериф, злой шериф... Руки вверх... Вы арестованы, засранцы... Вас ведь никто и не обвиняет. Я даже, заметьте, в участок вас не везу со скованными руками, как Прометея.
- Кого, кого? - втерся паршивец.
- Прометея, - пояснил старик педагогично.
- Я не глухой, слышу.
- Тогда зачем переспрашиваешь?
- Хочу узнать, кто это был такой - Прометей, и за что его в каталажку упекли.
Шум в голове ужасно мешал ориентироваться. Все на поверхности Земли сливалось в какую-то крохотную и неважную точку, неразборчивую, черную, как легкое притрагивание перьевой ручки. Небо теряло прозрачность, затуманивало Луну и вместо прояснения социальной механики с прочерченными приводами к говорящим куклам, марионетки внезапно начинали жить своей собственной жизнью, сжиматься и деформироваться под фронтальным напором настоящего, непредсказуемо двигаться в уплотняющемся тумане. Все расползалось под взглядом с неотвратимостью размокшей бумаги, буквы и картинки серели и расплывались в невразумительную мешанину, и оставалось лишь безнадежно смотреть, как привычные костыли улетают в пропасть самостоятельной жизни.
Можно было сколь угодно долго прислушиваться к эху опустевших голосов, но больше ничего не извлекалось с той стороны марионеточной жизни. Где та пустыня, по которой бродили слоны и где вздымались неподъемные горы? Где спасительное убежище? Где провода, гальванизирующие мысли и чувства, запускающие электричество высокомерия и насмешки, чтобы хоть как-то разогнать черную печаль бесконечной ночи?
Кто не малодушен перед лицом бездны, тот шагает вперед и летит на камни. С обратной половины Луны ясно и понятно, что нет никаких сил в этом пустом мире, кроме бессилия что-либо изменить, сдвинуть. Слабая мысль в черепной коробке как искра, запускающая движок, равнодушная вспышка бьющихся цилиндров, тщетно сдвигающих умерший мир из наваждения в иллюзии.
Парвулеско обернулся и стал рассматривать, как за широким экраном, заставленным всякой придорожной мелочью расхаживает его помощник, а вернее движется короткими перебежками, пригнувшись, с ружьем, поводя в стороны его тупым рылом. Длинные полки воздвигали непроходимые лабиринты на пути правосудия и полицейский отважно нырял в темноту бесконечных коридоров, чтобы затем неуклюжим чертиком вынырнуть в неожиданном месте, прижимаясь лицом к стеклу громадной розовой рыбиной. Проснувшийся кассир наблюдал за игрой, запустив руки под кассу, где наверняка находилось готовое к употреблению ружье или бита.
- Активный у вас помощник, - говорю.
- Надобны не умные, надобны активные, - пробормотал Парвулеско и отстегнул от пояса радиотелефон - раскормленный экземпляр древних созданий, упакованный в толстую черную пластмассу, с крупными кнопками и толстым крысиным хвостом. - Нонка, как ситуация? Подмога не требуется?
Нечленораздельный лай вырвался в ответ из аппарата в том смысле, что все в порядке.
- У малыша стальная хватка, - горестно похвастался шериф. - Главное не мешать ему на первой стадии и спасти свидетеля до допроса.
- Какого свидетеля?
- Хозяина магазина.
Я смотрю в небо, но это не слишком помогает. Ленивая мысль переливается в пустой голове тяжелым ртутным озером, отыскивая отверстия, проникая в которые удается сдвинуть крепко сжатые челюсти. Капли набирают зеркальный вес и обрушиваются на запутанную механику тела-машины.