Великие времена, великие дни. Каждый день свежие новообращенные. Расцвет Ома был неотвратим…
Он внезапно проснулся.
Старина Ур-Гилаш. Кажется, он отвечал за погоду. Да. Нет. Или он был одним из обычных гигантских богов-пауков? Что-то вроде того. Интересно, что с ним произошло?
«А что произошло со мной? И как это произошло? Висишь себе в астральных плоскостях, плывешь по течению, наслаждаешься ритмом вселенной, думаешь, что все эти, ну вы понимаете, люди свято веруют в тебя там, внизу, иногда спускаешься, чтобы расшевелить их немножко, а потом вдруг бац!.. И ты черепаха. Это все равно что войти в банк и узнать, что все твои денежки ухнули благодаря проискам какого-то афериста. Ты спускаешься вниз в поисках удобного ума, а оказываешься черепахой, и совершенно нет силы, чтобы перестать таковой быть.
Три года жизни, когда смотришь снизу вверх буквально на все…»
Старый Ур-Гилаш? Наверное, болтается где-нибудь в виде ящерицы с одним-единственным отшельником-верующим. А скорее всего, его сдуло в пустыню. Для мелкого божка один-единственный шанс и то невероятное везение.
Что-то было не так. Правда, Ом не мог ткнуть пальцем, что именно, – и не только потому, что у него не было этого самого пальца. Боги поднимаются и опускаются, как кусочки лука в кипящем супе, но на этот раз все было по-другому. На этот раз что-то пошло не так…
Он вытеснил Ур-Гилаша. И поделом ему. Закон джунглей. Но ему-то никто не угрожал…
А где Брута?
– Брута!
Брута считал вспышки света с берега.
– Как удачно, что у меня оказалось зеркало, правда? – с надеждой в голосе спрашивал его капитан. – Надеюсь, его преосвященство не поставит мне это в вину, ведь оно пришлось так кстати…
– По-моему, он считает иначе, – ответил Брута, не сводя глаз со вспышек.
– Вот и мне так кажется, – уныло согласился капитан.
– Семь, а потом четыре.
– Я попаду в квизицию, – пожаловался капитан.
Брута уже собирался сказать: «Так возрадуйся же тому, что душа твоя наконец очистится», но передумал. Сам не зная почему.
– Э-э, сочувствую, – промолвил он вместо этого.
Маска удивления на мгновение скрыла печаль капитана.
– Обычно вы говорите что-нибудь об очищении души, которому так способствует квизиция, – сказал он.
– Очистить душу никогда не мешает.
Капитан внимательно следил за его лицом.
– Знаешь, а он ведь плоский, – тихо промолвил он. – Я плавал по Краевому океану. Он – плоский, и я видел Край. И движение. Не Края, а там, внизу. Мне могут отрубить голову, но она… она движется!
– Но для тебя она скоро может перестать двигаться, – ответил Брута. – На твоем месте, капитан, я бы более тщательно выбирал себе собеседников.
Капитан наклонился ближе.
– И все-таки Черепаха Движется! – прошипел он и бросился бежать.
– Брута!
Вина заставила Бруту резко выпрямиться – так изгибается пойманная на крючок рыбешка. Он быстро обернулся и облегченно вздохнул. Это был не Ворбис, а всего лишь Бог.
Он прошлепал к мачте. Ом свирепо взирал на него единственным оком.
– Да?
– Ты совсем меня забросил, – изрекла черепашка. – Понимаю, ты очень занят… – И добавила язвительно: – Мог бы хотя б разок помолиться.
– Утром я тебя навещал. Пошел к тебе, сразу как проснулся, – возразил Брута.
– Я голоден.
– Вчера вечером ты съел кожуру целой дыни.
– А кто съел дыню, м-м?
– Это не он, – сказал Брута. – Он ест только черствый хлеб и запивает его простой водой.
– А почему он не ест свежий хлеб?
– Потому что ждет, когда тот зачерствеет.
– Ага, так я и думал, – кивнула черепашка. – Очень логично.
– Ом?
– Что?
– Капитан только что сообщил мне нечто странное. Он сказал, что мир – плоский и у него есть Край.
– Да? Ну и что?
– Но… то есть мы-то знаем, что мир – круглый, ведь…
Черепашка мигнула.
– Это не так, – сказала она. – Кто сказал, что мир – круглый?
– Ты сам и сказал, – ответил Брута и добавил: – В Первой Книге Семикнижья, если ей, конечно, можно верить.
«Раньше я никогда не ставил это под сомнение, – подумал он. – Во всяком случае, никогда так не говорил».
– Почему капитан вдруг решил рассказать мне об этом? – спросил он. – Нормальной беседой это не назовешь.
– Говорю тебе, этот мир создал не я, – вздохнул Ом. – Зачем мне было это делать? Он уже был создан. Но если б я и создал мир, то круглым бы его ни за что не сделал. Люди стали бы с него падать. И все море вылилось бы до дна.
– Не вылилось бы, если бы ты приказал ему остаться.
– Ха! Вы только послушайте его!
– Кроме того, сфера – это идеальная форма, – не сдавался Брута, – потому что в книге…
– Не вижу ничего особенного в сфере, – пожала плечами черепашка. – Если подумать, черепаха – вот идеальная форма.
– Идеальная форма для чего?
– Ну, во-первых, это идеальная форма для морской черепахи. Если бы она имела форму мяча, то постоянно выпрыгивала бы на поверхность, как какой-нибудь пузырь.
