Меланхолия сопротивления — страница 50 из 60

ницы и, не найдя таковой, в очередной раз стряхивал пепел на ковер; трое других, что сидели справа, взволнованно ерзали на стульях, а когда Эстер, узнав их, тихо поздоровался, они ответили сдержанными кивками и – как будто вовсе не они еще вчера чуть ли не со слезами прощались с Эстером перед Джентльменским клубом Чулочно-носочной фабрики – холодно отвернулись; бегая глазами между госпожой Эстер, офицером и неясным пятном на другой половине зала, они продолжали следить за происходящим, время от времени шепотом обсуждая, кому из них начать, когда «господин лейтенант, – как выразился Волент, – собьет гонор с этого закоренелого негодяя» и наконец предоставит слово им. О том, что означали эти слова, догадаться было нетрудно, ибо, хотя горькая уверенность в судьбе Валушки и убила в Эстере всякое любопытство, он тоже следил за тем, что происходило посередине их половины зала между мужчиной с разбитым лицом и ничуть не скрывавшим ярости молодым офицеришкой, и достаточно быстро понял, что явную неприязнь трех господ и правда вызывал «гонор» человека в ватнике и, судя по неукротимости этого «гонора», допрос (а это был именно он, хотя и напоминал скорее дуэль) едва ли мог быстро кончиться ко всеобщему удовлетворению участников. «Господин лейтенант», вынужденный прерваться из-за появления Эстера, держал паузу приблизительно до того момента, когда вновь прибывший, справившись с головокружением, тоже повернулся в их сторону, и все это время, вплотную приблизив к допрашиваемому перекошенное бессильной злобой лицо, молча буравил его глазами, словно хотел не просто принудить упорствующего противника к капитуляции, но испепелить его своим неподвижным сверкающим взглядом. Однако тот даже не дрогнул, такими приемами его было не сломить, он выдерживал взгляд офицера с каким-то упрямым насмешливым выражением на разбитом лице, а когда лейтенант, потеряв терпение, отвернулся, то и на это он отреагировал только беглой ухмылкой, дав понять, что ему глубоко наплевать, что будет делать с ним этот молодой вояка, сверкающий побрякушками на груди и испепеляющими «стальными» глазами: смирится ли он наконец со своим фиаско или опять (судя по следам на лице, уже не впервые, подумал Эстер) вернет его в руки тех, кому, несмотря на побои, не удалось уломать, то есть заставить дать показания, «эту упрямую, – неожиданно вторгся в сознание Эстера голос господина Волента, – бессловесную тварь». Офицер, сорвавшись, подскочил к пленному и заорал: «Ты долго еще будешь молчать, негодяй?!» – на что тот прорычал в ответ: «Я сказал, что согласен поговорить. Если дадите потом заряженный пистолет и на пять минут предоставите мне пустую комнату», – и дернул плечами, давая понять, что торговаться он не намерен; это все, что услышал Эстер, но и из этого можно было понять, что тут происходило до его прибытия: смысл дуэли состоял, очевидно, в том, чтобы заставить пленника в стеганой телогрейке заговорить, вытянуть из него какие-то сведения, которые – при всем их желании говорить самим – с напряженным любопытством ожидали услышать соседи Эстера. От него хотели что-то узнать о событиях прошлой ночи, хотя, по всей видимости, выбор пал на него случайно, с обычным армейским разгильдяйством его наобум выдернули из толпы «душегубов» на рыночной площади, желая узнать подробности, зафиксировать – как выразился сейчас лейтенант, приняв условие пленного («Хочешь шлепнуть себя, мне не жалко!»), – «обстоятельства, факты, данные», чтобы, собрав необходимые сведения, наконец сформулировать исчерпывающее и успокоительное как для военных, так и для обывателей объяснение того, что произошло; Эстер, однако, уже не хотел ничего узнавать, будучи убежден, что все «обстоятельства, факты и данные» в лучшем, то есть самом кошмарном, случае могли разве что приоткрыть завесу над тем, что случилось с Валушкой, но не могли вернуть его, вот почему он готов был заткнуть себе уши, чтобы не слышать их диалога, который после затянувшейся паузы казался динамичным и складным и состоял из резких трескучих вопросов и вызывающе наглых, до жути холодных ответов; диалог начался, когда эти двое договорились о гарантиях выполнения выдвинутого условия.

