— Да нет, не особенно, — сказал Кириленко. — Вы же знаете Катерину, она не пропадёт.
Тем, кто помнил пышные застолья в «Харихане», поминальный обед в храме Дзэнкэйдзи не мог показаться особенно впечатляющим, однако в результате всё вышло не так убого, как опасалась Сатико. Сорок человек гостей разместились за столами в длинном зале, образованном из трёх смежных комнат в жилых покоях храма,[100] между которыми раздвинули перегородки. Помимо родственников в числе приглашённых были люди, так или иначе связанные с семейством Макиока: плотник Цукада, сын Отояна — Сёкити, несколько человек, служивших в старом магазине Макиока в Сэмбе. Вопреки ожиданиям Цуруко, ни ей, ни её сёстрам не пришлось ухаживать за гостями — с этой задачей прекрасно справлялись их двоюродные сёстры, О-Хару и жена Сёкити.
Глядя на высокие кусты хаги за окном с начинающими осыпаться цветами, Сатико вспоминала крохотный садик рядом с домом в Мино, где умерла мать. Мужчины большей частью разговаривали о войне в Европе. Женщины, как всегда, восторгались моложавостью Юкико и Кой-сан, однако делали это вполне тактично, так, чтобы Тацуо не почувствовал в их словах укола. Правда, один из гостей, Томацури, некогда служивший приказчиком в магазине покойного Макиоки, изрядно захмелев, громогласно переспросил:
— Значит, госпожа Юкико всё ещё не замужем? — Но и этого, как видно, ему показалось мало, и он продолжал наседать: — А почему, позвольте полюбопытствовать?
— Видите ли, — нарочито спокойно произнесла в ответ Таэко, — мы с Юкико и так уже выбились из графика и поэтому решили подождать, пока для нас отыщутся по-настоящему хорошие мужья.
— Но не слишком ли долго вы ждёте?
— Ничего. Недаром ведь говорят: «Тише едешь — дальше будешь».
Кое-кто из дам принуждённо засмеялся. Юкико молчала, с улыбкой слушая этот диалог. Тацуо сделал вид, будто не понял, о чём идёт речь.
— Томацури-кун! А Томацури-кун! — позвал со своего конца стола смуглолицый Цукада, сверкая золотыми зубами. Он сидел в одной рубашке, сняв китель защитного цвета.[101] — Ходят слухи, что вы удачно спекульнули на бирже.
— Какое там! Но в скором времени я действительно надеюсь разбогатеть.
— Неужели? И каким же образом?
— В этом месяце я еду в Китай. Моя сестрица, знаете ли, живёт в Тяньцзине. Она танцевала там в кабаре. Кто-то из армейских чинов заметил её и завербовал в шпионки.
— Да ну!
— Да. Не так давно она вышла замуж за китайца и, представьте себе, живёт припеваючи. Время от времени она подкидывает тысчонку, а то и две.
— Ничего себе! Вот бы мне такую сестрицу!
— Она написала мне: не будь, мол, растяпой и приезжай в Тяньцзинь, там, дескать, легко заработать.
— Возьмите меня с собой. Я в любое время расстанусь со своим плотницким ремеслом.
— А что? По мне любое занятие хорошо, лишь бы давало деньги. Я пошёл бы даже сторожем в «весёлый» квартал.
— Конечно, конечно, — согласился Цукада. — О-Хару, будь добра, налей мне ещё чарочку.
Стоило Цукаде чуточку подвыпить, как он сразу же принимался ухаживать за О-Хару. Бывая в Асии и угощаясь на кухне сакэ, он всякий раз заводил с ней один и тот же разговор: «Послушай, О-Хару, выходи за меня замуж. Если ты согласна, я хоть сейчас выставлю свою старуху за дверь. Нет, кроме шуток. Даю тебе честное слово!» О-Хару только дружелюбно посмеивалась в ответ и подносила плотнику очередную чарку. Но сегодня Цукада был особенно настойчив. Улучив подходящий момент, О-Хару сказала:
— Пойду принесу с кухни подогретого сакэ.
— Постой, О-Хару, куда же ты? — крикнул ей вслед Цукада, но девушка уже направлялась к чёрному ходу. Выбежав на заросший травой задний двор, она вынула из-за чёрного атласного пояса пудреницу и припудрила раскрасневшееся лицо. Затем, удостоверившись, что поблизости никого нет, открыла лакированный портсигар, полученный в подарок от приказчика из галантерейной лавки, достала оттуда сигарету, торопливо сделала несколько затяжек и, притушив окурок, засунула его обратно в портсигар. После этого она направилась в кухню.
11
Двадцать шестого числа Цуруко уезжала в Токио. После обеда в ресторане «Харихан» она вместе с сёстрами немного прогулялась по району Синсайбаси, чтобы напоследок насладиться атмосферой любимого города, а затем, не возвращаясь в Асию, все они поехали на вокзал.
— Когда же мы теперь увидимся, Цуруко? — спросила Сатико.
— Боюсь, не скоро, если, конечно, ты не приедешь в Токио, — ответила Цуруко, высовываясь из окна вагона третьего класса. Она не стала заказывать билеты в спальный вагон, ссылаясь на то, что с детьми ей всё равно не удалось бы заснуть. — В следующем месяце будет выступать Кикугоро.
