“ – на правах старого знакомца госпожи Эстер встрял Харрер), больше нельзя управлять по-старому!» Речь, которая, по всей видимости, началась еще до прибытия Валушки, витала теперь в таких невообразимых высотах, до которых не мог подняться никто, кроме сметающей все на своем пути ораторши, то есть точно дозированный хмель вдохновенных слов достиг уже такой концентрации, что госпожа Эстер, торжествующе оглядевшись, сочла, что на этом можно остановиться. В углу городской голова, уставясь перед собой осоловевшим взглядом, согласно и споро закивал головой, но весь его изможденный вид говорил о том, что в нем все еще борются желанное облегчение и снедающая душу тревога. Позиция полицмейстера вопросов не вызывала, хотя в данный момент он и не изложил ее, потому что, закинув голову и раззявив рот, все еще спал на кровати сном праведника и это мешало ему заявить, что он, со своей стороны, целиком поддерживает прозвучавшие тезисы. Таким образом, единственным полностью сохранившим дееспособность и речевые навыки человеком, который мог назвать себя безусловным и даже восторженным сторонником госпожи Эстер и ее «потрясающей речи» (а если бы глаза и сердце могли говорить, то они сказали бы еще больше), был господин Харрер, гонец и добрый вестник, чье лицо, изукрашенное различных размеров жировиками, выражало такое растроганное смущение, как будто ему так и не удалось освоиться в фокусе того исключительного внимания, на которое роль, сыгранная им в последних событиях, несомненно, давала ему полное право. Он сидел, плотно сжав колени, под металлической вешалкой, в одной руке держал служившую пепельницей банку из-под сардин, а другой – словно бы опасаясь уронить на чисто выметенный пол пепел – беспрерывно стряхивал его с сигареты; затягивался и стряхивал, снова затягивался и, если полагал, что может сделать это, не рискуя сбиться с ритма, снизу вверх бросал на госпожу Эстер порывистый взгляд, стремительно отворачивался и снова стряхивал. Но по лицу его было заметно, что, опасаясь внести путаницу в последовательность своих действий и уронить пепел на пол, он вместе с тем ждет этой неизбежной катастрофы и готов дорого заплатить за храбрость, которая непременно нужна преступнику для того, чтобы заглянуть в глаза судье, который выносит ему приговор: он действительно производил впечатление человека, изнемогающего под бременем тяжкого прегрешения, которое он желает обязательно искупить; казалось, есть нечто, что для него гораздо важнее происходящего на рыночной площади, и что бы ни заявила по поводу этого нечто госпожа Эстер, он был с ней «заранее согласен». И потому не удивительно, что он, на протяжении ее речи буквально упивавшийся каждым словом, теперь, в тишине, вызванной ее заключительной фразой, сидел с видом человека, измученного жаждой, и что именно он, совершенно понятным образом – когда городской голова своими вздорными замечаниями стал «гадить» на безупречное, по его представлениям, полотно, написанное госпожой Эстер, – усмотрев в этом даже не сомнение в достоверности собственного отчета, а грубое посягательство на авторитет хозяйки, вскочил с места и, забыв под давлением обстоятельств о разнице в их положении, в знак немого протеста отчаянно замахал дымящейся в его руке сигаретой. А все дело было в том, что городской голова, потирая виски и нервно оглаживая ладонью – от складчатого лба к затылку – свой лысый, как бильярдный шар, череп, сказал: «Ну а что будет, если сей уважаемый господин все же возьмет да и останется тут на нашу голову?! Харреру он может все что угодно сказать, это его ни к чему не обязывает. И откуда, позвольте спросить, нам знать, с кем мы имеем дело? А что, если мы поспешили? Меня крайне беспокоит, не слишком ли мы, с позволения сказать, скоропалительно трубим отбой?!» В ультиматуме, строгим тоном заговорила госпожа Эстер и, поскольку Валушка опять предпринял попытку встать, с достоинством матери, успокаивающей непоседливого ребенка, опять слегка придавила его к табурету, в их недвусмысленном ультиматуме, который от имени здесь присутствующего несгибаемого руководства господин Харрер («…как можно надеяться…» – уточнила она) передал дословно, они довели до сведения господина Директора, что его просьбу относительно безопасности их гастролей, что бы ни обещал ему вчера уже прихворнувший к тому времени господин полицмейстер, «мы, к сожалению, удовлетворить не сможем». Уже сам факт, подчеркнула она, что в городе имеется всего сорок два – бравых, надо признать – полицейских, которых едва ли разумно бросать против возбужденной толпы, должен был заставить его задуматься, «и он, как мы знаем от господина Харрера, действительно крепко задумался», так что в его решении незамедлительно, как потребовала кризисная комиссия, покинуть город лично она, госпожа Эстер, нисколько не сомневается, как не сомневается она и в том, что свое решение – поскольку такое, как говорят, с ними случается не впервые и ему известно, чем это может кончиться – он неукоснительно выполнит. «Простите, но в отличие от вас я своими глазами видел этого господина, – с чувством оскорбленного достоинства, но главным образом из желания заступиться за госпожу Эстер, заговорил Харрер, – это человек с такой непреклонной волей, что стоит ему только шевельнуть сигарой в сторону остальных, как те уже прыгают, как сверчки!» Она чрезвычайно