вернутся, чтобы еще и внизу одинарные окна выбить. Всего и не рассказать, что я там передумала, да и времени нет сейчас, думала, вот оно, светопреставление, вот он, ад земной, и всякое прочее, вы, господин директор, лучше меня понимаете, что я имею в виду, в общем, лежу я пластом, лежу час, другой, сна ни в одном глазу, уж лучше бы я уснула, тогда бы хоть бестолковые эти мысли не мучили, потому что, когда муженек мой вернулся, а он все же вернулся под утро, я даже обрадоваться не смогла, что он отыскался, да еще и не выпивши – стоял у кровати трезвый как стеклышко, потом сел и не раздеваясь, прямо в пальто стал меня успокаивать, видел, что я лежу и признаков жизни не подаю, сама-то я говорю себе, мол, вставай, соберись, все в порядке уже, пришел он, теперь, поди, все образуется. Он вышел на кухню, принес мне стакан воды из-под крана, я выпила и стала мало-помалу в себя приходить, зажгли свет в комнате, потому что до этого я не позволяла, но он говорит, да уже успокойся, можно и здесь включить, на кухне-то все равно горит, ну а что касается тех двух окон, то пусть у меня голова не болит, Управа заплатит. Видел он, как было не увидеть, когда входил, что у входа земля вся в осколках, сама-то я не осмелилась, а он посмотрел, когда стакан выносил на кухню, и вернувшись, сказал, ничего, мол, Управа все возместит, он теперь там авторитет имеет. К тому времени я уж немного пришла в себя, села в кровати и спрашиваю, что, мол, ты, где шатался всю ночь, неужто ни совести у тебя, ни чести, оставить меня одну в пустом доме, а самому где-то шляться, и это вместо того, чтобы сказать, слава те господи, что он цел, что не пострадал, только вы сами знаете, господин директор, страх берет свое, да еще хуйлиганы эти проклятые, и окон опять же жалко. А мой все молчит и смотрит, странно этак поглядывает, я и спрашиваю, да что, черт возьми, происходит, может, скажешь в конце концов, и опять было начала про окна на верхнем этаже, а он говорит, да уже ничего, все кончилось, и палец вот так воздевает, отныне я состою, говорит, в этой самой… в комиссии при Управе и прошу ко мне соответственно относиться, мне еще и медаль дадут. Мать честная, вы думаете, господин директор, я из этого поняла хоть слово? У меня глаза на лоб, а он кивает и говорит, что всю ночь был на совещании, а не в корчме, в Управе они совещались, потому что он член какой-то… необычайной комиссии, которая защитила город от хуйлиганов, на что я ему: ну хорош гусь, он, видите ли, заседает, а я погибай тут одна в пустом доме и даже свет не моги включить. На что он мне, мол, ты, баба, не выступай, я глаз не смыкал всю ночь в заботах о безопасности вашей, и спрашивает, нет ли в доме чего-нибудь выпить, а я уже так обрадовалась, что он жив-здоров, сидит со мной рядом, на одеяле, что сказала, где выпивка, и он, шмыгнув в кладовку, выудил из-за банок с вареньем палинку, потому что приходится ее там держать, от греха подальше. Я спрашиваю у него, что это за народ был на нашей улице, а он говорит, темные элементы, но удалось обуздать их, сейчас ведутся аресты, проходят облавы, потому что в город вошли военные, в общем, порядок уже восстановлен, заявил мне муж и приложился к бутылке, повсюду солдаты, представляешь, говорит, даже танк с собой привезли, он сейчас у Большого храма на Монастырской аллее стоит; я позволила ему еще раз отхлебнуть и строго сказала: ну, хватит уже, – отняла бутылку и поставила рядом с собой у кровати. А откуда здесь взялась армия, спросила я, потому что тот танк никак не укладывался в моей голове, на что муж мне ответил, что причиной всему был цирк, это из за него вся буча, не будь этого цирка, они никогда не посмели бы напасть на город, но напали вот, сказал муж, и я видела, как его всего передернуло, напали, и лицо его потемнело, они грабили, поджигали, ты только представь себе, говорит, бедная