– Как зовут?

– Тебя это не касается.

– Назовите фамилию, имя!

– Да пошел ты.

– Место жительства?

– Может, тебе еще имя матери подсказать?

– Отвечайте на заданные вопросы!

– Да ладно тебе, шут гороховый.

– Вы оскорбляете не меня, а власть!

– В гробу я видал твою власть.

– Мы с вами договорились, что вы будете отвечать на вопросы, но если будете продолжать в таком духе, то я вам не пистолет дам, а велю язык вырвать. Я не шучу. И стойте как полагается. С какой целью вы прибыли в город?

– Чтобы развлечься. Интересуюсь цирком. Всегда его обожал.

– Кто такой Герцог?

– Не знаю я никакого герцога. Никого не знаю.

– Не надо лгать!

– Почему?

– Потому что вам это не поможет. Я уже пообщался с некоторыми из ваших.

– Понятно. В таком случае разговаривать не о чем. Пистолет будет тот, что у тебя на поясе?

– Нет. Это Герцог вам приказал стреляться, если будет подавлен мятеж?

– Он никогда ничего не приказывает.

– А что же он делает?

– Что делает? Тебя это не касается.

– Отвечайте!

– Зачем? Все равно не поймешь ведь.

– Предупреждаю: вы зря стараетесь, вам не удастся вывести меня из терпения. Когда и где вы впервые присоединились к цирку?

– Да насрать мне на ваши предупреждения.

– Когда вы впервые увидели Герцога?

– Видел только его лицо. Однажды. Его всегда в шубу укутывают, когда выносят к нам из грузовика.

– Укутывают? Зачем?

– Потому что он мерзнет.

– Вы сказали, что видели его лицо. Опишите его!

– Описать? Ты не просто кретин, но еще и зануда.

– Где у него третий глаз? Сзади? Или на лбу?

– А ты приведи его, если посмеешь найти, и я тебе покажу.

– Почему я должен его бояться? Он что, в жабу меня превратит?

– А зачем тебя превращать? Ты жаба и есть.

– Н-да, пожалуй, я передумаю и собственноручно вышибу вам мозги!

– Можешь попробовать, шут гороховый.

– Это еще успеется. В какое время вчера Герцог показался из циркового фургона?

– В какое время… Ну точно, ты ни хрена не соображаешь.

– Вы сами слышали, что он сказал?

– Его слышали только те, кто был рядом.

– Тогда откуда вы знаете, что он сказал?

– Его слова понимает только Подручный. И оглашает всем остальным.

– И что он сказал, например, вчера вечером?

– Что таких жаб, как ты, надо уничтожать.

– Он приказал вам сравнять все с землей! Это верно?!

– Он никогда не приказывает.

– «И построить новое целое из руин!» Не так ли?!

– Да ты неплохо осведомлен, шут гороховый.

– Что это значит? Построить новое целое из руин?!

– Тебе объяснять бесполезно.

– Хорошо. Назовите ваш род занятий. Я смотрю, на бомжа вроде не похожи.

– На себя посмотри. На кого ты похож? Что за цацки на грудь нацепил? Я бы так не позорился.

– Я спросил, чем вы занимаетесь.

– До сих пор на вас, тварей, пахал.

– Выходит, что вы мужик?

– Мужик – это ты.

– Судя по речи, вы человек образованный.

– Смени пластинку, несчастный паяц.

– Ну что же, я думаю, вас устроит, если я пристрелю вас собственноручно. Как бешеную собаку!

– Устроит.

– Но почему?

– Устал для вас землю рыть.

– Что вы хотите сказать?

– Дальше будешь рыть сам. Ты ведь это умеешь. Роешь вон, как навозный жук, и даже кайф от этого ловишь. А с меня достаточно.

– Это какой-то намек? Иносказание? Так?