признательна, с ледяным лицом сказала хозяйка дома, за то, что господин Харрер столь страстно поддерживает ее точку зрения, но все же хотела бы попросить его, вновь сконцентрировавшись на предмете, подумать, не забыл ли он что-либо рассказать, отчитываясь о своей встрече с господином Директором. «Ну, вообще-то, – начал он тихо и, поскольку речь шла о доверительной информации, чуть подавшись вперед, – люди много чего болтают. Говорят, будто у него, у карлика-то, три глаза, а весит он всего десять кило». – «Тогда, – перебила его с досадой госпожа Эстер, – поставим вопрос по-другому: говорил ли вам что-нибудь господин Директор помимо того, что мы уже знаем?» – «Н-н… нет», – заробев опустил глаза вестник и стал отчаянно стряхивать пепел в жестянку. «В таком случае, – после недолгого размышления заявила женщина, – я предложила бы следующее. Вы, господин Харрер, сейчас отправитесь на площадь и тут же вернетесь к нам с вестью, как только увидите, что цирк трогается в путь. Мы, – повернулась она к городскому начальнику, – разумеется, остаемся здесь, ну а к вам, Янош, у меня будет личная просьба…» Впервые за добрые четверть часа она отпустила плечо Валушки, но лишь для того, чтобы тут же удержать его за локоть, ибо он, окончательно напуганный Харрером, городским головой, полицмейстером, а теперь и госпожой Эстер, уже было рванулся к выходу. Если он чувствует, что уже отошел от шока, совсем близко склонилась к нему госпожа Эстер, то хотелось бы попросить его об одном важном деле, которым сама она, при всем величайшем своем желании, заняться не в состоянии, ибо не может покинуть свой пост. Прискорбное состояние господина полицмейстера, кивнула она в сторону благоухающей винными парами кровати, – которое только на первый взгляд может показаться «серьезной степенью алкогольного опьянения», а на самом деле является результатом непомерной ответственности, что навалилась на него в этот чрезвычайный день – не позволяет ему должным образом исполнять свои отцовские обязанности. Она хочет сказать, пояснила госпожа Эстер, что в эти минуты в доме господина полицмейстера рядом с двумя сиротинками нет никого, кто успокоит, накормит и спать уложит «этих наверняка перепуганных крошек, поскольку уже семь часов», и первым, о ком она, госпожа Эстер, подумала в связи с этим, разумеется, был Валушка. Это мелочь, конечно, то, о чем она просит, ласково проворковала она и шутливо добавила, мол, в больших делах мелочей не бывает, и она будет признательна, если он с пониманием отнесется к просьбе и – поскольку сам видит, сколько у нее тут забот – не откажет ей в помощи. И Валушка, хотя бы уже для того только, чтобы от нее избавиться, конечно же, согласился бы, и ответ едва не сорвался у него с языка, но он все же не прозвучал, ибо в этот момент задребезжали стекла от раздавшегося за окном оглушительного, напоминающего взрыв, ураганного рева. Поскольку никто не сомневался, откуда он доносится, и еще до того, как он стих, все находившиеся в тесной комнате поняли, что на рыночной площади случилось нечто, что и вызвало этот рев толпы, то все замерли в ожидании, не повторится ли он опять. «Уходят», – нарушил Харрер наступившую наконец тишину, не смея пошевелиться. «Остаются», – прерывающимся голосом сказал городской голова, а затем, признавшись, что тысячу раз пожалел, что осмелился выйти из дома, и ума не приложит, как возвращаться, ведь теперь «даже огородами» не пройти, внезапным прыжком подскочил к кровати и, дергая спящего за ногу, отчаянно завопил: «Вставайте! Вставайте!» Полицмейстер, которого нельзя было обвинить в том, что он своим буйством мешал напряженной работе кризисного синклита, не утратив, несмотря на нещадное дерганье, стоического спокойствия, медленно приподнялся на локте, оглядел присутствующих сквозь щелочки воспаленных глаз, а затем – не совсем четко выговаривая слова – сказал, мол, плевать, пока область не даст подкрепления, он и шага не сделает, и опять упал на подушку, чтобы тут же продолжить сон – единственное в его положении лекарство – на том месте, на котором он был по непонятным ему причинам прерван. Молчание хранила только госпожа Эстер. Устремив строгий взгляд в потолок, она замерла в ожидании. И медленно, заглядывая в каждую пару глаз по отдельности и пряча в уголках губ взволнованную улыбку, проговорила: «Час пробил, господа. Мне кажется, мы на верном пути к прорыву!» Харрер снова восторженно поддержал ее, городской голова, как будто по-прежнему в чем-то сомневавшийся, теребил свой галстук и тряс головой, и только Валушка не выказал потрясения от прозвучавшего громкого заявления, потому что его рука уже лежала на ручке двери, и когда хозяйка дома дала ему знак отправляться, он, оглянувшись, подавленно произнес («…А как же… господин Эстер?..») и на пару с последовавшим за ним Харрером покинул дом с горьким, затравленным видом человека, в душе которого рухнул мир; каждое его движение выдавало, что он, конечно, уходит, потому что не может здесь оставаться, но в отчаянии даже не представляет себе, куда же ему податься. И в душе его действительно рухнул мир, он глубоко обманулся в своих надеждах на госпожу Эстер и кризисную комиссию, ведь они совершили трагическую ошибку («Это уже не проблема…» – все еще эхом звучала в его мозгу первая фраза госпожи Эстер), видимо, от волнения перепутав время получения двух известий и