Ютка Сабо с телефонной станции, да вы ее знаете, господин директор, вместе с сослуживицей тоже пострадали, – на глазах госпожи Харрер заблестели слезы, – они тоже. Но есть и погибшие, рассказывал муж, и я тут опять от страха вся обмерла, потому что военные, кроме почты, сразу заняли и другие учреждения, и, к примеру, на станции, говорил он, одну женщину – ты только представь – заодно с ребенком… но тут я не выдержала – не могла больше слушать – и спрашиваю, это как же вы со своей комиссией защитили город, если такое могло случиться, на что муж отвечал, что если бы не они и, в первую очередь, не супруга господина директора, которая, во всяком случае по словам мужа, ринулась в бой как львица, да, если бы не она, им бы не удалось уговорить двоих полицейских как-то выбраться на машине из города, и тогда бы и армии не было, и ущербу было б не два стекла – четыре, поправила я, – а море убитых и раненых. Потому что полиция, и тут мой муж сильно помрачнел, вся испарилась, так он выразился, испарилась, и никого из них невозможно было найти, кроме тех двоих, которые и отправились в областной центр за помощью, а единственная причина этого состояла в том, что полиция потеряла голову, именно так, как я говорю, голову, со значением заявил мой муж. Господин полицмейстер, добавил он, с издевкой произнося слово „господин“, потому что, не знаю уж по какой причине, он последние два-три года люто его ненавидит, так люто, что, стоит ему услышать о нем, сам не свой делается от ненависти, хотя люди не понимают, какая кошка между ними пробежала, я тоже не понимаю, да и сам он всегда отпирается, короче, полицмейстер и есть эта голова, которую потеряла полиция, объяснил он и весь аж побагровел от гнева. Он был пьян, сказал муж, пьян в дымину, настолько, что, представляешь, весь день проспал, а когда его разбудить удавалось, то проку от него было мало, и только на рассвете он куда-то ушел, и тогда все подумали, включая супругу господина директора, что теперь уж он примет меры, но ничего подобного, те двое стражей порядка, которые привели солдат, рассказали, что видели его в стельку пьяного, успел где-то опять набраться, потому что на граждан города, как выразился мой муж, ему просто насрать. Он вон тоже, случается, выпивает, сказал муж, но когда на кону судьба общества, он себя соблюдает, не то что господин полицмейстер, и опять произнес „господина“ с издевкой, который снова нажрался, и вообще неизвестно, что с ним, потому как те двое, что его видели, смогли только сказать, что, судя по его походке, он направлялся уже домой. Ну а я все лежала и слушала эти ужасы, но это было только начало погрома, рассказывал дальше муж, сколько в общей сложности раненых и убитых, кто где лежит, еще только предстоит расследовать, тряс он головой, как потерянный; потому что, к примеру, когда уже появились солдаты, когда уже танк стоял у Большого храма и люди осмелились высунуться на улицу, то здесь на проспекте, у мясной лавки Надабана, вы знаете, где это, господин директор, он, направляясь домой, чтобы успокоить меня, встретился с госпожой Вираг, которая тоже была в полном отчаянии. Она, эта госпожа Вираг, рассказала мужу, что разыскивает соседку, которая целый вечер сидела у окна и наблюдала за ужасами, что творились на улице, а потом, натерпевшись страха, пригласила ее, сказала госпожа Вираг, и дальше они сидели у окна вдвоем, но уж лучше бы не сидели, потому что после полуночи внизу, на проспекте, опять появилась толпа этих хуйлиганов, с дубинами и бог знает с чем еще в руках, они с этими палками за кошками на тротуарах охотились, так рассказывала госпожа Вираг, а мне уж потом пересказывал муж. И тогда они якобы увидали в этой толпе, и муж мой умышленно не назвал его имени, а сказал: увидали сына соседки госпожи Вираг, так в точности и сказал, туманно так выразился, а он этого и хотел, чтобы