— Да, но иногда можно и рискнуть.
— Серьезно?
— Да. Иначе никогда ничего не добьешься. Так и просидишь в коконе, вместо того чтобы прожить жизнь на всю катушку.
Я поднял бокал:
— Что ж, спасибо за совет. Мудрый совет от того, кто живет в захолустье и работает на полставки в магазине дерьмовой одежды. Ты знаешь, как жить на всю катушку.
Она встала и направилась к двери.
— Ты надрался. Я иду спать.
Меня захлестнул стыд. Я идиот. Первоклассный, дипломированный идиот.
— Прости.
— Да забей. — Она бросила мне кислую усмешку. — Утром ты все равно ничего не вспомнишь.
— Хлоя…
— Проспись, Эд.
«Проспись». Я переворачиваюсь на бок, а затем снова на спину. Хороший был бы совет. Если бы я мог спать.
Пытаюсь улечься на подушку, но это плохая идея. Желудок скрутило жгутом. Надо поискать антациды. Кажется, были где-то. Кажется, на кухне.
Я нехотя спускаю ноги с кровати и ползу вниз. Включаю на кухне свет, и он обжигает мои воспаленные глаза. Щурюсь и роюсь в ящиках. Скотч, «Блю-так»,[17] ручки, ножницы, какие-то ключи, болтики и колода старых игральных карт. В конце концов я нахожу антациды — они лежат на самом дне ящика, рядом с пилочкой для ногтей и старым штопором.
В упаковке осталась всего одна таблетка. Пожалуй, хватит. Я закидываю ее в рот. Странно, она должна быть фруктовой на вкус, но вместо этого кажется, будто я жую кусочек мела.
Возвращаюсь обратно в коридор и в этот момент замечаю сразу две вещи: в гостиной горит свет. А еще откуда-то исходит странный запах. Сладкий и в то же время противный и тошнотворный. Как будто что-то гниет.
Знакомый запах.
Я делаю шаг вперед и внезапно наступаю на что-то шершавое, похожее на песок. Смотрю вниз. Пол весь в земле. Похоже на след. Как будто что-то протащилось по полу и оставило после себя земляной след. Что-то, вылезшее из холодных темных глубин, кишащих червями…
Я сглатываю. Нет. Нет, это невозможно. Просто мое сознание решило сыграть со мной шутку. Откопало старый кошмар, приснившийся двенадцатилетнему мальчишке с буйной фантазией.
Осознанный сон. Вот как это называется. Сон, который кажется ужасающе реальным. В таком сне можно заниматься вполне обычными вещами, и они будут только подпитывать эту иллюзию. Например, разговаривать, готовить, набирать ванну… или делать кое-что другое.
Все это не настоящее. Если не считать совершенно реальных комочков грязи между пальцами и привкуса мела во рту. Мне просто нужно проснуться. Проснись. Проснись! К сожалению, теперь проснуться настолько же непросто, насколько недавно тяжело было заснуть.
Я делаю еще один шаг и касаюсь ладонью двери, ведущей в гостиную. Ну конечно. Ведь это сон. А такие сны, как этот, — плохие — нужно проходить до конца. И этот путь, извилистый и узкий, ведет сквозь темную чащу прямиком в пряничный домик, стоящий на самом дне нашего рассудка.
Я толкаю дверь. Здесь тоже холодно. И это не обыденный, нормальный холод. Не привычный холодок ночного дома. Этот холод пробирает до костей и смерзается в ледышку у вас в кишках. Это холод, порожденный ужасом. И запах здесь просто сбивает с ног. Я не могу дышать. Мне хочется попятиться и выйти из комнаты. Хочется сбежать. Кричать. Но вместо этого я просто включаю свет.
Он сидит в моем кресле. Светлые волосы липнут к его лысине, точно паутина, едва прикрывая проломленный череп и мозг. Гниющая кожа кусками отваливается от лица.
На нем, как и всегда, — мешковатая черная рубашка, узкие джинсы и тяжелые черные ботинки. Его одежда — потрепанная и рваная. Ботинки стоптанные и заляпанные. Широкополая шляпа мирно покоится на подлокотнике кресла.
Я должен был догадаться. Время детских страшилок миновало. Теперь я взрослый. Теперь уже не Бугимэн. Настало время встретиться с Меловым Человеком.
Мистер Хэллоран оборачивается и смотрит на меня пустыми глазницами. Я вижу, как в них вспыхивает осознание того, кто я такой. Он узнал меня. Но есть еще одна причина, по которой я не хочу смотреть в эти пустые глаза слишком долго. Боюсь, что тогда навсегда потеряю рассудок.
— Здравствуй, Эд. Давно не виделись.
Когда я спускаюсь на кухню, Хлоя уже сидит там, пьет кофе и жует тосты. На часах восемь, но я совершенно не чувствую себя отдохнувшим.
Она сменила волну на радио, и вместо привычной музыки «Radio 4» из колонок рвутся такие звуки, как будто вокалист орет в агонии, пытаясь разбить себе голову гитарой.
Надо ли говорить, что от этого не становится легче моей собственной, и без того раскалывающейся от боли голове?
Хлоя оглядывается на меня:
— Выглядишь как дерьмо.
— И чувствую себя так же.
— Хорошо. Так тебе и надо.
— Спасибо за сочувствие.
— Мазохистам не сочувствуют.
— И снова спасибо… А есть возможность заткнуть этого злого белого типа, у которого в детстве явно были проблемы с папочкой?
