Она снова встает на цыпочки, чтобы нащупать край стены, до которого так и не смогла пока дотянуться.
Вдруг ее берут за руку, и она вскрикивает.
Мэлори, вне себя от ужаса, делает попытку вырваться.
Однако что это? Она чувствует кожу и кости. Это рука человека. Рука помощи.
– Мама! – слышит она.
Она знает этот голос и непостижимым образом даже не удивляется ему. Она слышала его с закрытыми глазами бессчетное количество раз.
– Слева корень, – говорит Олимпия. – Встань на него левой ногой. Я подтяну тебя, а ты…
Что она болтает? Что, черт побери, она несет?
Мэлори прощупывает стену слева, находит ногой корень. Почему же она его раньше не заметила?
Только как Олимпия о нем узнала?
– Готова? – торопит Олимпия.
– Подожди, Олимпия. Что происходит? Как ты узнала?..
– Ну давай же! Вставай на корень, я подтяну тебя, и ты…
– Олимпия, как ты узнала про корень? – перебивает Мэлори.
Ее голос звучит спокойнее, чем она ожидала.
Рядом с ней тварь. В яме. В могиле. В убежище.
– Понимаешь… – начинает Олимпия и неловко замолкает, как делают шестнадцатилетние девочки, когда скрывают от мамы правду.
– Олимпия, сейчас же расскажи, как ты узнала про корень!
Мэлори – мама даже в этой ситуации.
– Мама, в яме нет твари.
– Откуда тебе знать, Олимпия?
– Ты там одна. Я знаю.
– Откуда?!
Тишина. Так молчат дочери, когда собираются с духом сказать маме правду.
– Я вижу, что в яме никого нет. Я могу… смотреть.
Мэлори отдергивает руку.
– Олимпия!..
Будто одно знание, что Олимпия может смотреть, способно свести Мэлори с ума.
Затем до Мэлори доносится плач. Знакомая ей разновидность детского плача. Так плачут, когда стыдно.
Она тянется и снова находит руку дочери. Встает на корень, Олимпия тащит ее наверх. Оказывается, край был близко – совсем чуть-чуть не хватило роста. Мэлори зарывается пальцами в землю, Олимпия тащит ее, ухватив за запястья.
Мэлори не успела осознать признание дочери (хотя это многое объясняет, очень многое!), она ощущает животом поверхность, вылезает.
Она не ожидала от себя подобной силы и ловкости, тем не менее вот она – наконец на свободе, выбралась из убежища.
Несмотря на страшную усталость, Мэлори почти сразу вскакивает на ноги. Олимпия рядом, поддерживает под локоть.
– Ну ты даешь, Олимпия!
Мэлори крепко обнимает дочь.
– Я думала, ты рассердишься, – все еще плача, говорит Олимпия. – Или испугаешься… Я думала, вы будете меня бояться.
Мэлори обеими руками сжимает плечи дочери.
– Ты их видела?
– Да.
– Сколько?
– Всех.
– Что это значит? Объясни!
– Всех, кто был в моем поле зрения.
– Олимпия, а как давно ты… на них смотришь?
Перед внутренним взором Мэлори – мать Олимпии на чердаке. Ее лицо, когда она видит тварь за спиной Мэлори. Видит и говорит, что твари совсем не страшные. Ребенок только что рожден, еще связан с матерью пуповиной, а мать уже начала терять рассудок.
– Давно… – отвечает Олимпия. – Прости меня!
Мэлори обхватывает ладонями лицо дочери. Значит, она была в яме одна. И чуть не лишилась разума самостоятельно, без участия тварей.
– О боже! Не извиняйся, Олимпия.
Чего только не навидалась ее дочь за эти годы! Какой тяжелый груз она несет!
– Наверное, дело в моей маме, – всхлипывает Олимпия. – Она же увидела тварь ровно в момент моего рождения.
Мэлори согласна. Однако к ней еще не вернулся дар речи.
– Ты все видела? Ты смотрела все эти годы?
– Да.
– Ты проследила за мной?
– Ну да. Почти. – Олимпия запинается. – Точнее, я тебя нашла.
– Как?
– Дин сказал, тебя нет в поезде…
– И ты спрыгнула…
– Да.
– А Том? Где Том?
На Мэлори свалилось слишком много новостей. Так, Олимпия не поддается действию тварей. Теперь Том.
– Тома тоже не было в поезде, – говорит Олимпия.
– Боже мой!
– Дин сказал, что он мог уйти с одним человеком.
– С каким человеком, Олимпия? С каким человеком?!
Олимпия сглатывает, будто готовится выдавить из себя суровую правду.
– Генри.
– Кто это?
– Это мужчина, похожий…
Мэлори уже не слушает. Что бы ни сказала Олимпия, Мэлори знает правду.
– …похожий на того, о котором ты часто рассказывала. Его зовут…
– Да, я слышала его перед тем, как меня сбросили с поезда, – говорит Мэлори и добавляет стальным голосом: – А зовут его Гари.
Гари – личный кошмар Мэлори, который подкарауливал ее шестнадцать лет.
– Скажи, ты видела его в лагере? – спрашивает Мэлори с ледяным спокойствием.
Она непременно убьет его!
– Нет, мама.
Вдох. Пауза. Выдох.
– Послушай, – произносит Мэлори. – Он упоминал Индиан-Ривер. Ты знаешь, как туда идти?
– Наверно, да.
– Том рассказывал?
– В основном да. Но я и сама читала.
– Хорошо, – говорит Мэлори.
