«Вы подслушивали мою личную телефонную беседу?»
«Подслушивал? То, что вы говорили, невозможно было не услышать».
«Теперь вы меня обвиняете в том, что я слишком громко говорю?»
«Одно из двух: либо вы говорите слишком громко, либо поезда двигаются очень тихо».
Сморозил глупость, но ты рассмеялась. Такого совершенного смеха я никогда не слышал.
«Я Ханна», – сказала ты и протянула руку. Это движение заставило меня взглянуть на другую. Кольца нет. Единственно, что отметил мозг, не соотнося с именем. Я пожал ей руку.
«Патрик. Но друзья зовут меня Пэтчем».
А затем случилось нечто, чего я в то время не понял. Возникло ощущение, будто я невольно подорвал бомбу. Выражение твоего лица изменилось, и я увидел тебя четче. Твои глаза округлились – два ежеминутно меняющихся оттенка одного и того же пронзительно-голубого. В следующую минуту ты побежала, но не на платформу, а прочь от вокзала.
Я сидел в поезде в Бронксвилл и, глядя на свое отражение в темном вагонном окне, размышлял о тебе. В ушах бухнуло – состав вырвался из тоннеля, и на меня волной обрушилась голубизна. С того памятного дня я часто думал о тебе, но в моих мыслях ты не повзрослела. Была ли ты в то время красивой? В свои тринадцать лет? Была, внезапно сообразил я. Только я был слишком мал, чтобы оценить это.
Я ехал к брату, на посиделки в саду. Мне давно запрещали готовить для подобных сборищ и даже помогать с грилем. «Нам не нужны твои фантазии, братан». А когда я спрашивал, что привезти, Шон усмехался: «Смазливую секретаршу, если живет с тобой».
Целый день я пил пиво, гадая, как мне тебя найти в большом городе. Во дворе звучали несмешные шутки – коллеги Шона обсуждали юридические дела и спорт. Когда наступили сумерки и небо из голубого превратилось в темно-синее, подвыпивший брат расхвастался, как в школе клал всех на лопатки. Повалил меня на землю и шепнул: «Переворачивай меня на спину, братишка. Анни смотрит на тебя, ты ей нравишься, парень».
Анни мне тоже нравилась, однако я не стал переворачивать его и, высвобождаясь, произнес: «Ты победил, Шон».
Анни предложила стереть с моей рубашки пятна от травы. Но я ответил, что не надо беспокоиться, и через полчаса один уехал на поезде на Центральный вокзал.
Утром в воскресенье я вышел купить кофе и наткнулся на свидетельства чьей-то еще субботней гулянки: крошки от пиццы, куриные кости, раздавленные пластиковые стаканчики. Ночью был дождь, и к тротуару прилипли остатки размокшей газеты. На первой странице улыбающееся лицо мужчины в голубой воде плавательного бассейна. Но что-то приковало мой взгляд к газете, и я посмотрел внимательнее.
Заголовок в шапке первой полосы гласил: «Миллионер убит!» И ниже: «Наследник казино замучен и лишен жизни в собственном доме». Я отлепил несколько страниц от асфальта. На первой странице о событии сообщали две или три строки, за которыми следовали слова: «продолжение на стр. 5». Я разлепил размокшую газету. Третья, четвертая, пятая…
Есть! Ханна Дженсен, и рядом с именем автора твоя фотография.
Большие пальцы… болторез… тсатсики…
Я нашел тебя!
Подняв голову, возблагодарил небо. Оно было настолько голубым, а утро таким прекрасным, что я сразу понял, как поступлю.
Часть II
Я познакомилась с Рэйчел на приеме у буфета, когда мы столкнулись, одновременно потянувшись за последним сдобным шариком с грюйером (я обычно не замечаю быстро движущихся объектов слева. Попробуйте на несколько минут закрыть один глаз и удивитесь, насколько нос станет мешать обзору). Столкнувшись, мы обменялись шутками, как много успели съесть сырных бомбочек, и в это время проходивший мимо косматый хапуга не постеснялся схватить последнюю и отправить в рот.
– Наверное, к лучшему, – прошептала моя соседка по буфету и добавила: – Хотя я изо всех сил убеждаю себя, что они на семьдесят процентов состоят из воздуха и поэтому могут считаться диетической едой.
– То же самое говорю себе о сырных слойках, – призналась я, и мы вдвоем наблюдали, как мистер Хирсут затолкал в рот несколько миниатюрных кексиков и, нагрузив овощами тарелку, вернулся к жене.
– Я Рэйчел, – представилась женщина, протягивая руку, и мы принялись болтать: откуда знаем хозяев, с кем дружим из присутствующих, где живут наши родители – Рэйчел была самой эффектной из приглашенных дам, – а затем стали обсуждать, чем каждая из нас зарабатывает на жизнь. Инициатива была за ней: Рэйчел сказала, что она литературный агент, работает с художественной и нехудожественной литературой, с клиентами, пишущими в самых разных жанрах, но ее увлечение и сфера интересов – криминальное чтиво. Заметив мою реакцию, она произнесла: – Не судите строго. Признаюсь, у меня нездоровый интерес к мрачным деталям жизни серийных убийц и совершенных ими преступлений, но…
– Забавно, – заметила.
– А что такое? Как было бы здорово, если бы вы оказались одной из этих темных личностей!
– Я криминальный репортер. Пишу для «Нью-Йорк мейл».
