Ильмо, мгновенно забыв о своем намерении незаметно подкрасться к шипящей твари, кинулся напролом через ельник. Но, выскочив на прогалину, застыл в растерянности: ничего подобного он в жизни не видел!
На краю оврага раскорячилась древняя ель, сплошь покрытая паутиной белой плесени, морщинистая и бородавчатая, как столетняя старуха. Из щели дупла у самой земли высовывалась пасть в две руки длиной, похожая на утиный клюв, густо усаженный мелкими темными зубами. Из дупла и неслось угрожающее шипение. Однако гадать, что за тварь пряталась в дупле — ящерица ли, птица или хийси, — времени не было, потому что в пасти у нее был ребенок.
Ребенок был совсем маленький, не старше года. Он не кричал и, кажется, даже не шевелился. Зато женщина, вцепившаяся в его рубашку, вопила что было сил, пытаясь вырвать дитя из пасти лесной твари. Худенькая, совсем молодая, с растрепанными русыми волосами и круглым, обезумевшим от ужаса лицом:
— А-а-а! Отдай! Помогите, кто-нибудь!
Зубастая тварь, не переставая шипеть, тянула добычу к себе в дупло. По бокам головы, увенчанной костяным гребнем, поблескивали плоские жадные глазки.
Ильмо, очнувшись, вскинул самострел и всадил стрелу твари промеж глаз. Стрела чиркнула по кости и отскочила, не причинив вреда. Тварь моргнула, быстро глянула на охотника и дернула к себе добычу. Женщина споткнулась, упала на колени и испустила громкий вопль, но ребенка не выпустила.
«Как бы они его пополам не разорвали!» Ильмо отбросил в сторону самострел. Если хищник из дупла — хийси, лесная нечисть, то оружие тут не поможет. Но и против хийси у охотников есть приемы. Рука сама потянулась к шее и сорвала с кожаного шнура оберег — можжевеловую плашку с выжженной «елочкой», знаком громовой стрелы Таара, хозяина небесного огня.
— След огромный на болоте,
Лапа мощная в чащобе —
Прочь наружу из-под кочки!
Пламя в пасть тебе и в морду!
Таара гнев в глаза и в зубы!
Так пропел Ильмо, направив оберег на врага, и почти сразу ладонь налилась теплом, перерастающим в обжигающий жар. Память о небесном огне возвращалась в «громовую стрелу», черный отпечаток, оставленный раскаленным железом заговоренного ножа ведуна — «хранителя имен». Хийси в дупле на миг замолк. Не выпуская из пасти ребенка, он настороженно уставился на сгусток враждебных сил в правой руке охотника. Однако через несколько мгновений он с удвоенной силой потащил добычу, стремясь поскорее скрыться в безопасности своего логовища. Женщина завизжала.
— Слеп отец твой, мать слепая,
Так же ты и сам ослепни,
Ненависть швырни в чащобу,
Под осины выбрось злобу,
Ляг обратно в свою кочку,
Снова закопайся в вереск!
Когда Ильмо произнес последние слова руны-проклятия, ему показалось, что в его руке вспыхнуло солнце. Незримые лучи ударили в глаза хийси и ослепили его. Он заморгал, завертел головой и с поросячьим визгом полез задом в дерево. Ильмо сделал еще шаг вперед. Оберег тлел и дымился в его руке. У охотника темнело в глазах от боли, но он не выпускал плашку. Ему казалось, что боевой оберег пьет из него жизненные силы, что его собственная жизнь сгорает, как дрова в печи, служа пищей этому невидимому, но губительному для нечисти огню.
Ослепший хийси кинулся в бегство. Он выплюнул наконец ребенка, клацнул зубами на Ильмо и юркнул в щель. Тощая молодка тут же подхватила дитя, прижала его к себе и отбежала подальше, к деревьям, но не ушла, а осталась там, во все глаза глядя на поединок.
Дупло, в котором спрятался хийси, начало вдруг закрываться.
— Куда, выползок змеиный?! — процедил сквозь зубы Ильмо.
В руке у него, казалось, бушевало само мировое пламя. Края дупла задымились, но продолжали сдвигаться. Проклятый хийси еще сопротивлялся. За ним стояла сила испорченного, отравленного дерева, корнями уходящего в Маналу. До дерева остался один шаг, когда дупло закрылось, оставив в морщинистой коре глубокий кривой шов. Но это было уже не важно. Ильмо поднял оберег над головой, призвал Таара и впечатал пылающую плашку в середину шва. Дерево вздрогнуло от корней до вершины, заскрипели ветви, под корой злобно зашипел замурованный хийси. На обугленной поверхности отпечатался черный круг с громовой стрелой посередине.
— Нет моей вины нисколько:
Сам в трясину ты свалился,
Сам на хвое поскользнулся!
Ильмо завершил руну как положено, отводя от себя и своего рода гнев поверженного противника, и только тогда отступил назад, шатаясь от боли и усталости. Вытер со лба пот левой рукой — на правую, обожженную, и взглянуть было страшно.
Ель угрожающе скрипела, тряся колючими ветками. Знак Таара явно пришелся ей не по вкусу. «Испорчено дерево, — устало подумал Ильмо. — Интересно, какой колдун сглазил его? Оно теперь ни на что не годно, только сжечь, и чем быстрее, тем лучше… А все-таки я его одолел!»
Охотник, не удержавшись, от души пнул кривой ствол — и обернулся. Женщина встретила его испуганным взглядом. Все стояла, словно околдованная, прижимая к груди спасенного ребенка. Дитя так и не пошевелилось. «Малец-то ни разу даже не пискнул, — встревожился Ильмо. — Не помер бы!»
