Гоголь был, вероятно, первым русским писателем, в произведениях которого его младшие современники подметили черты сходства с «Мельмотом Скитальцем» Метьюрина. Так, И. П. Галахов впервые сопоставил тип Плюшкина из «Мертвых душ» со старым Мельмотом, типичным скрягой, изображенным в первых главах «Мельмота Скитальца»[356]. Те же главы романа Метьюрина позднее были подробно сопоставлены И. А. Шляпкиным в особой статье[357]: по его наблюдениям, страницы Метьюрина отозвались не столько в «Мертвых душах», сколько в более ранней повести Гоголя «Портрет». «Особенно впечатлительны должны были быть образы Матюрина в творчестве Гоголя, когда он пробивался к натурализму по разным дорогам, между прочим, и сквозь узкую полосу увлечения формами романтически-ужасного жанра в его нескольких разветвлениях, – заметил В. В. Виноградов и уточнил: – Это время от „Кровавого бандуриста“ до „Портрета“ включительно, т. е. в 1832–1834 гг.»[358]
В двух редакциях повести «Портрет» действительно существуют черты сходства с романом Метьюрина. Портрет Джона Мельмота 1646 г., спрятанный в нежилую комнату, напоминает тот, о котором рассказывается в повести Гоголя, прежде всего темными глазами старика: они, по словам Гоголя, «глядели так живо и вместе мертвенно, что нельзя было не ощутить испуга; казалось, в них неизъяснимо странною силою удержана была часть жизни. Это были не нарисованные, это были человеческие глаза». У Метьюрина умирающий дядя посылает племянника в комнату, где находится портрет, предупреждая, что оригинал его жив, и завещает сжечь картину. У Гоголя сам художник бросает портрет таинственного старика в огонь: «Как только был затоплен камин, он бросил его в разгоревшийся огонь и с тайным наслаждением видел, как лопалась рама». Но и у Метьюрина, и у Гоголя оригинал портрета остается живым и является владельцам изображения сквозь запертые двери, что должно свидетельствовать о его демоническом начале. Хотя сходство между эпизодами из «Мельмота Скитальца» и некоторыми подробностями повести Гоголя несомненно, но оно ослабляется тем, что мотив неотразимого по своей живости или прямо оживающего портрета, выходящего из рамы, был излюблен западноевропейскими и русскими романтиками: к гоголевскому «Портрету» указано немало параллелей, в том числе из новелл В. Ирвинга, Э. Т. А. Гофмана и других, в свою очередь имеющих сходство с «Мельмотом Скитальцем».
Воздействие «Мельмота Скитальца» отчетливо чувствовалось в ряде русских повестей 30-х и 40-х гг.: Н. А. Мельгунова, М. Н. Загоскина, В. Ф. Одоевского и др. Н. А. Мельгунов (которого мы предположительно можем считать переводчиком «Мельмота» в первом русском издании 1833 г.) является автором весьма занимательной повести «Кто он?», включенной в сборник его повествовательных произведений – «Рассказы о былом и небывалом» (М., 1834), зависимость которой от «Мельмота» представляется особенно заметной и бесспорной. Таинственная фигура Вашнадана кажется бледной, но близкой копией героя Метьюрина: Вашнадан походит на Мельмота и нестерпимым блеском своих глаз (которые он скрывает темными очками), и своим непонятным долголетием, и необъяснимыми поступками, которые совершает он в доме Линдиных, приняв образ покойного жениха Глафиры Линдиной и похитив ее из дома ее родителей; история Вашнадана и Глафиры Линдиной в свою очередь имеет сходство с историей Иммали-Исидоры в «Мельмоте»[359]. В романе М. Н. Загоскина «Искуситель» (1838) фигура барона Брокена, появляющегося в светских салонах Москвы, также кажется сколком с Мельмота; действие происходит в России в конце XVIII и начале XIX в. В заключительных главах, в которых описано разоблачение барона, с ним происходит такая же метаморфоза, что и с Мельмотом перед его гибелью[360]. Разумеется, подражание Метьюрину имеет в этом посредственном романе Загоскина чисто внешний характер и не затрагивает тех философско-этических проблем, которые были поставлены автором в «Мельмоте Скитальце».
Отзвуки знакомства с «Мельмотом» можно усмотреть также в типично романтической повести А. В. Тимофеева «Конрад фон Тейфельсберг» (1834). Действие ее начинается в Петербурге, а заканчивается в Венеции. Главное действующее лицо – Тейфельсберг, которого автор характеризует следующим образом: «Богатый, молодой, независимый, он имел все достоинства, чтобы занять собою большой свет. Но сверх того, о Тейфельсберге носились самые странные слухи. Судя по образу жизни, надобно было предполагать, что он владеет несметным богатством. Одни утверждали, что он обладал философским камнем, другие – что он какой-то наследный принц, живущий инкогнито, третьи, и самые догадливые, – что он колдун». Этот персонаж становится в центре разнообразных и более или менее фантастических событий, развертывающихся то в Петербурге, то в Северной Италии и сюжетно близких к готическим романам, но, к сожалению, все вертится здесь преимущественно вокруг тайны не скудеющего богатства, которой владеет Тейфельсберг, оказывающийся в конце концов итальянцем Морелли, замешанным в деле Калиостро[361].
