– Освободить руки? – спросил я.
– Да, – тихо промолвила она.
– Но прежде ты должна сделать кое-что еще. Согласна?
Ханна промолчала.
– Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, – прошептал я.
– Да.
– Да?
Она кивнула.
Я испытал прилив страсти, мне почудилось, будто я только что съел что-то сладкое. Приспустил брюки. Ханна посмотрела на мои бедра и судорожно сглотнула. Я потянулся, чтобы расстегнуть ее джинсы. Дыхание Ханны участилось. Мои пальцы были на расстоянии дюйма, когда она снова заговорила:
– Стой! Подожди, Мэтью, не надо.
– Почему? – спросил я.
– Думала, что смогу, но нет.
– Объясни.
Следующие несколько секунд тянулись медленно. Жара была такая, что казалось, будто день прилипал к телу, как папиросная бумага. У меня на затылке слиплись волосы, а у Ханны после борьбы с веревками на красной футболке проступили багровые пятна пота. На ткани получилось изображение лица. Два овала над едва сформировавшимися грудями, на животе подобие улыбки. Я подумал, что она очень привлекательна с рожком мороженого в виде носа.
На мгновение смутившись, я поднял голову. Но что-то в выражении лица Ханны заставило меня повторить вопрос. Мой голос прозвучал настойчивее.
– Выкладывай, почему нет?
Ханна подыскивала нужные слова. Облизала губы, а затем сказала, причем очень зло:
– Ты же… – она скривилась от отвращения, – педик.
– Как ты меня обозвала?
– Извини, вырвалось.
– Нет, повтори!
– Прости, это лишь слово.
– Просто слово? Ну-ка, повтори.
– Не могу, – простонала она.
– Обманщица! – крикнул я.
– Я видела тебя с мужчиной. – Ханна отвернулась от меня, будто испугалась, что я могу ее ударить.
– Обманщица! – Мой голос дрожал от ярости. – Ничего не было. – Я весь трясся от ослепляющей ярости и, пожалуй, не понимал, на кого кричу – на Ханну или на отца. «Ты, как я посмотрю, весьма смел для педика».
Руки Ханны были по-прежнему связаны за спиной. Не помню, как я привязал ее к стволу, обмотал веревкой, завязал узлы. «Тебя следует наказать» – так часто говорил отец, и его слова звучали у меня в ушах.
Не знаю, что я собирался сделать. Поучить, как отец, ремнем? Больно, терпишь, и все заканчивается. Дальше этого, наверное, не думал. Потому что в жизни ничего не боялся. Сознавал опасность, но не представлял последствий. Разве я мог вообразить, что чувствовала Ханна?
Я вновь услышал голос отца, когда тот стоял на поляне. «Та девка врет или ты точно педик?» А ведь я ее спас! И вообще – все, что случилось, – это из-за нее. А теперь меня в чем-то обвиняют. Презирают, вешают ярлык, предают. Педик? Я взглянул на Ханну, и мне показалось, будто я прочитал в ее глазах это слово. Она меня бесконечно осуждала.
Ханна почти не сопротивлялась. Наверное, решила, что, покорившись и подыгрывая, сумеет успокоить меня.
Напрасно. На меня нашло затмение, и ничто не помогло: рядом стоял отец и, нашептывая в ухо, подогревал мою ярость.
«Так ты сосал у старикана, педик?»
Как смела Ханна осуждать меня? Клеймить словами моего отца?
«У тебя духу не хватит, педик, скинуть меня с этой скалы».
Он был само зло. Убить его одного было недостаточно.
И я взял воздушку.
Росборн, Нью-Йорк, 2008
Их голубая машина стояла наполовину скрытая в соснах, напротив Расщепленной скалы, где двадцать шесть лет назад они оставили велосипеды, но мужа поблизости не было. Маккласки затормозил, быстро выбрался из автомобиля, сунул в кобуру пистолет, и они бросились по ведущей от шоссе тропинке – пути, который Ханна помнила с детства. Хотя Маккласки не произнес ни слова, любой бы заподозрил неладное с Пэтчем, прочитай то, что тот написал и утром отослал жене. Что у него в голове? Только бы не опоздать, молила Ханна.
Маккласки бежал по пересеченной местности на удивление быстро, и Ханне пришлось постараться, чтобы не отстать. Картины мелькали в голове, как карты в колоде: детектив останавливается, чтобы помочь ей перелезть через камни, она выдыхается, снова ощущает прикосновение дула пистолета к макушке, к тому месту, где рождаются опаляющие ее кошмары, видения, в которых она ощущает запах его зубов… Ханна опять привязана к дереву, и ее жалят пульки, а затем боль в глазу, больнее нет ничего в мире, потом темнота, как в пещере, и ее глаз – сам пещера.
Тропа тянулась по оплетенной корнями деревьев впадине, через выжженное зноем, усеянное наполовину погруженными в землю камнями пространство, и привела к развилке.
– В какую сторону? Помнишь? – спросил Маккласки.
Ханна представила Пэтча и мокрую красную бандану.
– Где-то здесь течет ручей. – Она запыхалась.
– Ясно.
Он потянул ее вниз, по уводившему в неглубокую долину ответвлению. И чем ближе они подходили к месту, тем Ханна явственнее слышала звук – сначала лишь шепоток, который усилился до рева водопада. Это были ее собственные слова: «Ты же… педик».