— Ты что же забрела одна в корбу? — сердито спросил он. — Или совсем умишко растеряла? Или не знаешь, что это проклятое место?
Женщина молча смотрела на спасителя. Совсем молодая девчонка; юбка поношенная, рубаха штопаная, как с чужого плеча, даже кенги[8] на ногах не кожаные, а берестяные. Рабыня, что ли? На бледном лице выпученные водянисто-голубые глаза — глупые-глупые.
— Хоть бы о мальце подумала! Дай-ка его сюда, гляну, что с ним…
— А ты устал, охотник, — хрипло сказала вдруг молодка. — Его тебе не взять!
Ильмо взглянул на нее с удивлением… и тут ему вдруг померещилось, что девчонка как-то неладно усмехнулась — как оскалилась. Он отступил на шаг и в упор уставился на молодку, левой рукой неловко нашаривая на поясе нож. Чем дольше он смотрел на нее, тем ярче под человеческим обликом проглядывало нечто другое — поросшая редким белым мехом тощая тварь в обрывках платья…
Оборотень!
Росомаха, по лицу Ильмо поняв, что он распознал ее настоящее обличье, снова оскалилась, растянула губы в злой улыбке. Не как безответная рабыня, а как охотница над добычей — попробуй, отбери!
Несколько мгновений они мерялись взглядами. Ильмо шевельнул правой рукой и заскрипел зубами от боли. Тогда он левой рукой вытащил из поясных ножен охотничий нож — добрый, заговоренный, словенской работы. Вот же угораздило встрять в свару двух хийси! Оборотень-росомаха с древесным выродком добычу не поделила, а он ей еще и помог. Небось нарочно приняла вид девчонки, чтобы заручиться помощью охотника!
Росомаха — голова зверя на теле женщины — предупреждающе раскрыла красную пасть с мелкими острыми зубками, насмешливо улыбнулась, приподняв верхнюю губу и сморщив коричневый нос, и по-звериному легко отпрыгнула назад с прогалины в ельник. В тот же миг Ильмо с силой метнул нож, целясь ей в морду. Ловкий вышел бросок, даром что с левой руки. Раздался резкий вскрик, как будто бы издалека. Девчонка развеялась в воздухе, осыпались изодранные грязные тряпки — остатки рубахи и юбки, — и на землю упала мохнатая звериная тушка.
— Вот и поохотился, — выдохнул Ильмо и наклонился, чтобы поднять с земли ребенка.
— Иди сюда, дитя, не бойся…
Внезапно младенец, до того казавшийся мертвым или беспамятным, открыл глаза. Кровь застыла в жилах Ильмо: в левой глазнице ребенка было два острых зрачка. И эти жуткие глаза смотрели на охотника совсем не детским хищным взглядом.
— Теперь ты мой, карьяла, — странным придушенным голоском прошипело маленькое чудовище и подняло ручки, пытаясь ухватить измученного охотника за шею. Не осталось у Ильмо больше ни оберега, ни оружия, ни времени на раздумья. Вот сейчас бы схватить страшное дитя за ножки, ударить о корявый еловый ствол да отшвырнуть от себя подальше! Но Ильмо промедлил и упустил время. Подменыш крепко схватил его и, словно пиявка, впился в шею острыми зубами. Острая боль пронзила Ильмо… и вдруг прямо над ухом у него раздался пронзительный нечеловеческий вой. Подменыш больше не вгрызался в его шею — он сидел у него на руках, распахнув зубастую пасть, и вопил, словно его припекали каленым железом.
Не успев осознать, что делает, Ильмо схватил страшного младенца поперек туловища и изо всех сил отшвырнул от себя подальше. Тот отлетел в сторону и безжизненным кулем покатился по земле.
А Ильмо долго еще стоял в корбе, успокаивая дыхание и унимая дрожь в руках. Он смотрел то на мертвое дитя, то на останки росомахи, пытаясь осознать, что тут все-таки произошло, но ничего вразумительного на ум ему не приходило.
Глава 2 НЕ СПАТЬ
«Карьяла разделяются на северных и южных. На севере с ними соседствуют саами, на западе — варги, на юге — эсти, вессы и словеневенья, защищенные от хийси чарами Вольхи, князя-оборотня. На востоке — море Нево, а что за ним дальше, нам неведомо.
Южные карьяла многочисленны, живут большими селениями, выращивают ячмень и овес, торгуют с эсти и венья, платят дань варгам. Единого правителя у них нет, каменных крепостей на их земле мы тоже не видели.
Земля северных карьяла лесиста, болотиста и неплодородна, зато богата зверем. Собственных урожаев им на год не хватает, и они охотно меняют за зерно куньи и беличьи шкуры. Почти все карьяла беловолосы и светлоглазы, почти безбороды, как саами. Промышляют они в основном рыболовством. Некоторые охотятся на волков, медведей, лосей, куниц и белок; добывают различную болотную птицу; рыболовы вялят и солят рыбу, которую покупать у них не следует, поскольку вкус у нее неприятный, вроде как с душком. Железо они делают сами, но плохое, однако лемехи и наконечники для стрел не покупают, а пользуются своими. Единственно, покупают иногда заговоренные мечи, потому как свои плохи до невозможности. Но войны у них сейчас нет и не предвидится, о родовых распрях не слыхали со времен Резни Унтамо, так что это товар не ходкий.