А. В. Тимофееву принадлежит также прозаическая вариация под заглавием «Мой Демон» (1833) на романтическую тему о двойнике автора[362].
Можно было бы назвать еще целый ряд других повестей, появившихся в русской печати 30–40-х гг., в которых то явственнее, то приглушеннее звучат мотивы, связывающие их с «Мельмотом Скитальцем». В позднем дневнике декабриста В. К. Кюхельбекера (от 29 ноября 1833 г.) есть запись о впечатлении, которое он получил от чтения старой повести, напечатанной в «Сыне отечества», – «Вильгельмина, или Побежденный предрассудок»: «…в ней много недостатков, особенно в начертании характеров, но главная мысль очень хороша: Мельмот, Вампир, Чайльд-Гарольд – в Пошехонье»[363]. Сошлемся также на повесть М. С. Жуковой «Черный демон» (1839), о которой доброжелательно отозвался Белинский, говоря, что в ней изображена «внутренняя борьба души, в которой безотчетные, пылкие впечатления юного чувства удерживаются и охлаждаются сомневающейся мыслью»[364], на роман Ф. В. Булгарина «Памятные записки Чухина», в котором, между прочим, рассказана (в гл. XII, озаглавленной «Великий муж будущего века») история петербургского доктора Виталиса. После многих приключений в разных странах и долговременных изысканий и опытов этот доктор находит наконец «средство продлить жизнь на несколько столетий и делать золото и драгоценные камни как пряники», но Виталис – алхимик-филантроп, делающий свои открытия ради будущего благоденствия человечества[365]. В небольшом рассказе Петра Медведовского «Повесть без названия» снова идет речь о петербургском музыканте и любителе искусства, который заключает договор с дьяволом, но вскоре расторгает его и лишается рассудка[366].
Напомним, наконец, что героиня повести А. В. Дружинина «Лола Монтес» (1847) в одном из эпизодов читает «Мельмота Скитальца» в бессонную ночь. «То был второй том Матьюринова романа „Melmoth the Wanderer“, – рассказывает сама героиня. – Книжка эта начиналась какими-то нелепыми ужасами, но мало-помалу я зачиталась ею. Там шел рассказ молодого испанца, которого родители засадили против воли в монастырь, чтоб передать все имение старшему его брату. Ребенок не хотел покориться правилам келейной жизни, страшно боролся с усилиями старых монахов, ненавидел их… Он был благочестив, как все испанцы: благочестие его пропало, вся вера исчезла из его души, дика казалась ему блестящая, залитая золотом церковь, стройные молитвы святых отцов казались ему и чужды, и враждебны». Мы привели эту цитату для того, чтобы засвидетельствовать, что еще в конце 40-х гг. Дружинин хорошо помнил содержание «Мельмота Скитальца» и попытался представить себе, что в этом романе могла понять испанская авантюристка. Правда, от имени своей героини Дружинин свидетельствует, что она не дочитала роман Метьюрина: «История Монсады становилась все пошлее и пошлее, на сцену явился злой дух, а так как я не верю злым духам, то и бросила книгу»[367].
После Пушкина тема демона в русской лирической поэзии повторялась множество раз в течение нескольких десятилетий; она быстро стала банальной, потому что в ее разработке принимали участие не только виднейшие, но и заурядные русские писатели этого времени. На рубеже 20-х и 30-х гг. демон обычно представлялся поэтам чаще всего враждебной силой, язвительным скептиком, искусителем, т. е. наделен был типическими «мельмотическими» чертами. Таким изображен он, например, в двух стихотворениях В. Г. Теплякова – «Два ангела» и «Любовь и ненависть»; в последнем мы находим строки о человеке, надевающем на себя дьявольскую личину, которой он пугает свою возлюбленную:
…Твой ум, твою красу, как злобный демон,
Тогда оледеню своей усмешки ядом,
В толпе поклонников замрет душа твоя,
Насквозь пронзенная моим палящим взглядом,
Тебя в минуты сна мой хохот ужаснет…[368]
В стихотворении К. А. Петерсона «К демону» лирический герой ведет с воображаемым духом зла откровенный диалог:
Злобный демон, что ты бродишь
И бормочешь про себя?
Ты собою страх наводишь,
Окаянный, на меня!
Иль ты думаешь, что, грешный,