Это правда. Том тоже слышит.
– Вперед! – торопит Мэлори.
– Ты взяла бумаги? – спрашивает Том.
Он должен был спросить. Ему необходимо знать. Он ни за что бы не оставил рукопись здесь.
Вместо ответа Мэлори опять берет его за запястье. Затем ее пальцы пробегают по всей руке – проверить, спущен ли рукав. Конечно, спущен.
Том вздрагивает от прикосновения – оно напоминает ему о контакте с тварью – и снова пытается вытеснить страх, избавиться от липкого чувства. И на какое-то время получается. Мать тянет его к двери, за спиной дыхание сестры, они окружены тварями. А к Тому на краткий миг возвращается бесстрашие.
Мэлори раскрывает двери. Ночь еще холоднее – он чувствует прохладу на носу, губах, подбородке.
– Олимпия? – зовет Мэлори.
Почему она перестала обращаться к нему? Подозревает в безумии?
– Тварь прямо в дверях, – сообщает Олимпия.
На чердаке жалобно скрипят балки.
– Назад! – говорит Мэлори.
– Стойте! Она отходит.
Тварь освобождает им путь.
– Идемте! Быстрее! – говорит Олимпия.
Мэлори первая, Олимпия за ней, Том замыкает. Напоследок он оборачивается.
Скрипит приставная лестница, которая ведет на чердак.
Шуршит солома.
Том думает об Афине Ханц. Олимпия хватает его за рукав и тянет наружу.
– Закройте лица! – приказывает Мэлори.
В голосе теперь откровенная истерика.
Они сбегают из амбара. Том прикрывает лицо. Бесстрашие – удивительное, ни с чем не сравнимое чувство, которое он только что испытал. Оно ушло, как он ни старался. Сможет ли Том его вернуть?
Индиан-Ривер.
Название не выходит из головы. Эти слова словно впечатались в сознание, пылают огромными огненными буквами – зовут сквозь мрак. Говорят ему: «Ничего, дружище, нам тоже страшно, но либо идти на риск, либо – жить вполсилы».
Нужно пробовать. Изобретать. Как в Индиан-Ривер. Мы хозяева, так ведь? Не трусь, Том!
Не трусь!
– Том! – окликает Мэлори. – Пошли!
Том идет. Затихают вдали неясные шорохи в амбаре. Том догоняет мать и сестру. Они хрустят гравием на обочине, выходят на проселочную дорогу.
Идут молча. Быстро. Слушают.
И когда они отходят на безопасное расстояние от ночного приюта, не подарившего им покоя, Мэлори нарушает тишину.
– Нет! – говорит она.
Том понял. Она ответила на вопрос, который он задал в амбаре.
Но он умеет определять ложь по звуку не хуже матери. К тому же – шелестят страницы в рюкзаке.
Найдут ли они этот таинственный поезд, способный увезти далеко на север сразу много людей, – неизвестно. Однако Том уже преисполнен благодарности к рукописи – она научила его важному: нужно бороться, несмотря на страх.
Том вышел в большой мир. Это вам не лагерь «Ядин».
Вдалеке скрипит амбар – на крыше теперь много тварей.
Они специально туда забрались? Наблюдать за их побегом?
Хотя неважно. Тому сейчас не до того.
Пусть твари делают что хотят. Важнее то, что сделает Том.
Он в большом мире. И с сегодняшнего дня – все изменилось.
Он сохранил рассудок. Испытал бесстрашие. Он готов бороться.
Он хозяин собственной жизни.
Глава 11
Олимпия умеет хранить тайны.
У нее всегда были секреты – сколько она себя помнит. И в школе для слепых Джейн Такер, и еще до – в их первом доме. У нее с самого рождения были тайны. Олимпия достаточно начитанна и понимает: о многих вещах лучше умалчивать, чтобы не травмировать окружающих. И это совсем не стыдно.
Однако ей с каждым днем тяжелее.
Она знает, что Том вчера вышел на улицу и читал рукопись. И твари пришли не потому, что увидели его; они чувствуют, что Том намерен их победить.
А может быть, твари откликнулись на призыв, потому что тоже хотели установить контакт?
Знает она и про очки в рюкзаке. Неизвестно, сработают они или нет, только лучше бы Том не пробовал.
Мэлори насчет очков не в курсе. А Тому невдомек, что Олимпия знает, что он взял их с собой. Сплошные тайны…
Олимпия знает много. Очень много.
Иногда это вселяет в нее приятное чувство собственной значимости. А иногда она просто ощущает себя врунишкой. Будто уже много лет скрывает правду от родных.
И ведь действительно скрывает.
Только саму себя не обманешь. Хотя в книгах иногда встречаются мастера самообмана. Они признают, что их близкие обладают множеством достойных качеств, и просто игнорируют отрицательные. Вполне разумное решение. Можно не замечать, как Том злится на маму. И как мама от него отдаляется. Да, мир изменился до неузнаваемости, однако люди, по мнению Олимпии, остались прежними. Ничем не отличаются от персонажей ее любимых книг.
Они шли весь остаток ночи – до восхода, а сейчас солнце уже лениво клонится к закату.
Осталось чуть-чуть.
Они идут медленно, потому что устали, измучились от жары и временами думают, что зря ввязались в эту авантюру.
Нет указателей, по которым можно ориентироваться. Нет рекламных щитов, как в книжках.
Тем не менее они идут. И надеются на лучшее.