Осыпь на крутом склоне грозила падением, и, стараясь удержаться на ногах, Ханна вспомнила, как у нее вырвалось роковое слово, буквально слетело с губ. Слово, которое она слышала в школе по сотне раз за неделю. На девочку из мира двадцатитрехлетней давности, девочку из другого столетия нашло затмение.
Ведь есть же и другие слова. А если бы она употребила не это? Могло бы все сложиться иначе?
Они перебрались через ручей, и Ханна поняла, что цель уже близка. Вспомнила, как Пэтч поднес к ней красную бандану, к тому, что осталось от ее глаза. Как, увидев выражение его лица, сообразила, насколько все плохо, – Пэтч побелел, она чувствовала, что ему хочется убежать.
Тропа поднималась, с одной стороны блестела голая скальная порода, с другой подступали густые заросли лавра. Маккласки обернулся, чтобы помочь Ханне забраться на очередной каменистый уступ, но она, вспомнив, как они лезли сквозь кусты, попросила остановиться и показала на то место, которое никогда не забудет.
– Стой здесь, Ха, – сказал Маккласки, сворачивая с тропы в кустарник и сухие листья. Но она не послушала и двинулась за ним – осторожно ступала по похожей на пергамент траве и, стараясь не шуметь, раздвигала мясистую блестящую зелень и сплетение ветвей.
Маккласки остановился и выставил за спину руку, приказывая ей замереть, и одновременно потянулся к пистолету. Однако Ханна сделала еще шаг, под ногой треснула веточка, и она посмотрела поверх плеча детектива на поляну.
Та самая.
Ханна вспомнила дерево – то же, что прежде. Только теперь к нему привязан Мэтью.
А Патрик держит ружье.
Он попятился, осматривая веревки и узлы, в правой руке колыхалось ружье. По взгляду Мэтью можно было понять, что он надеется отболтаться и выкрутиться. Патрик обещал снять с губ ленту. Теперь это ничем не грозит.
Патрик готовился шагнуть вперед, когда из кустов раздался звук; он поднял ружье и, оперев о другую руку, обернулся: на поляну выходил из кустов мужчина и что-то нащупывал у себя под пиджаком.
Патрик приложил ружье к плечу, взвел курок и хотел выстрелить, когда заметил еще одного человека, и его палец застыл на курке.
– Ханна!
Мужчина в кустах навел на него пистолет и крикнул:
– Патрик, это я, детектив Маккласки! Мы с вами знакомы, однажды встречались. Послушайте меня, опустите ружье.
– Ханна! – позвал Патрик.
– Пэтч, это я, – произнесла она. – Все хорошо.
Майк Маккласки – Патрик знал это имя. Детектив, который снабжает Ханну информацией. Маккласки помахал ему рукой.
– Патрик, дружище, смотрите на меня, только на меня. Помню вашу грудинку. Ничего вкуснее не пробовал. Опустите ружье, и мы все обсудим.
– Ханна!
В голове Патрика стало проясняться. Детектив что-то еще кричал, но он больше не слушал. Лишь отметил, что птицы на деревьях продолжают петь. В ушах никаких посторонних звуков, кроме собственного дыхания, мысли буквально свились в один ком, и все встало на место. У него единственный путь, и этого никак не изменить, он ясен, как свет, и остальное не имеет значения. Как он мог подумать, будто потерял ориентир, если дорога безошибочно привела его сюда? Патрик разглядел Ханну лучше, чем когда-либо раньше, понял, как никогда не понимал, они смотрели друг на друга, и их не разделяло ничего, кроме воздуха. Патрику даже показалось, что он слышит ее мысли, знает, чего она хочет от него и всегда хотела, это ясно читалось в глазу Ханны.
Жизнь неизменно возвращала его на эту поляну. И этот итог был неотвратим, он обрел ощущение смысла происходящего.
– Патрик, пожалуйста, брось ружье!
Он обернулся и нажал на спусковой крючок.
Тьма начала рассеиваться, и Патрик открыл глаза, тяжесть такая, словно грудь завалило камнями. Затем послышался голос Ханны, такой теплый.
– Пэтч? Пэтч? О Господи, Пэтч!
– Зажимай здесь, Ха. В этом месте нет мобильной связи. Пойду позову на помощь.
Патрик смотрел на темнеющее небо, но затем увидел Ханну. Вот оно – ничего больше в его мире не осталось.
Патрик лежал на спине, не понимая, как тут очутился. Наконец вспомнил, как дернулось в руке ружье и покалывание в пальцах.
В ее глазу слезы. Он попытался заговорить, позвать по имени:
– Ханна… Что случилось? Я ранен?
– Да, Пэтч. Но скоро подоспеет помощь. Очень скоро, обещаю.
– Мэтью?
– Он умер, Пэтч. Мэтью мертв.
– Я тебя спас?
– Ты меня спас, Пэтч. Конечно, спас. Я всегда знала, что ты меня спасешь.
– Он преследовал тебя, но на сей раз я его остановил.
– Да, да, он преследовал меня, Пэтч.
– Это он меня уволил. Вместе с Тревино.
– О, Пэтч!
– Я никогда не был на его стороне. Всегда был с тобой, Ханна.
– Знаю. Прости.
– Не за что. Это как освобождение.
– От чего?
– Не знаю. Что я сказал?
– Теперь все будет хорошо, Пэтч.
– Да. Я люблю тебя, Ханна.
– Я тебя тоже люблю. Очень сильно.
– Вот еще что… – Патрик хотел продолжать, но слов не осталось. Он собирался сказать, что любовь к ней освещала всю его жизнь. И надеялся, что Ханна услышала его.