й и сдвигает все со своих мест.
- Дочь громовержца, обида, которая всех ослепляет, страшная; нежные стопы у нее: не касается ими праха земного, она по головам человеческим ходит, смертных язвя.
- В нем есть свое очарование, - кивнула на сад за окном Ата. - Хотела бы я дождаться весны и превратить его в зеленое облако, безумно легкое и свежее... Хотела бы я оказаться вновь той, кем была, забыть, заснуть, проснуться... У тебя сильные руки? Они не дрожат?
- Нет, не дрожат.
- Конечно, ты здесь, ты еще не существуешь. Тогда пойдем, - она схватила меня и потащила в центр зала. - Прочь! Прочь, уроды! И не надейтесь на мою милость! Вы - не мои, не мои, не мои! Ой, что я наделала!
Ата останавливается и с жалостью смотрит на меня.
- Ты... ты... прости... я сделала тебя настоящим...
- Ну и что, - отвечаю я.
- Поверь, я не хотела... Я люблю всех... Но я устала. Все дело во мне.
- Конечно, - киваю головой, - все дело только в тебе. Ты счастливый человек - от тебя что-то здесь зависит.
Девчонка захлопала в ладоши и запрыгала:
- Все! Все! Здесь все мое! Видишь стол? Пойдем!
За столиком сидели два неопрятно разбухших существа и рисовали, то есть макали в баночки с водой пальцы, осторожно возили по краскам и вычерчивали на больших листах бумаги линии и круги. Ата пнула по крышке, столик накренился и все полетело на пол. Существа отшатнулись, подняли разноцветные руки, но фея не обратила внимания и вскочила на столешницу:
- Давай, давай быстрее! Ну что ты возишься?! Вот так хорошо, - столик угрожающе затрещал. - Сцепи руки. Вот так. Видишь? Как у меня. Делай так же. А теперь держись!
Она легко, невозможно легко, неуловимым и быстрым дуновением прошлась босыми ступнями по моим ладоням, плечам, вытянулась, ухватилась за ближайшую балку, подтянулась, встала на ней, балансируя, ухватилась за вторую, снова рывок еще выше, в сходящуюся бездну...
Меня сдернули на пол и задвинули за плечи надсмотрщиков.
- Слезай! - крикнул один из них. - Слезай или будет хуже!
- Чертова девчонка, - выругался второй. - Снова не уследили... Все уже ученые, но стоит появиться новичку и она устраивает представление.
- Вызвать дежурного?
- А ты еще не вызвал?
Ата перебиралась с балки на балку, взбиралась все выше и выше по пыльной спирали и вниз сыпались пыль и облупленная краска. Она не обращала внимания на крики и когда смотрела вниз, то смотрела только на меня. Почему-то наши глаза сразу встречались, дружно выискивали единственно верное соединение, одинокую прямую в бесконечных лучах иных взглядов. В ней не чувствовалась игра. Ей было тяжело, словно кто-то невидимо-злобный затеял собственную забаву. Потные руки и ступни оскальзывались, пыль забивалась в глаза и в рот, предательский голос шептал, что уже достаточно, что уже все, надо прекращать глупости и спускаться.
- Ты тоже так думаешь? - почему-то отчетливо слышался ее вопрос. - Ты тоже хочешь, чтобы я вернулась? А я не хочу. Не хочу возвращаться. Пусть все умрет. Пусть все умрут.
- Возвращайся, паршивая девчонка! - орал надсмотрщик. Второй морщился и говорил в телефон.
- Карцер тебе обеспечен! Тебе и твоему дружку! А ему еще и рассолу добавим! Ты слышишь?! Где он?! - меня вытолкнули в круг.
Десятки глаз смотрели на очередную жертву. Лица-ластики и глаза-ластики. Вечное отсутствие, пустота, утягивающая любого, кто осмелится шагнуть навстречу. За их имитацией тупоумия, соплями и слюнями, мокрыми штанами скрывался выход из лабиринта, последний и решающий, где уже не было шансов выиграть, где можно было только попасть под смертельный удар минотавра и лишь самый удачливый выползал в свет, в подлинный свет, чтобы поплавать в луже собственной крови.
- Он не виноват! - крикнула Ата. - Это только я! Хотите меня поймать?! Эге-ге! Попробуйте! Привет рассолу!
- Сучка, - надсмотрщик сплюнул. - Ну что там?
- Сейчас принесут ружье и одеяла.
- Не надо одеяла. Я хочу, чтобы она себе все переломала. Чтобы была смирной и тупой аутичкой. Мы тебя все равно снимем!
Звякнула дверь. Голос профессора Эя:
- В чем дело? Почему не уследили? Сколько раз я говорил, что здесь нужна сетка, но эти ослы...
Еще рывок вверх и пол все дальше, а свобода все выше.
- Здесь много интересного! - сообщила Ата. - Нужно было взять тебя с собой! Прощай, страна чудес!
- Где ружье? А, вот. Кто лучше всех стреляет? Вы?
- Сложно будет попасть, шеф. Баллистика не та. Духовое ружье, ампула...
- Что же теперь? Застрелить ее из настоящего ружья?
- У вас нет ружья! - засмеялась сверху девчонка. - Я не люблю ружья! Я их не придумала еще!
- Хорошо, шеф. Я попробую. Только не мешайте. И уберите этого придурка.
Меня затолкали в толпу. Четверо надсмотрщиков растянули одеяло, пятый отошел к самому окну, поудобнее пристроил длинное ружье.
- И что вы обо всем этом думаете? - поинтересовался старик. - Может лучше пройти к тому столику? Не участвуй, так сказать, в собраниях нечестивцев.
- А какая ваша роль во всем этом представлении?