— Это называется рок-музыка, дедуля.
— Я так и сказал.
Она качает головой, но все же уменьшает громкость. Я подхожу к кофемашине и наливаю себе черный кофе.
— Ну и долго ты шатался после того, как я легла спать? — спрашивает Хлоя.
Я усаживаюсь за стол:
— Недолго. Я был очень пьян.
— Это да.
— Прости.
Она небрежно взмахивает бледной рукой:
— Забей. Мне не нужно было влезать во все это. Это не мое дело.
— Нет, правда, я думаю, ты права. И в том, что говорила. Но иногда все не так… просто.
— Да норм. — Она отхлебывает кофе. — Уверен, что недолго шатался?
— Да.
— И не просыпался еще раз?
— Было один раз, я искал таблетки.
— И все?
Мою память вспышкой озаряет фрагмент из сновидения.
«Здравствуй, Эд. Давно не виделись».
Я отгоняю его.
— Да. А что?
Она бросает на меня странный взгляд:
— Давай я лучше кое-что тебе покажу.
Она поднимается и выходит из кухни. Я нехотя встаю и следую за ней.
У двери в гостиную она оборачивается:
— Мне очень интересно теперь, что ты делал после того, как ушел твой друг?
— Просто покажи мне, Хлоя.
— О’кей.
И она толкает дверь.
Я не так много отремонтировал в старом доме, но последним новшеством была дровяная печь со сланцевым покрытием, которой я заменил старый камин.
Я смотрю на нее и не могу отвести взгляд.
Вся печь покрыта рисунками. Их белый контур горит на черном сланцевом фоне. Их дюжины. Они лезут друг на друга в каком-то исступлении.
Белые меловые человечки.
1986 год
К нам домой пришел полицейский. Раньше такого никогда не было. До этого лета я ни разу не видел никого из них так близко.
Этот был высоким и худым, с темной гривой волос, с квадратным лицом. Он выглядел как гигантский человечек из лего, разве что не был желтым. И его звали констебль Томас.
Он заглянул в коробку, сунул ее в мусорный пакет и унес в свою полицейскую машину. А затем вернулся, неловко взгромоздился на стул в кухне и начал задавать вопросы маме и папе. Ответы он заносил в маленький блокнот на пружине.
— Значит, посылку нашел на крыльце ваш сын?
— Именно так, — сказала мама и посмотрела на меня. — Так было, Эдди?
Я кивнул:
— Да, сэр.
— Во сколько это случилось?
— В четыре минуты пятого, — сказала мама. — Я как раз посмотрела на часы перед тем, как спуститься.
Полицейский снова заскрипел ручкой:
— И ты не видел, как кто-то отходил от дома или просто расхаживал по улице неподалеку?
Я потряс головой:
— Нет, сэр.
— О’кей.
Он снова что-то записал. Папа поерзал в кресле.
— Слушайте, все это бессмысленно, мы и так знаем, кто оставил эту посылку.
Констебль Томас бросил на него весьма странный взгляд. Не очень дружелюбный, как мне показалось.
— Разве, сэр?
— Да. Кто-то из шайки отца Мартина. Они все время пытаются запугать мою жену и всю мою семью. По-моему, пора положить этому конец.
— У вас есть свидетели?
— Нет, но это же очевидно, разве не так?
— Думаю, сейчас не самое подходящее время для таких голословных обвинений.
— Голословных? — Похоже, папа начал злиться. С ним такое редко происходило, но когда все-таки происходило, он сразу же выходил из себя.
— Нет такого закона, который запрещал бы мирные протесты.
И вот тогда-то я и понял. Полицейский был не на нашей стороне. Он тоже был на стороне протестующих.
— Вы правы, — спокойно сказала мама. — Мирные протесты — это не преступление. Но запугивания, преследования и угрозы — это преступление. Я надеюсь, вы относитесь к этому серьезно?
Констебль Томас захлопнул блокнот:
— Разумеется. Если мы найдем виновных, можете не сомневаться, они получат по заслугам.
Он встал, и ножки стула скрипнули, проехавшись по кухонному кафелю.
— А теперь, с вашего позволения, мне пора идти.
И он вышел из кухни. Входная дверь захлопнулась за ним.
— Он не хочет нам помогать? — спросил я у мамы.
— Конечно хочет, — вздохнула мама.
— Может, хотел бы еще больше, не будь его дочурка одной из этих протестующих, — фыркнул папа.
— Джефф, — прервала его мама, — хватит.
— Ладно. — Он встал и на секунду показался мне совсем не похожим на себя. Его лицо было каменным от злости. — Но если полиция не станет разбираться с этим, тогда разберусь я.
Перед началом учебы мы решили собраться еще раз и погулять напоследок. Встретились в доме у Толстяка Гава. Как обычно. У него были самая большая комната и самый большой сад с качелями и домиком на дереве. А его мама всегда щедро снабжала нас газировкой и чипсами.
Мы валялись на траве, несли всякую чушь и подкалывали друг друга. Несмотря на наш договор с мистером Хэллораном, я кое-что рассказал им о встрече с братом Железного Майки. Мне пришлось, потому что, если этот тип пронюхал про меловых человечков, значит, вся наша тайная игра пошла прахом. Конечно, в моей версии я героически дрался с ним, а потом сбежал. Меня немного беспокоило то, что Шон мог рассказать обо всем Железному Майки; тот с удовольствием опровергнет всю мою ложь. Но, похоже, мистер Хэллоран здорово запугал Шона, и он ничего не сказал.