я раньше времени не смекнула, сказал и к палинке потянулся, что у ножки кровати стояла, но я прикрикнула, мол, оставь бутылку в покое, и спрашиваю: соседка госпожи Вираг? Да, говорит; я прикидываю так и этак, ничего не могу понять, а он продолжает, что смотрят они и глазам не верят, сын соседки госпожи Вираг идет в толпе хуйлиганов этих, ты не поверишь, говорит мне муж, и не пытайся – не угадаешь ни в жисть, какого гаденыша мы на груди пригрели. Я вытаращила глаза, все еще не в силах понять, кого он имеет в виду, а он продолжает, что в таком бешенстве эту женщину, соседку свою, госпожа Вираг еще никогда не видала, она стала кричать, мол, с нее достаточно, ее сын замучил, будь что будет, но она этого не потерпит: всю жизнь он ее позорил, но теперь уж все, терпение ее лопнуло, схватила пальто, рассказывала моему мужу эта Вираг, и напрасно та ее успокаивала, надела пальто, – посмотрела она на остолбеневшего Эстера, – и бросилась на улицу. И при этом кричала сама не своя, что она его за волосы оттуда вытащит, так рассказывала мужу госпожа Вираг, которая была очень напугана, стояла у мясной лавки Надабана и говорила, что та женщина ушла за ними после полуночи и до сих пор не вернулась. Да наверно, их много еще таких, вздохнул мой муж. Он оставил госпожу Вираг и пошел по проспекту дальше, ты представить себе не можешь эту разруху, говорил он мне, совсем сгорбившись рядом со мной на кровати, а затем он свернул на улицу Йокаи и наткнулся там на солдат. У меня-то они документы не проверяли, ведь это мы передали город силам правопорядка, только показали мне список разыскиваемых лиц с описанием их примет, потому что к этому времени в городской Управе уже опросили свидетелей, видевших, что тут творилось ночью, и теперь, рассказывал мне мой муж, эти солдаты, разбившись на группы, уже охраняют покой населения и ищут преступников, но в том списке, который ему показали на улице Йокаи, имен значилось не так много, фигурировали чаще только приметы, потому как местных среди этих хуйлиганов мало, пришлые в основном. И вот смотрит он в этот список и глазам не верит, да он ведь и госпоже Вираг не хотел верить, а военные спрашивают у него, вы кого-нибудь знаете из этих людей, а он говорит, не знаю, потому что испуган был сильно, а на самом-то деле знал. Я вся обомлела, когда имя услышала, и тоже ушам своим не поверила, с ума спятил, думаю; а он говорит, нельзя терять времени, его ищут, он затем и домой пришел, меня успокоить да чтобы я одевалась и скорей, что есть духу, к господину директору, потому что оба они, господин директор и муж мой, ему обязаны, а я только смотрю на него, не могу понять, чего это он. И думаю про себя, а ведь я знала, что квартирант этим кончит, я сразу сказала, как только он объявился у нас, что не надо, нам это боком выйдет, брать сюда этого сумасшедшего, но муж, конечно, меня не послушал, и вот нате вам, да я тогда еще думала, что за такие деньги нельзя с полоумным связываться, и говорю ему, никуда не пойду, ни шагу из дому не сделаю, а сама уж с кровати спускаюсь и пальто надеваю, словно бы не в своем уме. Мы вышли на улицу, под ногами хрустит стекло, муж говорит – он пойдет искать, а потом ему нужно в Управу, потому что жена господина директора строго-настрого ему наказала, чтобы самое позднее в семь часов был там, чего это, говорю, в семь-то, а мне одной опять шлепать по городу, но он знай твердит, мол, так надо, там медаль его ждет, и потом, честь обязывает, он теперь человек уважаемый, раз сказали к семи, значит, к семи. Уж я его умоляла и так и этак, но все без толку, и когда мы дошли до угла проспекта и улицы Йокаи, он мне сказал, что сходит на станцию и вернется, а мне велел к вам идти, может быть, господину директору еще удастся что-нибудь сделать, ну а я, даром что говорила себе, нет, мол, ради этого человека я шагу не сделаю, видимо, пом