Хотя на самом деле – хорошего мало. Потому что, даже если Гари не следил за ними неотрывно, обосновавшись в подвале главного домика или где-нибудь еще, он никогда не терял ее и детей из виду.
Теперь уже нет сомнений.
– Значит, у тебя иммунитет. Совсем как у Гари.
– Нет, не сравнивай меня с ним…
Мысли Мэлори уже далеко.
– Отлично! – перебивает она. – У нас равные силы. Ты знаешь, где находится Индиан-Ривер?
– Нет, но мы его отыщем. Мама, у тебя странный тон… Мы же не можем…
– Еще как можем, Олимпия! Мы способны на все!
Мэлори стоит и держит дочку за руки.
– Где рукава? – спрашивает она.
– Они не нужны.
– Но…
– Они не нужны. Клянусь тебе!
– Почему же ты мне раньше не сказала? – спрашивает Мэлори и тут же жалеет. Конечно, ей хочется узнать все и прямо сейчас, однако прежде всего она должна разыскать сына.
– Веди! – говорит она Олимпии. – Мы идем в Индиан-Ривер.
– Мама…
– Олимпия, нам надо спешить!
– Я просто хочу… – Мэлори ощущает руки дочери на шее – она притягивает ее голову. – Вот.
Олимпия надевает на Мэлори повязку. Ее повязку. Туго затягивает на затылке узел.
– Я ни разу не убила человека, – думает вслух Мэлори.
– Мама, необязательно убивать.
– Обязательно!
В голосе Мэлори решимость. Праведный гнев.
– Пока он жив, он будет вечно подкарауливать нас в темноте.
Мэлори оборачивается к яме. Твари не действуют на Олимпию. Она может смотреть. И она говорит, что яма пуста.
Мэлори больше не ощущает себя сумасшедшей. Наоборот – ей больше не страшно никакое безумие.
– Поспешим! – говорит она. – Мы знаем самое опасное на планете чудище. И наш Том попал к нему в лапы.
Глава 27
– В общем-то, обыкновенные очки, – объясняет Том дрожащим от волнения голосом. – Я их смастерил из… Знаете, бывает зеркальное стекло?
Женщина перед ним на табурете кивает. Она сидит на самом краешке, уперевшись жилистыми руками в расставленные колени. Длинные – ниже плеч – каштановые волосы с проблесками седины убраны в хвост.
Она не сводит с Тома огромных глаз. Ни разу не моргнула с тех пор, как Генри привел его в палатку.
Это и есть Афина Ханц.
– Ну вот… – продолжает Том. – Мы жили в лагере… Долго. Целую вечность. Знаете, иногда кажется – вечность, а на самом деле… Ну, неважно… Короче, в офисе директора было зеркальное стекло, чтобы он наблюдал, как едят отдыхающие, ну и вообще – видел, что происходит в главном зале, а сам оставался незамеченным.
Том замолкает. Им понятно, о чем он говорит?
По бокам Афины сидят двое мужчин помоложе Мэлори. В палатке есть и другие люди.
Снаружи шум и гам. Жизнь в Индиан-Ривер бурлит.
– Очень интересно, – кивает Афина. – Продолжай.
– Ну так вот… – Том снова замолкает, тщательно подбирая слова. Следующий кусок рассказа – самый важный. – Ну вот… а мама рассказывала: когда люди еще везде ходили и смотрели, зеркальные стекла бывали в магазинах. Еще их часто показывали в фильмах. Про преступников. Детективы называются… если я не путаю. Мама рассказывала, что Том – в честь которого меня назвали… он, кстати, клевый парень, я бы с ним, наверно, подружился. Так вот Том говорил, что твари… необъятные… необъяснимые, что ли… Не знаю, как сказать.
– Мы знакомы с этой теорией.
– Да… Твари, значит, не поддаются пониманию… И я подумал, а что, если… ну, в общем, если бы они сделали нечто человеческое? Мне пришла идея… Если бы они сделали нечто знакомое, хоть чуть-чуть похожее на нас, тогда мы поняли бы их немного лучше. Самую капельку…
Сидящие рядом с Афиной мужчины переглядываются. Том думает, что его приняли за сумасшедшего. Или за дурака. Однако когда их взгляды возвращаются к Тому, в них явно виден интерес.
Афина похлопывает Тома по руке и подбадривает:
– Продолжай.
– Ну и вот… Один раз я был в директорском офисе, и мне пришла мысль: «А не открыть ли зеркало? Вдруг я увижу в зале тварь?» Я бы, наверное, с ума сошел. Да и мама, понятное дело, не разрешила бы. Вообще многие сказали бы, что это опасно. А моя сестра, она считает, будто у тварей нет лица. Ну, то есть – в нашем понимании. Они как бы без лица и в то же время – сплошь лицо. Это ее теория. И тут меня осенило… Если бы в зале была тварь… она бы увидела свое отражение, верно? А меня бы она не увидела! Понимаете? Она увидела бы себя. В зеркале.
Все молчат. Генри гордо улыбается, будто это он придумал, а не Том.
Афина не сводит с Тома глаз и не двигается.
«Как со статуей разговариваю», – думает Том.
– Ну и вот… если бы тварь себя увидела… смогла бы она себя узнать? То есть осознать? Я плохо объясняю… Допустим, тварь подходит к зеркалу и видит отражение. И начинает рассматривать. А я… ведь мы же тоже смотримся в зеркало… значит, тварь станет мне немного понятней… А раз я понимаю, значит, могу на нее смотреть…
Том способен часами рассуждать на тему зеркал и тварей, однако сейчас у него больше нет слов. Что ж, рассказал как есть, дальше пусть сами решают, псих он или нет.