– Ну точно. Ведь я человек образованный. Выражаюсь иносказаниями… Мне кажется, я очень плохо кончу: перед смертью меня от тебя стошнит.

– Скажите: когда Герцога унесли в фургон, вы сразу покинули площадь? Кто был зачинщиком? Можете описать его? Кто отдавал команды что делать? Кто предложил разбиться на группы, когда вы дошли до почтового отделения?

– Какое воображение!

– Назовите руководителей. Как их зовут?

– Руководитель у нас один. Но вы его никогда не поймаете.

– Он сбежал? Откуда вы это знаете? Он вам говорил, куда собирается?

– Вам его никогда не поймать!

– Может быть, он бесплотный, этот ваш Герцог? Как джинн из бутылки?

– Все гораздо сложнее. Он из плоти и крови, только это – иная плоть и иная кровь.

– Если вам уже все равно, может, вы все же объясните: чем он околдовал вас? Он вообще существует, этот ваш Герцог? Зачем вы напали на город? Зачем явились сюда? Чтобы разрушить его? Голыми руками? Чего вы хотели? Мне это непонятно.

– Я не могу ответить сразу на столько вопросов.

– Ответьте тогда на один: вы убивали людей?

– Убивал. Но мало.

– Как это понимать?!

– Можно было и больше.

– Вы убили ребенка на станции. Я сейчас спрашиваю не как следователь, а как человек человека: для вас нет ничего святого?!

– Как человек человеку скажу: ничего. Так ты дашь наконец мне обещанный пистолет?

– Думаю, будет правильней, если я сверну тебе шею. Медленно, чтобы успеть насладиться.

– К ребенку я отношения не имел. Ну, сверни, если так уж хочется.

– А те сотни людей, что были на площади, – они все такие, как вы?

– Откуда мне знать?

– Я чувствую, это меня сейчас вырвет от вас.

– Ну, все же достал я тебя. Вон как рожа задергалась. А где же военная выдержка?

– Стоять смирно!

– Не могу! Нос свербит, да и руки вы мне за спиной сковали.

– Допрос окончен! Передаю вас военному трибуналу! Убирайтесь!!!

– Ты мне пистолет обещал.

– Вон отсюда!!!

– Вроде бы офицер, а трепло. Трибунал. Ты в своем уме? Тебя что, не проинформировали, что у вас ничего не работает? Какой еще трибунал?

– Я сказал: убирайтесь!!!

– Ишь как перекосило тебя! Правильно я сказал – паяц. Ну ладно. Прощай, шут гороховый.

У выхода стояли двое солдат, и когда человек в телогрейке дошел до них, они схватили его и, вытащив из зала, захлопнули двери. Слышно было, как они волокут его вниз по лестнице, но затем шум затих, офицер одернул мундир, а сидевшие у стены стали следить за тем, как он справится с яростью, еще минуту назад буквально разрывавшей его на части. Трудно было понять, чего ожидал от него каждый из присутствующих, но скорее всего – за исключением одного – все ждали, что лейтенант сделает какое-то адресованное лично им замечание, скажет что-нибудь об этой твари в фуфайке, и это сплотит их и позволит им тоже высказать свое возмущение. За исключением одного – потому что на Эстера состоявшийся у него на глазах допрос подействовал вовсе не так, как на остальных: то, что здесь прозвучало и что выяснилось из бурного диалога о человеке со скованными за спиной руками, не возмутило его, а повергло в еще более безысходную, чем прежде, апатию, окончательно утвердив его в мысли, что Валушка, попав в окружение подобных людей, а все признаки говорили как раз об этом, конечно, не мог среди них уцелеть. Эстер уже не хотел, да и не имел возможности о чем бы то ни было «заявлять», равно как и принимать участие в яростном перешептывании, которое – поскольку лейтенант между тем овладел собой и никаких «лично им адресованных» замечаний и «сплачивающих» взрывов эмоций с его стороны не последовало – сидевшие у стены затеяли между собой; ибо Эстеру было все равно, «какой негодяй этот голодранец!», его не интересовало, «берет ли вообще т