Тони брезгливо переступила через лохмотья, подбирая полы светлого платья, отчего стали видны ее туфли с тупым носом, подошла к скрючившемуся паршивцу и присела на корточки. Потрогала рукой за плечо:
- Эй... эй...
Паршивец не отзывался. Может быть он грезил. Смотрел вдаль и видел привычную мертвую пустыню обратной стороны луны. Возвращаться не хотелось в плотную, злую боль. Хотелось не шевелиться, вытекать ручейком из тела и уходить вглубь. Отступить, бросить разоренную землю, дожечь разрушенные дома, оставить тоске ее тоску.
25 октября
Фуга
Гончая рычала и покачивалась. Где-то далеко в темноте псы продолжали бежать вдогонку, внезапно останавливаться, нападать, шевелить ушами, но это было не страшно, словно смотришь сквозь нечистое стекло на помойку. Противный, изнуряющий сон. После него не остается сил даже выйти из дремы, подставиться под удар миллиона звенящих и требующих внимания вещей, связей и прочей погоды. Веки зашиты тягучими нитками, обсыпанными острыми осколками хрусталя и нет никого, чтобы сдуть их с глаз.
- Разве никого? - спрашивает знакомы голос и холодный воздух приходит в движение. - Просыпайся. Давно пора проснуться.
- Не хочу. Я устал. Мне снился ужасный сон.
- Ну и что? Когда проснешься, тебе будет сниться другой сон.
Я нащупываю руку Тони и сжимаю, как будто это поможет перепрыгнуть, перешагнуть тот барьер, за которым возможно все, в мир, где уже ничего нельзя.
Рассвело. Гончая катит по дороге и из скисшего тумана прорастает близкий лес. Что-то случилось. Багровое солнце растворилось в небе и листве, превратив их в неопрятные потеки на подмокшей картине. Осень. Все-таки осень нагнала меня, зацепила. Куда там паршивцу и старику с их палками и долбежкой решетки! Случайность и необходимость. Можно сбежать, можно прожить на луне, но куда соскочить с проклятой планеты? Куда сгинуть?
- Все бесполезно.
- Ты сам выбрал. Я не могу советовать.
- Ты меня ревнуешь...
Тони грозно смотрит на меня. Некрасивая Тони. Тони ужасная. Толстая Тони. Я сказал глупость. Непристойность. Обвинил ангела в эротических намерениях по отношению к клиенту.
- Ты ничего не понял.
Обычное обвинение Тони. Тони-обвинение. Короткое и непонятное.
- А что у тебя с волосами?
- Покрасила.
- В фиолетовый цвет? Но зачем?
Тони смотрит мимо меня. Оборачиваюсь. Пейзаж как пейзаж. Ни домов, ни рекламы на столбах-булавках. Может быть поэтому гончую начинает трясти? Ах, да, осень...
- Мы ведь убегаем. У нас острый приступ паранойи. Нас преследуют, а мы скрываемся. Нас что-то тревожит, меланхолия сидит на хвосте (так говорят?) и мы пускаемся в путь.
Я откидываюсь на спинку кресла, закрываю глаза, но назад пути нет - спасительная бездна заперта. Только темнота с расцветающими светлыми пятнами. Я лечу на этот свет, на мельтешение пятен и линий, прижимаю пальцы к глазам, освещая безнадежное падение, но за длинным коридором проходит вереница ясных мыслей. Как будто их вымуштровали и отмыли, до того они четки и ясны. Не мысли, а гравировка. Парадность скучна. Пусть себе скользят дальше, может быть придет и их время отразиться словом. Здесь не луна, даже не Море Спокойствия. Здесь проходят тонкие нити приличия, обязанности, вежливости, запутаться в которых слишком легко. Вот они - провисают, натягиваются, звенят и рвутся. Но какой в них смысл? Что они значат?
- Не обращай внимания, - советует Тони и прикладывает ладошку к моим глазам. - Для этого я рядом. В том числе и для этого.
- Я ничего не умею. Я разучился, - пытаюсь жаловаться, выпустить впереди себя что-то маленькое, слабенькое, вызывающее непреодолимое желание погладить. Но слова остаются просто словами. Описанием. Даже не мнением.
- Я слышу, - смеется Тони. - Ты еще не разучился говорить правду. Придется учить тебя говорить ложь.
Проклятые коневоды. Так вот почему темнота! Тьма. Тьма и пустота. Долбежка решетки в завершающей стадии. Идиллия невинности. Стал ли я плохо соображать? А как об этом узнать? Что такое - соображать? Рассудок лжи? Посыпанные мелом дорожки и заботливые указатели? Тогда его точно нет. Где указатели? Только лес продолжает разгораться в своем багрянце, пастельная аура утреннего холода растворяется, поглощается крупными, блистающими пятнами, слишком яркими и морозными, чтобы почувствовать, нащупать самого себя, а вернее - слабую волну в общем океане. Нет ничего. Нет никаких волн, как нет волн в Море Ясности. Фронтальная личность испарилась по пути к точке, и пора задать себе вопрос - прибавляется ли счастье со временем? Не эта ли безнадежная мысль устраивает вечное скольжение на доске по слишком вычурным завитушкам бездонного океана?
Что думают рыбы-мысли, глядя на сосредоточенных катальщиков? Катальщиков, которые стремятся к невидимой земле, не замечая сколь ненадежен их проводник, где малейшая мель, теплое течение, стая тунцов неотвратимо разрушают равновесие и сталкивают в воду. Личность распадается, исчезает случайная складка океана, но ведь мы продолжаем существовать? Мы выпадаем из гонки и уже неважно - держаться на воде или тонуть...