– Неужели?
Проболтав более часа, мы быстро выяснили, что один из моих бывших коллег стал клиентом Рэйчел. Майк Такер написал бестселлер по версии «Нью-Йорк таймс» о Потрошителе из «города умников». В его книге среди благодарностей нашлось место и для меня. Затем обнаружили, что нам нравятся одни и те же писатели, сериал «Прослушка», мы обе подростками читали «Хладнокровное убийство» Трумена Капоте (в моем случае – под одеялом с фонариком), обе родились в маленьких городках, о которых никто не слышал. Вот тогда Рэйчел произнесла роковые слова:
– Ханна, вы никогда не задумывались о том, чтобы написать книгу?
Мы обсудили несколько сюжетов, которые стали темой моих репортажей, и Рэйчел сказала, что с удовольствием получила бы от меня пару пробных глав и общую канву. Этого пока довольно, и не займет много времени.
Наш разговор произошел четыре года назад.
Прости меня, Рэйчел, за сорванные сроки и за то, что история закончилась не так, как ты предполагала.
В течение нескольких недель после встречи с ней я возвращалась к своим заметкам и сюжетам, которыми занималась для «Нью-Йорк мейл». Мне казалось, будто их можно превратить в развернутое повествование, но, как только принималась за первую страницу, я падала духом прежде, чем могла перейти ко второму абзацу.
Какое-то время я боролась с собой, но потом поняла, в чем проблема: лишь одно преступление стало бы сюжетом моей первой книги – единственное хорошо мне известное – то, что совершилось в 1982 году в Свангамских горах.
Я с этим смирилась, и мне стало ясно: я должна все изложить на бумаге – историю девочки, мальчика и пневматического ружья. А когда завершу, запру рукопись в шкафу и никогда никому не покажу то, что написала. После этого можно попробовать перейти к чему-нибудь менее личному.
Я начала к концу 2007 года, примерно в то время, когда мой муж Пэтч потерял работу. Это означало, что я еще не знала, какой огромный секрет скрывает наш брак (был недолгий период, когда я бы сказала, что наш союз основан на лжи, но вскоре мое суждение смягчилось). И разумеется, я понятия не имела, что́ грядет в 2008 году, чем он позднее обернется. Когда я приступила к работе над «Мельничной дорогой», сюжет сводился к одному году. Я лишь хотела как можно убедительнее объяснить, что́ побудило Мэтью Уивера в августе 1982 года выбить мне выстрелом глаз.
Моя любимая книга, величайший правдивый рассказ о преступлении – «Хладнокровное убийство» Трумена Капоте. Я перечитывала ее много раз, и мы обсуждали книгу с Рэйчел на вечеринке. В ней говорится об убийстве в 1959 году четырех членов семейства Клаттер. Всех их связали, вставили в рот кляп и выстрелили им в голову. Это произошло в собственном доме Клаттеров на ферме среди пшеничных полей Канзаса.
Если автор пишет о преступлении, это, как правило, триллер. Но Трумен Капоте создал не триллер, его роман – трагедия. (В конце первого абзаца он бросает читателю намек, сравнивая дальние зерновые элеваторы Канзаса с внешним видом храмов в Древней Греции.) В его трагедии особенно грустно то, что необыкновенно жестокое преступление одновременно представлено обескураживающе будничным. Начало книги навевает знакомые чувства – это привычные сцены маленького американского городка, причудливые детали, присущие десятку тысяч мест по всей стране. Читая о повседневных делах жителей поселка Холкомб в штате Канзас, ты как бы перебираешь сотни открыток с иллюстрациями, запечатлевшими целостность будничной американской жизни в географическом и духовном сердце нации. Фермер Герберт Клаттер бренчит молочными бидонами. У вас не возникает перед глазами женщина-почтмейстер в джинсовке и высоких сапогах? Со свидания с лучшим баскетболистом школы Бобби, изрядно припозднившись, возвращается его дочь Нэнси (Герб ей выскажет все, что думает о ее проступке). Не текст – красивые картинки, однако возникает ощущение, что в какой-то момент прольется кровь, и когда это случится, история покажется самым худшим, о чем приходилось читать.
Трагедия представляется обыденной и неотвратимой, и это нечто такое, во что я, конечно, верю сама.
Когда я приступила к своей истории, то, вероятно, хранила в подсознании «Хладнокровное убийство». Также описывала трагедию маленького городка, начавшуюся с пустяков и состоявшую из знакомых деталей американской жизни. В моем случае этими составляющими были школьные коридоры и раздевалки, вечеринки с ночевками, мальчишечьи компании и вредные девчонки. В первых главах я хотела рассказать историю двенадцатилетней девочки, эгоистичной, как многие дети, и неспособной увидеть дальше собственного носа (сейчас эти слова я невольно произношу с содроганием), но невинной и наивной, стремящейся больше узнать о жизни, всматривающейся горящим взглядом в будущее – какое оно взрослое, кем она станет, кого полюбит и с кем однажды свяжет судьбу.
Положив перед Рождеством 2007 года на бумагу первые строки, я еще не догадывалась, что семя трагедии намного значительнее, чем я сама, она – начало всего, что произошло с тех пор, как я села и написала: «Я выросла в девяноста милях к северу и в половине десятилетия от Нью-Йорка». Как и в «Хладнокровном убийстве» Капоте, эта история началась как обыденность, повседневность, однако внезапно превратилась в нечто иное.