– Не выдам! Самой интересно посмотреть, что Александр Романович с этим подарком делать будет.
Наполеонов пришёл через полчаса после ухода оперов.
Весь озабоченный и погружённый в свои мысли, он не сразу заметил привалившее ему счастье. А увидев картину, вытаращил на неё глаза и долго не мог произнести ни слова. Потом открыл дверь и закричал:
– Элла! Кто это посмел втащить ко мне в кабинет? – он махал рукой на натюрморт и никак не мог подобрать слово, чтобы обозначить картину, а заодно и выразить свою радость.
– А, эту прелестную вещицу, – улыбнулась Элла, – вам просил передать ваш анонимный поклонник.
– К-к-какой ещё поклонник? – едва выговорил следователь.
– Я же говорю, анонимный, – невинно проговорила девушка.
– У меня нет поклонников! – затопал ногами следователь.
– Так он тайный, – Элла потупила глаза.
– Чёрт знает что! – заорал следователь, – ты пустила постороннего в святая святых?!
– Куда?!
– Я имею в виду свой кабинет.
– Ах, нет, – беззаботно отмахнулась секретарь, – я никого в ваш кабинет не впускала.
– А как же сюда попало это?! – Наполеонов снова махнул рукой в сторону натюрморта.
– Я сама внесла сюда эту прелесть, – ласково пропела Элла.
– А если бы это была бомба?!
– Ну, что вы! Я же развернула её. Хотя, может быть, это и есть бомба!
Следователь невольно отпрыгнул от картины.
– Александр Романович! Я имела в виду в культурном понимании этого слова.
– В культурном?! – вытаращил глаза следователь и сердито прошипел: – Да что ты в этом вообще понимаешь?!
Секретарь пожала плечами с притворно обиженным видом, стараясь не расхохотаться в голос.
Наполеонов побегал по коридору, стуча каблуками, и распорядился: «Унеси это!» – он махнул рукой на натюрморт.
– Куда? – спросила Элла беззаботно.
– К чёрту на кулички! – вызверился Наполеонов.
– Я туда дороги не знаю, – равнодушно отозвалась девушка.
Внезапно Наполеонов остановился и задумался, потом поманил Эллу пальцем. Она осторожно приблизилась к нему, он встал на цыпочки и что-то прошептал ей на ухо.
– Да вы с ума сошли, Александр Романович! – воскликнула девушка.
– Ничего подобного, – ответил следователь, – иди и отнеси ему презент.
Элла поохала, повела плечами и отнесла натюрморт Фёдору Поликарпычу.
Вернувшись в свой кабинет после небольшой отлучки, тот с изумлением увидел картину.
– Что это? – спросил он всё ту же Эллу.
– Подарок от неизвестного, – ответила она устало.
– Ты что-то плохо выглядишь, – забеспокоился он.
«Будешь тут с вами плохо выглядеть», – подумала про себя девушка, а вслух сказала:
– Голова немного побаливает.
– Ты не спросила, как зовут этого дарителя? – спросил начальник и почему-то хитро подмигнул Элле.
– Нет… – ответила она растерянно.
– Ну, это ты зря, – укорил он, – в следующий раз обязательно спрашивай.
«Чёрта с два я что-нибудь возьму хоть у кого в следующий раз», – подумала Элла, а вслух сказала:
– Обязательно, Фёдор Поликарпыч.
– Вот и молодец, – похвалил начальник, – а сегодня иди домой.
– Так ещё рабочий день, – заикнулась она.
– Ничего, ничего, – ответил он, – я тебя отпускаю.
Элла подхватила букет, подаренный Славиным, свою сумочку, заглянула к Наполеонову и сказала:
– Я домой ухожу, Александр Романович.
– Как, то есть, домой? – удивился он.
– А так! – Элла показала следователю язык и закрыла дверь.
– Не иначе, Фёдору Поликарповичу презент пришёлся по душе, – хмыкнул он.
Много позднее все узнали, что начальник отвёз злосчастный натюрморт к себе на дачу и хвастал знакомым, что подчинённые настолько сильно любят его, что скинулись на букет сирени, чтобы у него в доме и на душе всегда была весна и пахло сиренью.
В общем, Фёдор Поликарпович тоже оказался не обделён юмором и разгадал козни своих подчинённых.
– Расскажи мне что-нибудь о Гегеле, – попросил Ринат, укладываясь в постель рядом с женой.
– С каких это пор тебя стали интересовать немецкие философы? – тихо рассмеялась Гузель.
– Меня интересуешь ты и Гулька, – серьёзно ответил он жене.
– Ну, ладно, тогда слушай.
Ринат старался не упустить нить рассказа жены, но запомнил только, что родился Гегель в августе 1770 года в Штутгарте.
Отец его служил секретарём казначейства при дворе герцога какого-то. Гегель так хорошо учился, что в двадцать лет стал магистром философии, но ни за что на свете не хотел становиться священником, зато стал воспитателем троих детей некого патриция и занимался творчеством. Потом вернулся на родину и после смерти отца получил небольшое наследство. Читал лекции, не очень контачил со студентами, женился и философствовал, философствовал, философствовал.
– Нет, ну его! У меня голова не казённая, – решил Ринат.