— Он недавно приезжал в Кобэ, и мы ходили на его выступление в театр «Сётику», но, честно говоря, я не получила такого удовольствия, как прежде, когда видела его в Токио и Осаке. Конечно, в «Ясуне»[102] он был великолепен, но вместо Эндзю-даю выступал другой сказитель…
— Говорят, что в пьесе, которую Кикугоро собирается исполнить в следующем месяце, будет эпизод рыбной ловли с бакланами на реке Нагарагава и он появится на сцене с настоящими, живыми птицами.
— Должно быть, это какая-то новая пьеса. Но ты ведь знаешь, я больше всего люблю Кикугоро в танцевальных пьесах.
— Кстати, тётушка Томинага очень хвалила нашу Кой-сан. Она, дескать, и не подозревала, что Кой-сан так хорошо танцует.
— А разве Юкико не едет с нами? — спросил Масао, заметив, что та по-прежнему стоит на платформе позади Сатико.
Юкико улыбнулась и начала что-то говорить в ответ, но тут раздался звонок к отправлению, и её слов никто не расслышал.
Поскольку с самого начала было совершенно ясно, что она хочет остаться в Асии, Цуруко не стала настаивать на её возвращении вместе со всеми, и, хотя Юкико не спросила у неё разрешения задержаться, всё решилось само собой.
Послушавшись совета Юкико, Сатико не стала заводить со старшей сестрой разговор о Таэко. Последняя, как видно, истолковала её молчание в свою пользу и ездила в Нисиномию уже не таясь. Если бы она выбирала для своих встреч с Окубатой дневное время, было бы ещё полбеды, но она могла по нескольку вечеров кряду не появляться в Асии даже к ужину, и Сатико было неприятно ловить на себе сумрачные взгляды мужа. В последнее время и она, и Тэйноскэ, и Юкико старались не произносить вслух даже её имени, но это лишь усугубляло общую неловкость.
Опасаясь, как бы поведение сестры не послужило дурным примером для Эцуко, Сатико и Юкико пытались внушить ей, что Кой-сан приходит домой поздно, потому что занята работой в студии, но девочка, судя по всему, не очень-то этому верила. С некоторых пор она тоже избегала упоминать за столом о Таэко. Сатико не раз просила сестру вести себя более осмотрительно, хотя бы ради Тэйноскэ и Эцуко, та кивала в ответ и несколько дней возвращалась домой вовремя, но вскоре всё начиналось сначала.
В конце концов Тэйноскэ, как видно не в силах больше сдерживаться, спросил жену:
— Ты говорила с Цуруко о Кой-сан?
— Видишь ли, я хотела, но мне не удалось найти подходящий момент…
— Как так? — В голосе Тэйноскэ звучал упрёк.
— Честно говоря, я спросила мнение Юкико, и она посоветовала мне ничего не рассказывать Цуруко…
— Почему?
— Юкико сочувствует Окубате и считает, что в их встречах с Кой-сан нет ничего предосудительного.
— Я бы на её месте сочувствовал не Окубате, а себе. Неужели Юкико не понимает, что всё это может пагубно сказаться на её собственной судьбе! — в сердцах воскликнул Тэйноскэ и умолк. Сатико так и не смогла до конца понять, что у мужа на уме. В середине октября Тэйноскэ снова пришлось на несколько дней поехать в Токио.
— Ты заезжал в Сибую? — спросила Сатико мужа.
— Да. И обо всём рассказал Цуруко.
По словам Тэйноскэ, Цуруко, выслушав его, сказала, что должна всё хорошенько обдумать. Сатико не стала расспрашивать мужа более подробно. А в конце месяца от Цуруко неожиданно пришло письмо.
Дорогая Сатико.
Прежде всего хочу поблагодарить тебя за гостеприимство и чудесный обед, который ты устроила в «Харихане». Мне было так приятно после всех этих лет побывать в родных краях! Я должна была сразу написать тебе об этом, но дома на меня обрушились обычные заботы, и до письма просто не дошли руки. И вот теперь я принуждена скрепя сердце писать тебе о вещах неприятных, но иного выхода у меня нет.
Как ты, возможно, догадываешься, речь пойдёт о Кой-сан. Я до сих пор не могу прийти в себя после разговора с Тэйноскэ. Он рассказал мне всё — и про роман Кой-сан с фотографом Итакурой, и про изгнание Кэй-тяна из дома. Признаться, ничего подобного я не ожидала. Время от времени до меня доходили кое-какие огорчительные слухи о Кой-сан, но я не могла поверить, что моя сестра способна вести себя столь неподобающим образом.
Я полагала, что, находясь рядом, ты должным образом присматриваешь за нею, но теперь я вижу, что заблуждалась. Я прилагала немало усилий к тому, чтобы наставить Кой-сан на правильный путь, но всякий раз, когда я пыталась вмешаться, ты вставала на её защиту. Мне стыдно, что у меня такая сестра. Она бесчестит фамилию Макиока.
Очень жаль, что Юкико не усматривает в её поведении ничего предосудительного, а это, по-видимому, именно так, коль скоро она заявила, что ставить нас в известность обо всём ни к чему. Они с Кой-сан и так нанесли нам немалое оскорбление, не пожелав ехать вместе с нами в Токио. Какую цель они преследуют теперь? У меня невольно складывается впечатление, что вы — все трое — нарочно стараетесь отравить нам с Тацуо жизнь. Конечно, во многом виноваты мы сами…
Прости, если я выразилась чересчур резко, но мне хотелось хотя бы раз откровенно высказать тебе всё, что накипело у меня на сердце.