– Говорить, что мир – плоский, это ересь, – указал Брута.
– Возможно, но это правда.
– И он действительно покоится на спине гигантской черепахи?
– Он действительно там покоится.
– В таком случае, – торжествующе спросил Брута, – на чем стоит сама черепаха?
Черепашка непонимающе уставилась на него.
– Ни на чем она не стоит, – наконец фыркнул Ом. – Ради всего святого, это морская черепаха. Она плывет. Именно для этого черепахи и предназначены.
– Я… э… думаю, я лучше пойду, доложу Ворбису о том, что увидел, – пробормотал Брута. – Если его заставлять ждать, он становится чересчур спокойным. Зачем я тебе был нужен? После ужина постараюсь принести тебе что-нибудь перекусить.
– Ты как себя чувствуешь? – участливо спросила черепашка.
– Очень хорошо, спасибо.
– Питаешься нормально и все такое прочее?
– Да, спасибо.
– Очень рад это слышать. А теперь беги. Я просто хотел сказать, я ведь твой Бог как-никак, – крикнул Ом вслед убегающему Бруте. – И ты мог бы навещать меня почаще! И молиться погромче! Мне надоело напрягаться, чтобы тебя расслышать! – уже во весь голос проорал он.
Ворбис все еще сидел в своей каюте, когда запыхавшийся Брута постучал в его дверь. Ответа не последовало. Подумав немного, Брута решил войти.
Никто не видел, чтобы Ворбис читал. Он писал, это было очевидно хотя бы по знаменитым Письмам – впрочем, этого тоже никто не видел. Оставаясь один, он проводил время, уставившись в стену или лежа ничком в молитве. Ворбис умел унижать себя в молитве так, что позы одержимых жаждой власти императоров выглядели по меньшей мере раболепными.
– Гм, – смущенно произнес Брута и попытался закрыть дверь.
Ворбис раздраженно махнул рукой и встал. Он даже не стал отряхивать пыль с рясы.
– Знаешь, Брута, – сказал он. – В Цитадели не найдется ни единого человека, который посмел бы прервать мою молитву. Квизиции боятся все. Кроме тебя, как мне кажется. Ты боишься квизиции?
Брута смотрел в черные зрачки глаз с черными белками. А Ворбис глядел на круглое розовое лицо. Лица людей, говорящих с эксквизитором, обычно принимали особое выражение. Они становились тупыми, лишенными всяких чувств и немного блестели, поэтому даже эксквизитор-недоучка легко мог прочесть на них плохо скрытую вину. Брута выглядел запыхавшимся, но паренек почти всегда таким выглядел. Это было просто поразительно.
– Нет, господин, – ответил он.
– Нет?
– Квизиция защищает нас, господин. Так писал Урн, глава VII, стих…
Ворбис склонил голову набок.
– Я знаю, что он писал. Но ты когда-нибудь задумывался, что квизиция ведь может и ошибаться?
– Нет, господин.
– Но почему нет?
– Не знаю, господин Ворбис. Просто никогда не задумывался.
Ворбис сел за маленький письменный стол, который представлял собой доску, откидывающуюся от стены каюты.
– И ты прав, Брута, – кивнул он. – Потому что квизиция ошибаться не может. Все идет так, как того желает Бог. Невозможно представить, чтобы мир развивался по-другому, верно?
В сознании Бруты на мгновение всплыл образ одноглазой черепашки.
Брута никогда не умел врать. Истина порой казалась столь непостижимой, что он не видел причин еще больше усложнять ситуацию.
– Так учит нас Семикнижье, – пробормотал он.
– Если есть наказание, всегда есть преступление, – продолжал Ворбис. – Иногда они меняются местами, и преступление следует за наказанием, но это лишь доказывает предвидение Великого Бога.
– Так всегда говорила моя бабушка, – машинально произнес Брута.
– Правда? Расскажи мне еще об этой поразительной женщине.
– Она всегда порола меня по утрам, так как, по ее мнению, в течение дня я обязательно совершу что-нибудь, заслуживающее порки.
– Вот оно, наиболее полное понимание природы человека, – согласился Ворбис, подпирая голову ладонью. – Если бы не ее пол, этот маленький недостаток, из нее получился бы превосходный инквизитор.
Брута кивнул. О да, несомненно.
– А теперь, – промолвил Ворбис тем же мерным голосом, – расскажи, что видел в пустыне.
– Э… Было шесть вспышек, затем пауза, длившаяся пять ударов сердца. Затем восемь вспышек. Еще одна пауза, и еще две вспышки.
Ворбис задумчиво кивнул.
– Три четверти, – подвел итог он. – Хвала Великому Богу. Он опора и поводырь в трудные времена. Можешь идти.
Брута и не надеялся на то, что ему объяснят значение вспышек, поэтому не стал ни о чем расспрашивать. Вопросы задает квизиция. Именно этим она и знаменита.
На следующий день судно обогнуло мыс, вошло в Эфебскую бухту, и город появился перед ними белой кляксой, которую время и постоянно сокращавшееся расстояние вскоре превратили в ослепительно белые дома, усыпавшие гору.
Сержант Симони не отрывал от города глаз. За время путешествия Брута не обменялся с легионером и парой слов. Дружба между духовенством и военными не поощрялась; среди легионеров наблюдалась явная тенденция к