– А представляешь, – неожиданно сказала Гузель, – мы с тобой, взявшись за руки, бродим по ночным узким улочкам Веймара. Гулко разносится эхо наших шагов. И вдруг мы переносимся в Йену, в прошлое, и попадаем в Йенский университет и вместе со студентами слушаем лекции Гегеля.
– Звучит заманчиво, – улыбнулся Ринат, – но я предпочёл бы остаться в настоящем.
– И тебе не хочется побывать там, где Гегель закончил свою «Феноменологию духа»?
– Я думаю, – проговорил Ринат осторожно, – что смогу это пережить.
Гузель снова тихонько засмеялась, а потом сказала:
– Я думала, что Гегель близок тебе по духу.
– С чего это? – насторожился Ринат.
– Но как же?! Ты всегда призываешь поступать разумно!
– И что с того? – спросил он осторожно.
– Как что?! – брови Гузель превратились в луки, собирающиеся выпустить стрелы.
– По-моему, ты хочешь сбить меня с толку, – проговорил муж.
– Нисколечко. Просто именно Гегель ставил разум в центр всего, он так и писал, что разум «на всех высотах и во всех глубинах водружает знак своего суверенитета».
– Не очень-то понятно, что он этим хотел сказать.
– Только то, что разум вездесущ и всевластен. Он даже о боге писал: «Бог есть в существе своём мысль, само мышление».
– Извини, но мне ближе то, что бог есть любовь.
– Гегель считал, что и любовь, и семейная жизнь, и все другие чувства являются формами умозаключений.
– Мне, право, странно слышать такие слова от женщины, – нахмурил лоб Ринат.
– Так Гегель же не был женщиной, – рассмеялась Гузель и тотчас прикрыла рот ладошкой, опасаясь разбудить дочку.
– Не бойся, – сказал муж, – если даже пушки будут палить у нас под окном во славу твоего Гегеля, Гулька не проснётся.
– Он не мой! А кстати, ты знаешь, что выражение «встать на голову» принадлежит Гегелю?
Ринат покачал головой:
– А он что любил стоять на голове?
– В переносном смысле! – фыркнула Гузель. – Он писал: «С тех пор, как Солнце находится на небе и планеты обращаются вокруг него, не было видано, чтобы человек встал на голову. То есть опирался на свои мысли и строил действительность соответственно им. Анаксагор впервые сказал, что Нус (ум) управляет миром, но лишь человек теперь признал, что мысль должна управлять духовной деятельностью».
– Извини, дорогая, но я что-то запамятовал, – Ринат выразительно постучал себе по лбу, – кто у нас Анаксагор?
– А, один древнегреческий философ середины пятого века до нашей эры. Он был выходцем с Востока, но большую часть своей жизни прожил в Афинах. Его, кстати, принято считать первым профессиональным учёным.
Рината умиляло, что жена рассказывала о неведомом ему Анаксагоре таким тоном, словно он был их соседом по лестничной площадке.
– А кстати, – сказала Гузель, – Анаксагор считал, что мир вечен, «он не сотворим и не уничтожим».
– Мне нравится эта его мысль, – сказал Ринат, теребя шелковистую прядку чёрных ароматных волос жены. И добавил: – А твой Гегель, извини, конечно, на мой взгляд, сухарь.
– Да ладно тебе, – Гузель тихонько стукнула мужа ладошкой по руке, теребящей её волосы, – вот, например, Герцен считал, что «все произведения Гегеля пронизаны поэзией».
– Это он загнул, – сказал Ринат и сладко зевнул.
– Ничего подобного, ведь и сам Гегель говорил, что «Философия душа всех наук», а поэзия одна из форм познания действительности, и поэты были исторически первыми исследователями мира.
– Да? Как интересно, – пробормотал Ринат, и через мгновение Гузель поняла, что муж спит.
Она улыбнулась и, устроив поудобнее голову у него на груди, закрыла глаза.
Глава 7
Как ни мечтал ещё совсем недавно Наполеонов о своей постели и материнской ласке, вечером он всё же позвонил в детективное агентство своей подруги детства.
Трубку, как всегда, снял её помощник Морис Миндаугас и произнес:
– Детективное агентство «Мирослава» слушает.
– И когда вы только определитель номера на стационарный телефон поставите? – с притворным негодованием проговорил Наполеонов.
– А зачем? – улыбнулся Морис, узнав голос друга.
– Как зачем?! – продолжал негодовать следователь, – а если вам, например, позвонит конь в пальто?!
– Значит, мы ему нужны, – невозмутимо отозвался Миндаугас.
– И что вы с ним делать-то будете? – неожиданно заинтересовался Наполеонов.
– Пригласим в дом, поможем снять пальто, напоим чаем…
– Подожди, подожди, – перебил его следователь, – а кормить вы его будете?
– Это смотря что он захочет съесть. Овса, например, у нас нет.
– Погоди ты со своим овсом! У вас борщ есть или супец какой-нибудь?
– На ужин суп с фрикадельками, но, по-моему, кони…
– Да при чём тут кони?! – воскликнул Наполеонов, – я уже о себе говорю!
– А о тебе, тогда ещё запеченная грудка индейки…
– Небось опять с овощами, – фыркнул Наполеонов.
– С отварной брюссельской капустой.
– Трава!
– Она очень полезна.
– Знаю-знаю, мать уже все уши прожужжала и вы тоже. А пирог есть?