Меланхолия сопротивления — страница 57 из 60

принадлежит ей… Она вернула себе все, что у нее отняли, добилась всего, о чем только мечтала, власть, причем высшая власть, теперь у нее в руках, потому что «корона», – расчувствовавшись, ступила она в гостиную, – можно сказать, «буквально» упала в ее объятия. Ибо мысли ее – если и отлетали куда-то по долгу службы или без всякого повода, как это со всеми бывает – в течение последних четырнадцати дней неизменно возвращались к нему, к тому, кого она ждала днем и ночью и кто с тех пор, к сожалению, так и не «объявился». Иногда она среди ночи просыпалась от примерещившегося урчания джипа, временами, и в последние дни все чаще, особенно дома, в гостиной, неожиданно чувствовала… что должна обернуться, потому что кто-то – конечно, он! – стоит у нее за спиной, и это вовсе не значило, будто она потеряла веру, просто «каждый час без него был мучением…», что «для любящего сердца» вполне естественно. Она ждала его утром, ждала днем и вечером, при этом воображение рисовало ей одну и ту же картину: величественно застыв в командирском люке несущегося на всех парах танка, он поднимает к глазам полевой бинокль и «обозревает даль»… Однако героическая картина, вновь представшая ее взору, тут же как дым развеялась, ибо она услышала, как некто «опять шебуршится в прихожей» – человек, на которого она уже окончательно «набросила покрывало забвения», но он вот уже девятый день, с тех пор как была улажена судьба Валушки, ежедневно, дважды, ровно в одиннадцать утра и около восьми вечера, это покрывало снова приподнимал. Наверное, только потому она и знала, что Эстер все еще жив, да еще по изредка доносившемуся из туалета шуму спускаемой воды, по приглушенным звукам фортепиано, втиснутого в комнату для прислуги, и по сплетням, которые до нее иногда доходили, ибо в целом он вел себя так, как будто его не существовало, а его логово, казалось, не имело никакого отношения к остальной части дома. За минувшие две недели она видела его один или два раза, не считая, естественно, того дня, когда произошло ее «историческое возвращение в родные пенаты», и поскольку результаты «инспекций», проводимых днем в его комнате – когда обнаруживались раскрытые ноты да сложенное у кровати в две стопки собрание сочинений Джейн Остин, – свидетельствовали всегда об одном и том же, а именно о том, что он только читает («Такую муру!») и играет на фортепиано («Романтиков!»), то со вчерашнего дня были прекращены даже эти досмотры. Он больше не представлял для нее никакой опасности, и ей было «абсолютно неинтересно», жив ли он вообще, а если изредка, как, например, сейчас, она вспоминала о нем, то задавала себе вопрос: да неужто она боролась вот с этим созданием?! С этим ослом, с этой жалкой развалиной, с человеком, который из-за своей злополучной привязанности к полоумному стал похожим на собственную тень?! Он и раньше-то был никудышный, а теперь, – прислушалась она к шаркающим шагам в прихожей, – и подавно убогая рухлядь, «трусливый старпер со слезящимися глазами», который вместо того, чтобы без оглядки бежать даже от воспоминания об этом своем Валушке, свихнулся на пробудившихся к старости «отеческих» чувствах и превратился из знаменитости, окруженной не всегда понятным почетом, в «предмет всеобщих насмешек». С того самого утра, когда по делу Валушки родилось утешительное решение, он, вместо того чтобы сидеть тихо и не высовываться, дважды в день (один раз в одиннадцать, по пути туда, и второй раз ближе к восьми, когда возвращается) у всех на виду шкандыбает через весь город, а в промежутках между хождениями сидит в Желтом доме рядом с одетым в полосатую куртку Валушкой, который упорно молчит и, как говорят, решил больше никогда не открывать глаза; иногда он что-то рассказывает ему, а больше тоже молчит, как если бы сам был всамделишным сумасшедшим! И нет ни малейших признаков, вздохнула госпожа Эстер, услышав, как тот удаляется, захлопнув за собой ворота, что этот живой монумент величайшему жизненному фиаско в один прекрасный момент одумается; наверняка они так и будут до скончания века молча сидеть один подле другого и, к общей потехе вступающих в новую жизнь горожан, держаться за руки; да, скорее всего, так и будет, – она поднялась, чтобы, кое-что передвинув в гостиной, приготовиться к «собеседованию», – но какая ей разница, разве могут теперь, «когда она на вершине», повредить ей подобные мелкие пятнышки в биографии? И вообще, как только появится «хоть небольшой просвет», она быстренько утрясет ставшее уже неотложным дело с разводом, а до тех пор, так и быть, дважды в день потерпит эти шорохи, напоминающие ей «царапание покойника, который силится приподнять крышку саркофага»… Стол и стулья она придвинула к окнам гостиной, чтобы в почти пустом помещении допрашиваемому было не за что «зацепиться», и когда минуту спустя («С опозданием!» – гневно нахмурилась госпожа Эстер) Харрер ввел и поставил посередине комнаты «будущего бойца», тот, хоть и прибыл с самоуверенным видом, достаточно быстро был приведен в чувство. Здоров бык, сидя за столом, разглядывала его госпожа Эстер, пока полупьяный завсегдатай пивнушки, покачиваясь в пустынном пространстве гостиной, постепенно терял «чувство превосходства» под градом вводных вопросов Харрера. Наконец хозяйка