– Так и есть, профукали сезон. Но коли ты из «Джетс», что с тебя взять? А тебе спасибо, Ханна, всегда напомнишь о чем-нибудь приятном.
– Что ты! Я бы не посмела. Имела в виду твоих дочерей. Ведь им четыре и двенадцать? Так?
– Хитришь, Ханна? Обойдемся без этого. Вот тебе бы тренировать «Джетс» вместо этого Гения. Более идиотского прозвища я не слышал. А дочерям девять и семь. Зеленая банда? Девять и семь я бы принял.
– А ты взбодрись, и сразу станет легче – девять и семь! С таким результатом в следующем сезоне можно пролезть в плей-оф.
– Мечтать не вредно. Вот что я тебе скажу, Ханна: я люблю своих малышек, но за девять – семь продал бы их молодые души. Приятных тебе выходных!
– Тебе тоже, Брайан. Попробуй посмотреть хоккей. Обними от меня Жасмин и Кейли.
Ханна вышла в вечерний город, где от дневного снега на площади осталась лишь дымка, и наткнулась на Дэниела Очоа (болеет за баскетболистов «Никс», бейсболистов «Янкис», собирается жениться) и Марти Рассела (любимая команда «Девилс», обожает Брюса Спрингстина, семь сыновей).
– До сих пор не получила приглашения, офицер Очоа.
– Еще не назначена дата бракосочетания, леди пресса.
– Что тянешь? Пока соберешься повести под венец Изабелл, у Марти женятся все семь его сыновей.
У Ханны зазвонил телефон.
– У невесты двенадцать тысяч кузенов и кузин, и все хотят есть. Мне придется копить до Судного дня.
– Почему так рано сваливаешь, Ханна? Пятничный вечер, все только начинается.
– А может, я та самая, «Рожденная бегать».
Копы скривились, как от дурного запаха, но засмеялись. А Ханна посмотрела на экран телефона: звонила Джен, подруга из детского сада.
– Привет, Джен. У вас там снег?
– Снег? Нет. Хотела тебя поздравить с годовщиной свадьбы.
Ханна промолчала. Ее брак с Патриком до сих пор был больным местом в ее отношениях с Джен. Не то чтобы та ее открыто осуждала – подруга такого никогда бы себе не позволила, но она не поняла – зачем? Четыре года назад Ханна обиделась всего лишь паузе, наступившей после того, как она сообщила Джен о своей помолвке. Тогда они не разговаривали почти год. Паузе, которая длилась не дольше этой.
– Спасибо, Джен. Уже четыре года. Не могу поверить.
– Какие планы на праздник?
– Пэтч готовит нечто особенное.
– Повезло.
Поступил другой вызов.
– Да, повезло. – Ханна посмотрела, кто звонит. – Черт! Мне нужно ответить. Извини, это по работе. Давай созвонимся в выходные. Скажи дочуркам ар-р-р-р от их тети Ханны.
– Ладно. Приятного вечера, Ханна. Целую. Привет Патрику.
Ханна помедлила, прежде чем ответить на другой звонок. Вдали послышалось жужжание вертолетов, спиной она почувствовала, как загудело четырнадцатиэтажное здание, повсюду выли сирены. Она понимала, что вызов новостного редактора надо сбросить на голосовую почту, сказать, что находилась в метро. Сегодня их с Патриком четвертая годовщина свадьбы, нужно выждать полчаса и, чтобы там ни случилось, разбираться будет поздно, новость устареет, и она пригубит из бокала шампанское. Пэтч всегда покупает один и тот же сорт – тот самый, какой они пили в ресторане перед их первой ночью в его квартире, очень сладкий, и Патрик с ней очень, очень мил.
Но Ханна ответила.
Я наполовину спустился к Джекобскилскому ручью, когда услышал то, что сначала принял за крики сойки, и лишь когда разобрал слово «помогите», понял, что Ханна жива.
В то мгновение я, наверное, испытал огромное облегчение, словно до этого нес непосильный груз, который вдруг исчез. Хотя, что́ точно чувствовал и думал в двенадцать лет, для меня загадка. Не уверен, кем был, когда на меня свалился ворох проблем.
Так можно знать календарь. Или гастрономическое меню.
Запомнилось, что попытался бежать. Но бежать с намокшей от крови, прижатой к ране на голове банданой было трудно. К тому же тропа была крута и усеяна острыми камнями. Мир перехлестывался, словно я читал без очков книгу формата 3-D, и я не побежал, а пошел, оступаясь на каменистой осыпи и чувствуя, как скребут о подошвы кроссовок и сыплются из-под них камни.
Перебравшись через ручей, я начал взбираться на подъем, и звуки стали четче. Иногда «помогите» или сдавленный крик, вызванный то ли усилием, то ли болью. В промежутках странный непонятный звук.
Засунув бандану в задний карман, я понесся по тропе. Услышав треск веток, Ханна, насколько могла, повернула голову в мою сторону. Лицо перекошено дикой гримасой, взгляд полон отчаяния. Увидев меня, она вскрикнула и попыталась освободиться от веревок.
До сих пор вижу черты ее лица, когда она боролась с узлами, четкий изгиб подбородка, мягкую, восходящую к уху дугу скулы. Выводя эти слова, я представляю, как поворачиваюсь в кровати, надеясь увидеть, что жена еще спит, и я могу разбудить ее, подав в постель кофе, рогалики и газеты.
Разве можно к такому привыкнуть?
