Эцуко сразу же поняла, что в доме готовится что-то необычное. В иных обстоятельствах она принялась бы хныкать и капризничать, добиваясь, чтобы Юкико поехала вместе с ней, но на сей раз беспрекословно подчинилась и послушно села в машину вместе с Таэко, Соскэ, его отцом и старым слугой, которому было поручено позаботиться о провизии.
Сатико помогала сестре одеваться в «Павильоне забвения времени», когда вошла Цунэко и сообщила, что господин Савадзаки только что пожаловал.
Сестёр проводили в дальнюю часть дома, где помещалась большая старомодная гостиная с невысокими оклеенными полупрозрачной бумагой окнами. Эта комната выходила на веранду, пол которой, настланный из широких потемневших от времени досок, блестел, как полированный. С веранды открывался вид на ту часть сада, которую невозможно было увидеть ни из какой другой комнаты в доме: сквозь молодую листву вековечного клёна проглядывала крыша часовенки; всё пространство между цветущим гранатовым деревом у края веранды и чёрными массивными камнями у кромки пруда было занято густыми зарослями хвоща. У Сатико возникли смутные воспоминания о её прежних визитах к Сугано, — ну, конечно же, семнадцать лет назад, когда они впервые приехали сюда, или отвели эту самую гостиную. Да, именно так! Садовой постройки в ту пору ещё не было, и всем пятерым — Тацуо, Цуруко и трём младшим сёстрам — постелили здесь. Всё остальное забылось, но эти хвощовые заросли почему-то остались в памяти. Должно быть, Сатико поразила их необычная густота — тонкие прямые стебли льнули друг к другу, как полосы дождя.
Когда сёстры вошли в гостиную, взаимный обмен любезностями между г-ном Савадзаки и хозяйкой дома подходил к концу. Вдова Сугано представила гостю обеих сестёр и сразу же пригласила всех к столу. Г-ну Савадзаки было отведено почётное место во главе стола, Сатико и Юкико расположились сбоку, лицом к веранде, а г-жа Сугано — в конце стола, напротив г-на Савадзаки. Перед тем как сесть к столу, г-н Савадзаки подошёл к нише, и, опустившись на колени, принялся изучать каллиграфический свиток, висящий в ней над металлической вазой с орхидеями. Сёстры воспользовались этим, чтобы получше его разглядеть.
Это был небольшого роста, довольно худощавый, болезненного вида человек, которому вполне можно было дать его сорок пять лет. В том, как он говорил, как кланялся, как держал себя, сквозило что-то удивительно заурядное, никак не вязавшееся с представлением о его миллионах. На нём был коричневый костюм, не то чтобы совсем изношенный, однако кое-где заметно вытершийся, шёлковая сорочка, изрядно пожелтевшая от многочисленных стирок, вылинявшие шёлковые носки. По сравнению с Юкико и Сатико он был одет более чем скромно. С одной стороны, это лишний раз доказывало, что он не принял смотрины всерьёз, а с другой стороны, свидетельствовало о его бережливости.
— Да-а, великолепный свиток, — сказал наконец Савадзаки. — Сэйган есть Сэйган. Я слышал, у вас большая коллекция его работ.
Госпожа Сугано смущённо улыбнулась. На её лице появилось ублаготворённое выражение. Чувствовалось, что комплимент гостя попал в цель.
— Да. Если верить семейному преданию, дед моего покойного мужа обучался каллиграфии у Сэйгана…[97]
Разговор долго не сходил с этой темы. Вдова рассказала, что у неё в доме хранятся веер и ширма с каллиграфическими надписями, сделанными рукою жены Сэйгана — Коран, а также, несколько свитков кисти прославленной Сайко, ученицы знаменитого Санъё,[98] что предки господина Сугано знавали отца Сайко — Рансая, который состоял лейб-медиком при главе клана Огаки, и что у них сохранилось письмо Рансая.
Когда речь зашла об истории любви между Санъё и его ученицей, о его пребывании в Мино и о посмертном издании стихотворений Сайко, г-н Савадзаки принялся блистать эрудицией. Г-жа Сугано лишь изредка вставляла в разговор короткие замечания, из которых, однако, следовало, что она осведомлена в этих вопросах не хуже гостя.
— Покойный муж очень дорожил тушевым наброском Сайко, изображающим бамбук. Всякий раз, когда у нас бывали гости, он его доставал и непременно рассказывал об этой великолепной художнице, так что в конце концов всё это и мне запало в память…
— Вот оно что? Ваш покойный супруг отличался завидной широтой интересов. Я не раз имел удовольствие играть с ним в шахматы. Да… Он всё звал меня посмотреть недавно отстроенный садовый павильон, хотел показать свою коллекцию. А я так и не собрался. Обидно…
— Я с удовольствием повела бы вас туда сегодня. Но, видите ли, там расположились эти милые дамы, — сказала вдова, дружелюбно кивнув в сторону сестёр.
— О, это прелестный павильон! — воскликнула Сатико, дождавшись наконец случая вступить в разговор. — Там так тихо, уютно — лучше, чем в самом роскошном номере гостиницы.
— Право же, Сатико-сан, вы преувеличиваете, — губы вдовы снова вытянулись в смущённой улыбке, — однако, если вам и в самом деле там понравилось, я хочу, чтобы вы погостили у меня подольше… В последние годы муж особенно любил тишину, уединение и почти не выходил из этого павильона.