Вецель уселся на стул, покосился на раскоряченную фигуру у стены, показал пальцем на свободное место:
- Мы уже говорили о ролях. Или вы думаете, что я здесь вроде проводника? Экскурсовода по кругам безумия? Интересное предположение. Мне оно пока в голову не приходило. Ну хорошо, пусть так. Тогда что можно извлечь из нашего очередного друга?
Я сел и посмотрел. Человек, оказывается, не был неподвижен. Он двигался, медленно, вжимаясь, втискиваясь в шершавую стену, как брюхоногий моллюск тщательно ощупывая, пробуя на вкус каждый выступ, каждую ложбинку. Полы халата обвисали, волочились по полу, а на стене оставался розоватый след.
- Он не доверяет реальности. Или пытается сбежать.
- Почему - или? Мы все здесь не доверяем этой затасканной шлюхе по имени Тривиальность. Если не упрятать мозги в самый грубый презерватив сумасшествия, то черт знает что можно от нее подцепить. Но вы правы. Сорок процентов поля зрения обычного человека занимает так называемое "слепое пятно". На мире стоит громадная и безобразная клякса, но мы сами достраиваем все остальное - весь этот цвет, всю фактуру... Да что там цвет! Представляете, если большинство тех, с кем мы знакомы, умещаются в этом пятне? Тонут в нем? Прячутся в темноте? А мы толкуем о взаимопонимании! Это с телевизором у нас взаимопонимание.
Раздался тихий свист, щелчок и голос сказал:
- Промахнулся. Я же говорил, что промахнусь.
- Еще раз. Нужно попробовать еще раз.
- Она никогда так высоко не забиралась. Теперь и с лестницей ее не выковырнуть оттуда.
- Забудьте о лестнице. Стреляйте!
Я посмотрел вверх и голова закружилась, как будто бездонный колодец разверзся надо мной, разошелся, растянулся жадной глоткой с перетяжками густой слюны. Глотка, переваривающая жертву, снимающая едкой жидкостью самые сладкие и нежные покровы трепещущей божьей коровки. Ата висела на перекладине и смотрела на меня. Она опять смотрела на меня. Тайное соединение, тонкая нить между тем, что еще осталось, и тем, что готовилось исчезнуть.
- Ее убьют, - подтвердил Вецель. - Теперь ее обязательно убьют. Жаль. Очень жаль.
- Вы серьезно?
- Кто-то бегает на перегонки с черепахой и постоянно обгоняет ее, кто-то летит к звездам, кто-то держит, преображает мир, кто-то не доверяет ему. Вы не задумывались, а в чем ваша гипотеза? Что вы должны доказать для них?
- Для них?
Венцель засмеялся. С закрытым ртом, потирая небритые щеки. Просто дрожал. Мелкой и неприятной дрожью, которую и смехом нельзя было бы назвать, если бы не глаза, глаза, заполненные слезами. Его просто распирало, как маленького ребенка во время скучного урока, отмочившего про себя отличную шутку.
- Так вы еще... вы еще... - он зажал себе рот и навалился на стол.
Еще один свист и щелчок.
- Мимо.
- Стреляйте лучше, черт вас возьми. Там человек, а не плюшевый медведь!
- Вот именно...
Я отвернулся от сумасшедшего старика и посмотрел на толпу. Большая часть пациентов потеряла интерес и разбрелась по своим безумным делам. Стрелок сменился. Новый надсмотрщик осматривал ружье и что-то подправлял в прицеле. Профессор Эй доставал из коробки очередную оперенную инъекцию.
- Эго-го! Какие вы все бледные! Вы все исчезаете! Ура! - опять закричала Ата. - Я все поняла! Я обо всем догадалась! Так и передайте господину мэру!
- Слезай! - не выдержал и заорал в ответ профессор Эй. - Слезай, чертова кукла! Тебе ничего не будет! Я обещаю!
- Мне и так ничего не будет! Я теперь птица! Птица!
- Как бы она не прыгнула, шеф, - сказал надсмотрщик.
- Лучше бы она прыгнула, - проворчал профессор Эй.
Венцель отсмеялся и приглашающе похлопал по столу:
- Ради бога, извините. Я действительно был совершенно уверен, что вы о всем уже осведомлены. Лишены, так сказать, наивности... Что ж, тем хуже для вас. Девчонку жалко, но вы им нужны больше.
- Не понимаю. О чем вы?
- О заговоре. Господи, ну конечно о заговоре. С большой буквы.
Я посмотрел на старика, но тот больше не смеялся. Он тоже пытался разглядеть наверху Ату. Ворот пижамы разошелся, открывая беззащитное горло с торчащим кадыком. Словно почувствовав мое желание, Венцель прикрылся ладонью. Человек-моллюск продолжал свое розовое путешествие.
- Вы говорили о заговоре, - напомнил я. - И кто против кого?
- Как всегда, мой печальный друг, как всегда. Силы бытия против сил небытия. Заговор хаоса против заговора порядка. Вечное круговращение света и тьмы, отлитое в заготовки человеческих судеб.
- А, философия...
- Можно назвать и так. Хотя я предпочитаю - диагноз. Хорошее слово. Неизлечимое. Пустая оболочка, готовая принять какой угодно смысл. Разве не так? Оглянитесь! Это единственное, о чем еще можно просить. Оглянитесь! Отнеситесь непредвзято хотя бы к одному факту, крохотной случайности и вы увидите все. Не сложно. Мы участники заговора, плетем интриги, перекупаем агентов, но самое интересное - никто не видит картину целиком. Каждый обладает лишь частью мозаики, кусочком колоссального панно. Но здесь вы не видите панно. Здесь только ткань, иголки и нитки! Здесь сам