Я пытался успокоить ее, но Ханна кричала, билась и вряд ли слышала меня. Поэтому я не стал приближаться, а обошел ее так, чтобы она меня заметила, и встал, подогнув колени и вытянув вверх руки.
Ханна вертела головой, словно ей был невыносим мой вид. А затем я понял, она пыталась разглядеть, нет ли со мной Мэтью. И завопил: «Он ушел, и обещаю, больше не вернется».
Ее колотило меньше.
Когда она взглянула на меня, я уперся кулаками в землю и разревелся.
– Прости, Ханна. Я не знал, что он… я бы никогда…
Она громко шмыгнула носом и тряхнула головой, не в состоянии поверить в то, что случилось.
– Господи, Пэтч, что я скажу маме? Она меня убьет!
Я молча таращился на нее. Что на такое ответить?
Сжав зубы, Ханна скулила от боли.
– Он выбил мне глаз, болит, я им не вижу, – она стала заикаться, – не вижу. Пэтч, как он выглядит? Плохо? Ничего им не вижу. Плохо?
Она скривилась, не понимая, что я не мог разглядеть ее поврежденный глаз из-за рассыпавшихся по лицу и слипшихся от крови волос.
– Не очень, – соврал я, все еще стоя на коленях, отчего ложь прозвучала намного грубее. И стал подниматься.
– Но все-таки как? Мама заметит?
– Нет. Он налился кровью. – К моим рукам пристали сухие листья, и я отряхнул их.
– Почему я им не вижу?
– Наверное, от удара, – ответил я, слегка постукивая о землю мыском кроссовки. – Вероятно, это шок, ну, как потеря сознания. – А потом произнес то, во что сам верил: – Если там что-нибудь не так, врачи все исправят.
Ханна моргнула здоровым глазом.
Я колебался, не приближаясь, будто между нами протянулась зона, через которую мне не было прохода.
– Можно я подойду помочь тебе?
Ханна кивнула. Я робко шагнул к ней и заглянул за дерево, посмотреть на узлы. Ханна тяжело дышала.
– Надо раздобыть нож, – сказал я.
Веревки скрипнули.
– Не-е-ет! – пискнула она. – Не оставляй меня одну, Пэтч!
– Это недалеко, – успокоил я. – У нас здесь склад. Займет не более минуты. Ни о чем не беспокойся. Я стану насвистывать мотивчик, и ты будешь знать, что я рядом.
Углубившись в деревья, я начал высвистывать мелодию «Свисти за работой» – единственную, которая пришла мне в голову. В этом месте находилось наше хранилище – все, что мы сюда приволокли, положили под брезент и забросали листьями: бластер, рогатку, копье, шарики для воздушки в жестянках и стеклянных баночках. Там же лежали капсулы с содой и бумажные мишени, которыми мы пользовались, играя в тир. И поскольку хранились консервы, рядом валялась открывалка. А вот подобранным там-сям костям и отросткам оленьих рогов мы так и не нашли применения. Здесь же хранили компас, в котором совершенно не нуждались, пару слабых пластмассовых биноклей, гору фляжек, в них мы набирали воду из ручья, а потом пили, опрокидывая в рот и воображая, будто мы заправские мужчины и глотаем виски. Были тут банки из-под маринада для лягушек, пара зажигалок и игрушечные наручники. А еще два ножа: карманный раскладной, почти совершенно тупой, и охотничий с костяной ручкой, резьба на ней изображала медведя гризли, дерущего когтями сосновый ствол. Он очень нравился Мэтью, и мы им почти не пользовались, поэтому складной нож затупился.
Оказавшись на месте, я заметил, что брезент сдвинут в сторону, и сообразил, что Мэтью израсходовал все наши веревки.
Самые тонкие мы натягивали, устраивая ловушки, толстые годились, чтобы, играя в Тарзана, перескакивать через ручей или сворачивать лассо. А также развлекаться освобождением от пут – эту игру мы прозвали «Гудини». В «Гудини» я был лучшим из нас двоих – не потому, что умел развязывать узлы, просто мои руки тоньше, и я легче выворачивался из петель.
Точно зная, где лежали ножи, я посмотрел в то место и понял, что охотничий нож исчез. Подумал, не собирался ли Мэтью перерезать мне горло, когда полчаса назад распял на земле.
И тут, услышав, как Ханна, плача, выкрикивает мое имя, сообразил, что перестал свистеть, и, не накрыв наши богатства брезентом, бросился обратно, уговаривая ее успокоиться и обещая, что все закончится хорошо.
– Прости. – Подхватив обгрызенным ногтем лезвие, я открыл карманный нож.
– Скорее, Пэтч! – попросила Ханна, дрожа от озноба на жаре.
Лезвие было настолько тупым, что я, наверное, скорее перегрыз бы веревки зубами.
Нью-Йорк, 2008
Он ждал, что Ханна снова позвонит, и следил, как на новостных телеканалах история обрастала новыми подробностями. Но к одиннадцати часам все детали были изложены, и рассказ пошел по кругу.
…работал два года в ювелирном магазине в Уэст-Виллидж, но после нескольких жалоб покупателей на его поведение Джонсон был уволен владельцем магазина Элайасом Петридисом. Сегодня, судя по всему, Майкл Джонсон следил за своим бывшим хозяином с момента, когда тот закрыл магазин. То, что произошло неподалеку от Вашингтон-сквер, случилось на глазах сотен свидетелей. Напоминаем зрителям о натуралистичности действа. Подробности от Дэна, нашего корреспондента на месте преступления.