— Кстати, а почему он называется «Павильоном забвения времени»? — спросила Сатико.
— Я думаю, об этом лучше спросить господина Савадзаки, — лукаво произнесла вдова Сугано.
— Гм… — растерянно промычал Савадзаки. По лицу его пробежала тень недовольства, судя по всему, он нашёл малоприятной затею г-жи Сугано учинить ему экзамен.
— Кажется, это название связано с легендой о дровосеке Ван Чжи,[99] не так ли? — подсказала г-жа Сугано.
— Возможно, — коротко отозвался Савадзаки. Над переносицей у него образовалась глубокая хмурая складка.
Госпожа Сугано принуждённо усмехнулась и оставила эту тему. Однако её насмешка прозвучала на удивление язвительно, и от этого всеобщая неловкость только усилилась.
— Прошу вас, угощайтесь, пожалуйста, — сказала Цунэко, наливая Савадзаки сакэ из дорогого фарфорового графинчика.
Накануне г-жа Сугано сказала Сатико, что Цунэко угостит их домашним обедом, однако вид закусок свидетельствовал о том, что они — по крайней мере большая их часть — были доставлены из какой-то местной харчевни. В такую жару Сатико предпочла бы вовсе не притрагиваться к этим малопривлекательным на вид кушаньях, неизвестно кем и как приготовленным. С гораздо большим удовольствием она отведала бы чудесных овощей, принесённых с домашней кухни… Сатико взяла с тарелки ломтик сырого окуня — рыба была нехороша на вкус. Она с трудом проглотила кусок и поспешила запить его сакэ, после чего отложила свои палочки в сторону. Из всего, что стояло на столе, более или менее аппетитно выглядела только запечённая форель, которую, судя по всему, привёз в подарок г-н Савадзаки.
— Попробуй форель, Юкико.
Чувствуя себя виноватой в том, что из-за её глупого вопроса у всех испортилось настроение, Сатико искала случая загладить неловкость. Видя, однако, с какой холодной неприступностью держится Савадзаки, она не смела с ним заговорить и вместо этого обратилась к сестре. За всё это время Юкико не проронила ни слова. Она сидела с опущенными глазами и, услышав слова Сатико, лишь кивнула в ответ.
— Юкико-сан любит форель? — спросила г-жа Сугано.
— Да… — чуть слышно ответила Юкико, снова кивнув.
— Мы все очень любим форель, — подхватила Сатико, — а Юкико в особенности…
— Вот и прекрасно. В деревенской глуши так трудно порадовать гостей изысканными угощениями. Форель, которую привёз господин Савадзаки, пришлась как нельзя кстати…
— Да, здесь у нас такой чудесной рыбы не найти, — заметила Цунэко.
— А как отменно она была упакована — вся переложена льдом! Неловко только, что господину Савадзаки пришлось везти такую тяжесть. Интересно, где же вылавливают такую форель?
— В реке Нагарагава. — Недовольная складка на переносице у Савадзаки чуточку расправилась. — Вчера вечером я позвонил в Гифу и распорядился, чтобы её доставили к отходу поезда.
— Право же, сколько хлопот вы себе причинили!
— Но благодаря господину Савадзаки мы получили возможность впервые в этом году полакомиться форелью, — сказала Сатико.
Мало-помалу беседа оживилась. Поговорили о достопримечательностях префектуры Гифу: Японском Рейне, горячих источниках Гэро, водопаде Ёро, о ловле светляков… И всё же разговору явно недоставало непринуждённости, он был натянутым, вымученным, и каждому из его участников приходилось делать над собой усилие, чтобы не дать ему окончательно угаснуть.
Сатико с удовольствием выпила бы ещё немного сакэ, но Цунэко, как видно, не замечала, что её чарка пуста, и вообще считала необходимым в первую очередь ухаживать за г-ном Савадзаки, ведь он здесь был единственным мужчиной. Или, может быть, ей казалось, что в такую жару пить сакэ трудно. Юкико и вдова Сугано пока ещё не притронулись к своим чаркам, г-н Савадзаки тоже пил очень мало: то ли стеснялся, то ли просто не расположен был сейчас пить, то ли вообще не имел такой привычки. Он позволял подливать себе сакэ с очень большими промежутками и за всё время осушил не более трёх чарок. Держался он исключительно церемонно. Всякий раз, когда вдова говорила ему: «Прошу вас, чувствуйте себя как дома», — он отвечал, что ему вполне удобно, и продолжал столь же чинно восседать на своём месте.
— Приходится ли вам бывать в Осаке или Кобэ, господин Савадзаки?
— В Кобэ нет, а в Осаке я бываю раз или два в году.
Пытаясь понять, почему же всё-таки этот «миллионщик» согласился на смотрины, Сатико с самого начала внимательно присматривалась к нему. Пока что какого-нибудь явного изъяна ей углядеть не удалось. Было, конечно, чуточку странно и смешно, что он так надулся, когда не сумел ответить на заданный ему вопрос. Он вполне мог сказать, что не знает, — и никому не пришло бы в голову заподозрить его в невежестве. Впрочем, должно быть, богачи — народ самолюбивый… На переносице у него заметно выделялись синие жилки — признак натуры вспыльчивой, раздражительной, а взгл