Олимпия, как может, дает Мэлори понять, что поддерживает ее идею. Олимпия мечтает, чтобы родители Мэлори были живы. Для нее они бабушка и дедушка, пусть и не по крови. Она много читала и знает, насколько прочной бывает связь с внуками.
Только бы они были живы! Только бы нашлись в Сейнт-Игнасе. Или ближе. Вот бы родители Мэлори встретили их на платформе. Раньше родственников встречали на вокзале.
– Осталось две мили, – говорит Том.
Они идут на пределе. Быстрее уже было бы опасно.
Брат заметно оживился. Он весь день молчал – притворялся, будто сосредоточенно слушает. Однако Олимпию не проведешь. Том молчит, только когда что-то замышляет. Затих – значит, нашел материалы для очередного прибора: шлема, защитного костюма, более плотных перчаток. Так было дома. А тут что он задумал?
Почерпнул идеи из рукописи?
Мэлори тоже по большей части молчит, однако ход ее мысли Олимпии понятен. Мама семнадцать лет считала родителей погибшими. Успела погоревать, попрощаться. Олимпии трудно вообразить мир, где повязка не является неотъемлемой частью гардероба. Она пытается отбросить привычные представления и поставить себя на место Мэлори. Если бы вдруг случилось нечто невообразимое и она, Олимпия, решила бы, что мама погибла?
Прошло семнадцать лет… Они вполне могут быть мертвы, несмотря на список. Отдает ли себе в этом отчет Мэлори?
Чтобы нарушить тяжкое молчание, Олимпия спрашивает:
– А как мы поймем, что добрались до нужной платформы?
Лучше бы не спрашивала. Ответ известен. Мэлори, разумеется, скажет: будем слушать. И узнавать у людей, если кого-то встретим.
– Будем слушать, – говорит Мэлори.
И добавляет:
– Спросим у кого-нибудь.
Олимпия чувствует раздражение Тома еще до того, как он произносит:
– Ну да, конечно.
Имеется в виду: «Так ты и дала нам с кем-то поговорить!»
Мэлори останавливается. Олимпия хочет взять ее под руку и увести. Сказать: «Не обращай внимания на Тома! Сейчас не время. Мы уже почти пришли».
– Да, спросим, – чеканит Мэлори, обращаясь к Тому. – Я буду говорить. А ты – слушать.
Том тоже останавливается.
– Конечно, мама! Разумеется! – зло отвечает он.
– Том!
– Я только и делаю, что слушаю! Разве нет? Мы выполняем все твои странные распоряжения!
– Слушать недостаточно! Надо верить в то, что я говорю!
Олимпия отступает на обочину. Ладно, пусть выскажутся – давно пора.
– Между прочим, мы с Олимпией тоже не идиоты! – кричит Том.
– Черт тебя возьми, Том! Ты вообще ничего не понимаешь!
– Еще как понимаю!
– Нет, не понимаешь! Ты жил под защитой, ты не способен за себя постоять.
– И чья же это вина?
– Точно не моя!
Теперь они оба кричат во весь голос.
Олимпия раздвигает высокую траву и отходит дальше от дороги. Чувствует под ногой что-то мягкое.
– Твоя! На сто процентов! – наступает Том. – Мы живем по твоим правилам.
– Вот именно. Живете! Вы живы! Благодаря моим правилам.
– Других правил мы не знаем! Ты же не разрешаешь нам общаться с людьми!
– Чему еще ты хочешь научиться, Том? Быстрее надевать повязку?
Олимпия садится на корточки, чтобы проверить, на что наступила.
– Какая же ты ограниченная! С ума можно сойти!
– Ты будешь меня слушаться, Том!
– А если нет?
Олимпия нащупывает нечто и отдергивает руку.
– Меня тошнит от такой жизни! – продолжает Том.
– Тошнит от жизни?! – взвивается Мэлори. – Как ты смеешь?
В траве у ног Олимпии лежит женщина. В груди – нож. Женщина сжимает в кулаке рукоятку.
– Мы даже не уверены, что твари до сих пор лишают разума!
– Что?! Это что еще за бред?
Олимпия снимает перчатку. Кровь на теле женщины засохла. Следы окровавленных пальцев на шее.
– Олимпия! – зовет Мэлори.
Олимпия поспешно встает.
– Я здесь, мама!
Воцаряется тишина. Упоминание Олимпии немного остужает спорщиков.
– Все, хватит! – произносит Мэлори.
Олимпия понимает: это относится не только к Тому. Мэлори обращается ко всему миру. К тварям. К тревоге за родителей, которых давно похоронила.
Олимпия поворачивает голову.
– Я слышу мотор!
Не похоже на звук машины. Скорее – монотонный гул генератора, только громче. Намного громче.
– Впереди? – спрашивает Мэлори.
– Да.
– Это не машина, – подтверждает Том.
– Не машина, – соглашается Олимпия.
– Что еще слышно? – спрашивает Мэлори.
– Больше машины… – говорит Том.
– Это поезд, – произносит Мэлори.
Олимпия застывает от ужаса. Неужели мама права? Это звук поезда?
Он, должно быть, огромный!
– Пойдемте скорей! – говорит Мэлори. – Осталось две мили?
– Немного меньше, – отвечает Том.
– Скорей! – почти истерично восклицает Мэлори. – Скорей!
Поезд.
Или нет? В книгах герои часто обманываются – выдают желаемое за действительное.