положения, ненадолго взяв слово, «в порядке предупреждения» разъяснила ему, что «здесь люди серьезные и разводить тары-бары со всякой пьянью им недосуг», поэтому все, что ему будут говорить, он должен сразу запоминать, ибо она повторять не привыкла. Во избежание недоразумений, сверкнула она ледяным взглядом на гостя, он должен себе уяснить, что вопрос стоит так: либо он сразу пойдет под трибунал, либо попробует доказать им, «что может еще быть полезен», причем перед этим он должен подробно, не утаивая ни одной, даже самой малейшей, детали рассказать, что он знает о «той самой» ночи. Итак, точность, исчерпывающая полнота деталей и, естественно, «какие-то признаки раскаяния», воздела указующий перст госпожа Эстер, – это единственная возможность продемонстрировать, что он может служить благу общества, а в противном случае – суд, тюрьма, разумеется, на пожизненный срок, как бывает в подобных случаях. Э нет, зачем сразу – тюрьма, переступил с ноги на ногу струхнувший «свидетель», ведь Стервятник (кивнул он на Харрера) обещал ему, что «если расскажет про их художества», то его отмажут. Только он не с повинной сюда явился, «он что, белены объелся», на себя наговаривать, и не надо его брать на пушку, как «человек с понятием», он, может, и сам все расскажет, все как есть, почесал он еще не зажившую ссадину на скуле, и вообще, ему говорили, что можно пойти служить в полицию, вот он и явился, а то надоело уже в пивной торчать. Ну, это они посмотрят, с твердым достоинством сказала госпожа Эстер, а сперва они хотят узнать, нет ли за ним каких дел, «юридические последствия которых будет не в состоянии устранить сам Бог», вот и пускай расскажет «все как есть», со всеми подробностями, и тогда будет ясно, сможет ли она, ответственный секретарь муниципалитета, чем-то ему помочь.

Хорошо, расскажу (откашлялся кандидат в полицейские): движуха была большая, не отрицаю, мы с ребятами сразу почуяли, что запахло жареным. Но подключились мы не с начала, а только когда до пивнушки дошло, что в городе кое-что намечается, ну я и сказал тогда остальным, Дёмрё и Фери Хольгеру, айда, мужики, наша грядка где нет порядка… Вы знаете, госпожа… (ваша милость, подсказал Харрер)…ваша милость, нас так и зовут – кабаны, потому что, ну как вам сказать, врать не буду, когда на нас… на троих… находит тоска-кручина, мы такой шорох наводим… не зря же нас как огня боятся, стоит нам голову над кружкой поднять, и все сразу никнут. Ну да это фигня по сравнению с тем, что там делалось, в начале проспекта да на центральной улице; когда мы туда подвалили, я Дёмрё и говорю, давай, хули встал, мужики тут не шутки шутят, дело кончится тем, что нам ничего не останется, ну, мы тоже включились, не буду врать. Только тут мы как мордой об забор шарахнулись – только начали их в штабеля укладывать, как нам в голову стукнуло, да у них тут другие дела, они на гражданских охотятся, ну, я Фери Хольгеру и кричу, перерыв на полдник, он кладет на землю двух пациентов, которыми как раз занимался, канает ко мне, Дёмрё тоже, и стали мы совещаться, как быть. Но к этому времени народу уже навалило черным-черно, с рыночной площади, как саранча, прет, я говорю, мужики, блин, линяем отсюда, тут, кажется, революция. А Дёмрё мне: так насколько он помнит, для бедноты в таких случаях магазины всегда открывают, тут поблизости один магазинчик есть, там клевого пойла навалом, может, глянем, открыт ли, а потом уже, говорит, слиняем… Ну и точно, открыт уже был магазинчик, но это не мы, ваша милость, сбили замок, его уж до нас разъебошили, а мы только вошли и хотели спасти хоть одну бутылку, но чуваки эти, которые перед нами были, так основательно поработали, что ни единого целого пузыря не оставили. Ну, мы малость осатанели от такого облома, тут свобода нагрянула, во всяком случае так нам казалось, а мы на сухую ее встречай?! Но я матерью вам клянусь (приложил он руку к груди), что мы ничего не хотели, кроме как пропустить по глотку и домой, потому как я человек такой, к небольшой заварухе я завсегда готов, помахаться слегка, то-сё, ну а к этому ко всему мы отношения не имели, я вообще-то сторонник порядка, потому и решил, что в полицию подойду, а ты закрой клюв, Стервятник (бросил он попытавшемуся что-то вставить Харреру), сам ведь тоже замазан по уши… Короче, мы двинулись, чтобы разобраться, дошли до «Пенат» – там пусто, на главной улице, у моста, кафешка тоже разбита в хлам, ну, думаем, тут нам уже ничего не светит, надо подальше от центра попробовать. И тут Фери вспомнил, что по левую руку в конце Монастырской аллеи есть что-то вроде кондитерской, в которой, не стану врать, это мы дверь высадили. Но мы ничего там не делали, а только нашли сзади, в складском помещении, пару крепких напитков, ликеры какие-то иностранные, судя по наклейкам, бухло что надо. Да-да (с готовностью кивнул он госпоже Эстер), я как раз к делу перехожу, потому что из-за того и случилась беда, что мы к этим импортным штучкам-то непривычные, ну и, как вам сказать, очень странные сделались после этого, я даже поклялся, что к этой дряни больше ни в жисть не притронусь. Потому как так получилось, что с улицы ворвались какие-то чуваки с металлическими обрезками и давай крушить обстановку, а я говорю одному, дай мне тоже эту хреновину, ну, короче, не отрицаю, мы тоже там пр