— Знаю я, воевода, что не нужно им все наше войско. Я один нужен. Потребно им, чтоб я пришел и поцеловал крест на глазах у многих. И тогда смогут сказать они, что проиграли мы свою битву, а Боги наши пали под напором воинств Белого Христа. И может статься, не станут вас истреблять безжалостно. Зачем? Без главного смутьяна вы к ним сами скоро притечете и крест целовать будете, на верность присягая.
— Уж не собрался ли ты им на милость сдаться? — Изумлению воеводы не было придела. — Они ж тебя сразу в куски рвать начнут! Меч твой чародейский тебе там не поможет. Там, посмотри только, иноков вон какая тьма. Не совладать тебе с ними. Ох, не совладать, Всеслав. Не дури, давай вместе смерть примем. Рука об руку, как сражались весь этот год. Так, что б перед Богами не совестно было!
— О том, чтоб помереть достойно, это я уже думал. Только не могу я себе позволить головы сложить и людям погибнуть дать. Ты — воевода, тебе и положено о смерти достойной думать. Ты с рождения об этом только и мечтал, Мстан Тужирич. А у меня другое предназначение. Я людей сберечь должен. И сам выжить. Так-то, воевода. Апо тому и не отговаривай даже, я все решил уже. Пойду я. Выторгую вам свободу. Сразу же меня вешать ни кто не будет, в лесу то. В Киев повезут. А там уж, при большом стечении народа, меня либо с веревкой познакомят, как татя беззаконного, либо на костер отправят, праведность мою проверить. Так ведь и до Киева путь неблизкий. А в дороге много чего случиться может, — заключил я. — А потому, воевода, не тужи и не печалься. Смерть геройскую отложи до более удачного времени. А я смерти не страшусь, Мстан Тужирич. Я ведь к ней сам с детства готов, не хуже тебя. Но людей всяко выводить надо. Ты их и выведешь. А я пока пойду, договорюсь, что ли.
Мстан вздохнул, тяжко, как будто навалили на него неподъемный камень. Вздохнул, сплюнул на истоптанный снег под ногами, который стал уже раскисать в мерзкую жижу, и угрюмо молвил:
— Ладно, ступай уж, коль сам все решил. Только вот сгинуть не моги даже. А коль что не так пойдет, ты хоть знак дай. А мы уж тебя вызволять будем. Сил у нас недостаточно, сам знаю, но не сила в бранном поле помогает, а доблесть. Ступай, выторговывай свободу. Только помни, не будет нам радости, если ты там голову свою сложишь. Иди, Сварог да пребудет с тобой!
И я пошел, пристегнув меч, который мне дал юный Замятня, и снимая на ходу боевые рукавицы. Биться сегодня я ни с кем не собирался. Сегодня я буду выторговывать мир для своих соратников. Тяжкий труд, да и не поручится никто, за то, что не положат нас тут всех, даже если я им дам себя скрутить по рукам и ногам. Надо все дело так повернуть, чтоб и я жив остался, и войско наше не сгинуло, что б Ярославичи решили, будто на их стороне победа. Про Меч-то Русский они знали, как пить дать. Вот его мы и предложим в качестве откупа. Тольке не Русский Меч, а меч Турича, который при ноге в ножнах у меня висел и ждал своего часа, дабы сослужить последнюю службу. За спиной у меня воины в недоумении переглядывалось и чесали в затылках. Спину просто жгло от их взглядов, вопрошающих: «Что делает, куда идет? Сгинет ведь!»
Я шел молча, как на плаху, и даже не думал о том, что буду говорить и делать. Угодно Богам, так помогут, а нет — так, видать, такой у них побратим, что и заступничать за него не стоит.
От войска, ставшего для нас непреодолимой преградой, отделился вершник и неспешной рысью направил коня в мою сторону. Одной рукой он придерживал повод, а другую молодецки упер в бок, показывая свою стать да сноровку. Да и правду молвить, хорош он был. Статен и могуч. И надо ж было такому случиться, что был это тот самый старший сын кузнеца, при рождении нареченный Жданом, ибо долго кузнец с красавицей женой не могли обрадоваться рождению первенца. А как вырос, отправился к Ярославичам в кром и стал там справным гриднем. Сейчас водил десяток Всеволодовых ближников. И доверял ему молодой князь, едва ли ни как себе самому. Вот и сейчас отправил его навстречу чародею, коего почитал злейшим врагом Белого Христа. Знал, что не примет опрометчивого решения молодой гридень. А коли будет ему какая угроза, мной измышляемая, так и оборонить он себя сможет. А там уж лучники подмогут: утыкают супостата стрелами, как ежа иголками. Ждан меж тем приблизился и остановил коня движением колен в аршине от меня.
— Кто таков, и чего надобно? — спросил он.
— Что, не видишь? Вера новая глаза застила? Не можешь узнать бунтаря и супостата, за голову которого щедрая награда князьями назначена? Всеслав я. Всеслав Полоцкий. И хочу с твоими князьями говорить, а не с их прислужниками. Может и разумен ты, Ждан, но не ты решаешь здесь быть бою или по домам разойтись. Передай старшему, что я, Всеслав, говорить с ним желаю. А я пока тут подожду. Ступай. Да предай, пусть один приходит, без этих, воинов Христовых. С ними мне говорить не о чем. К лицу молодого война прихлынула кровь, и глаза его недобро прищурились, как будто прицеливаясь. Но он совладал с собой, за что и был любим князем. Тронув коня коленями, он молча развернулся и отправился к своим. Я знал, что не стоило злить справного гридня, но делал это нарочно. Человек, яростью охваченный, легче управляется. А мне ой как пригодиться подручный, ох и пригодится!