- Иногда личность исчезает, - подтверждает Тони, - и объективная реальность занимает ее место; но происходящее настолько аномально, что вид предметов внешнего мира заставляет тебя забыть о собственном существовании, и очень скоро ты словно вплываешь в них. Ты смотришь на дерево, склоняющееся под дуновением ветра. Ты совершенно естественно видишь в нем собственный символ - но не проходит и нескольких секунд, как оно становится тобой. Его вздохи, его колебания становятся твоими, и вот ты уже дерево. То же с птицей, парящей высоко в небесной синеве; поначалу она, возможно, всего лишь символизирует вечное стремление подняться над людскими заботами, но потом ты внезапно превращаешься в самое птицу. Представь себе, что ты сидишь и куришь трубку; твое внимание чуть-чуть задерживается на голубом дымке трубки... и вот возникает какое-то особенное уравнение, заставляющее ощутить, что это именно ты там клубишься, ты превращаешься в трубку и чувствуешь, что ее набили именно тобой, как табаком, и тем самым наделяешься удивительной способностью курить самого себя.
Выдыхаю теплый воздух на стекло и отгораживаюсь от светящихся деревьев быстро исчезающей завесой.
- И что тогда? - спрашиваю Тони.
Она молчит и ждет продолжения.
- Что делать, когда тебя скурили? Когда не осталось ничего, кроме пепла?
Тони морщится.
- Как высокопарно... Иногда мне кажется, что ты - симулянт.
- Ничего не знаю. Отвечай.
- Считаешь, что это такое уж полезное чувство? Это тяжелое, капризное, во все сующее свой нос, по всему имеющее свое банальное мнение, трусливое, жадное... Какое еще? Ленивое... Грязное... Все что угодно, но только не реальное, не подлинное, не совершенное. Мне пришлось долго молчать, но ты должен был понять ненужность собственного "Я". Ты шел верной дорожкой, но боялся его сокращения, исчезновения, вот и придумывал других, чтобы заполнить мнимую пустоту.
- Это твоя версия.
Тони пожала плечами.
- Твоя, твоя. Представляешь меня веретеном? Или водоворотом? Лаем или болью? Ты работаешь за прялкой, выбиваешь ковер, а мне приходится говорить: "Зачем ты прядешь меня?", "Почему ты бьешь меня?".
- Я люблю тебя... И я точно знаю, что такое лучше и что такое хуже.
- Иногда мне хочется излечиться.
- И не надейся.
Где ты, упавший катальщик? Как тебе живется в ледяной пелене среди громадных волн, несущих более удачливых дальше? Ты им завидуешь? Тебе страшно? Ты все еще провожаешь их по привычке взглядом? Несчастный. Твой путь лежит не туда! Лучше нырни глубоко. Если хочешь, набери немного воздуха, чтобы обмануть самого себя, ведь ты всю жизнь только этим и занимался - самообманом... Почему бы не сделать это в последний, решающий раз? Тогда за мной!
- Может быть, нам завести ребенка?
- А что мы с ним будем делать?
- Ну... любить.
Слишком много людей, слишком запутаны клубки разноцветных нитей, по которым идет ток общественного взаимодействия: встреча глаз, приветствие рук, фальшивый макияж улыбок и угрюмая тоска сразу и полностью данного мира. Слишком много выходов: стеклянных дверей, ощупывающих невидимым теплом души, сквозь которые под ритмичные вздохи и выдохи вдувается и выдувается холодный газ слепых судеб. Неужели они не видят этой спутанности, взаимосвязи, бессмысленной сцепки хаотических траекторий? Ступают и спотыкаются, ступают и спотыкаются, рвут и завязывают неразрешимые стяжки жизни, от которых сдает слабое сердце, подрагивают ноги, деревянные тиски неумолимо стягивают легкие, щедрым дождем проливая существование на слишком чистый пол.
Здесь есть все, все для рассудка - бурной гавани неповоротливых кораблей и гидропланов; примитивного счетчика, не замечающего в глазах искренности. Мы движемся по внезапному городу, среди изгоев каменной раковины, паломников, совращенных тельцом, среди ревущей и мешающей пустоты ходульных конструкций. Тут и слон отрастит паучьи лапы, вознесется к небу, чувствуя спиной твердое дыхание льда Коцит. Где ты, счастливый талисман мэра?
Их разговоры не похожи ни на что. Они просачиваются... нет, даже не так: они врываются неукротимым штормом, тайфуном, белым ветром, сбивающим воздух в легкую пену пустоты, ужасной пустоты единственного мира. Ноль и единица. Есть сигнал, нет сигнала. Только констатация. Диетическое питание человека-слона, который идет впереди нас, упрятав голову в неряшливый холщовый мешок, сунув изуродованные руки в рукавицы и приволакивая негнущуюся ногу.
- Я безобразен, - сопит он. - Я отвратителен, но господин мэр приютил меня, дал работу и корм... Работу и корм! Он всех приютил. У него слишком большие карманы, там живет весь этот мир. Я ведь не сбежал? Зачем мне бежать? Я рыл норы и наткнулся на лифт. Там всегда есть лифт. Вверх - только лестница, но вниз - удобнее. Вы не поверите, но я был часовщиком. До того как родился. Это я сейчас - слон.