Я тем временем вознес молитву к Сарогу и его сыновьям. Как обычно, я не просил помощи. Я давно привык не дергать побратимов и их отца попусту. Я просто рассказывал им, что происходит. Говорил с ними, как с равными. И не боялся непонимания, не боялся накликать гнев. Ведь они сами привели меня под свою руку. И указали мне Путь. Значит, я могу говорить с ними и советоваться, как если бы они были тут, рядом, на земной тверди. Стояли и внимательно слушали. И готовы были подсказать верное решение. Или просто не осудить за неверное. Вот и сейчас, я рассказывал все, что произошло с нами. Со мной и войском — малой толикой того большого народа, который поднялся на сопротивление новому Богу, навязываемому князьями и иноземными сподвижниками. Народа, в единый момент забывшего распри и ответившего на посягательство всем миром. Вот только поздно ответившего, как всегда, впрочем. Я рассказывал о том, как нас били превосходящие силы Ярославичей и его ближних. Как мы били из засидок и ухоронок. Огрызаясь и отступая, мы несли огромные потери. Туго было с припасами, с оружием, с людьми.
Зато уж те, которые были с нами, те, кто не убежал и не спрятался, один стоил десятка. Потому что бились они за обычаи и веру, предками нам испокон заповеданную. И хоть становилось нас с каждой стычкой меньше и меньше, но силы духовные и отвага наша не иссякала. Вот только иссякали силы телесные. А как без того? Отдыха у нас хорошего не было очень давно. Да и с продовольствием было нелегко. В зимнюю пору оставалось только охотой жить. Но охотой в зиму, без заготовленного припаса, и двоих человек не прокормить. А поди-ка, прокорми, без малого, пятнадцать сотен человек. Которым не только нужно было бежать и хорониться, а надо было еще и супротивника окоротить. Все это я рассказывал стоя, подняв глаза к по-весеннему светлому небу. А оно смотрело на меня, синее-синее, как глаза Сварожичей. И я знал, что слышат меня. Слышат и внемлют. Ну а если не помогут, знать у Богов свой бой идет, куда как более тяжкий, чем тот, что у нас тут затевался. Если погибнем мы, простые смертные, то это еще пол беды. Но если сгинут те, кто из начала времен смотрел за славянами, то и жить будет не за чем. Останется только прийти и поцеловать крест, на виду у честного народа, принимая присягу на верность Белому Богу.!Хотя тут как: люди без своих Богов просто пена, и Боги без тех, кто на земле им помогает, — тоже просто громкие имена. Нет под ласковым светом солнца ничего, что не было бы взаимосвязано. Так мне еще старый Боян говорил. Состарилось дерево и пало в Мать сыру землю, окруженное сотнями молодых ростков.!И стало вновь плодоносной землей, которая растит и питает молодые побеги. Так говорил мне мой старый учитель. И он был прав. Он всегда был прав, потому что с ним говорили Боги и духи всего сущего. Порой я жалел о том, что он ушел.
От таких моих размышлений, в которые перетекло мое общение с Богами, меня оторвал звон сбруи приближающего вершника. Я отвел глаза от Отца Неба и посмотрел перед собой. Ко мне приближался сам Изяслав Ярославович. И куда как хорош он был. Светел челом, широк плечами и взором грозен. И так невыносимо грустно стало от того, что такой вождь не на нашей стороне. Потому как люди шли за ним охотно и умирали с улыбкой на устах. Потому и новую веру люди его принимали охотно. Ведь куда вождь, туда и дружина. И вот, за старшим приняли нового Бога и младшие братья. А вслед за ними и их дружина. А за дружиной расползлась зараза по всей земле Русской. Затмевая умы и искореняя старых Богов. Изяслав сокочил с коня, не доезжая до меня шагов пяти, и пешим ходом / подошел ко мне, выказывая тем свое уважение противнику. Стоя на земле, он был на голову выше меня, и для своих воинов уже был победителем. Потому как с ним был Белый Христос, а со мной, по их убеждению, не было силы богов. Ведь для них я стал язычником, хотя их отцам я помогал, не прося платы, и Боги, и духи слушали меня. Слушали и не обделяли своей помощью тех, за кого я просил. А нынче я стал страшным пугалом для детей и врагом для отцов. Но, кем бы меня ни считали в Христовом воинстве, со мной была дарованная Перуном сила. Но сейчас со мной не было Меча. И я не мог рассчитывать на его силу. Однако мои противники не знали об этом. Я воспользуюсь их неведением, чтобы подороже продать себя. Обменять себя и Меч на свободу моих соратников, на то, чтобы не увидеть их в цепях пригнанных на княжеский двор.
— Приветствую тебя, Всеслав — чародей, чародей и волшебник земли Русской. С чем пожаловал? — первым начал разговор молодой князь.
— Я пришел торговаться, княже. Хочу людям своим свободу выторговать, а себе — жизнь. Тебе известно, князь, что загнанная в угол мышь на медведя бросится. А перед тобой не мыши, — указал я за спину. — И драться они будут до последнего вздоха. Тебе известно, что с нами Перунова сила и благословение Макоши — Матери сущего. Терять моим воинам нечего. Они пришли сюда в надежде на спасение, но коли нет выбора — они будут драться яростно. И много твоих гридней поляжет в этом бою. Хоть и погибнем мы все, но и тебе эта победа дорого станет. Вот и думай, князь, что для те