– В нашей больнице, – сказала старшая, – легкой работы нет.
Бабуни большей частью были так расстроены, что даже и не порадовались нескольким дням отсутствия сестры Бестед, ибо, стоило только общей нервозности немного приулечься, бабуня Барнакл с подвыванием заявляла:
– Погодите-ка до зимы. Вот начнется у всех пневмония...
Тем временем у бабуни Тротски случился второй удар. К ее одру вызвали двоюродного брата, и постель огородили ширмой. Он показался из-за нее через час – все с той же зеленовато-черной шляпой на голове, голова и шляпа сотрясались, и смутное еврейское лицо было испятнано слезами.
Бабуня Барнакл, сидевшая в кресле, подозвала его: «Псст!»
Он послушно подошел к ней.
Бабуня Барнакл кивнула в сторону постели за ширмой.
– Отошла, или как?
– Чтобы да, так нет. Чуточку дышит, только не умеет говорить.
– А кто виноват... знаете? – сказала бабуня Барнакл. – Это все старшая сестра устроила.
– Сестру не имеет. Я у нее самый близкий родной брат.
Подоспела санитарка и выпроводила его из палаты.
Бабуня Барнакл объявила всем и каждому:
– Сестра Бесстыдь уходила бабуню Тротски.
– Ну как, бабуня, это у нее второй удар. Всегда же бывает второй, сами знаете.
– Сестра устроила скандал, и пожалуйста.
Узнав, что сестру Бестед не прогнали и никуда не перевели, что она вернется на другой день, бабуня Барнакл оповестила доктора, что она отказывается от дальнейшего лечения, что завтра она выписывается и всем расскажет почему.
– Ну зачем вы это, бабуня, – сказал врач.
– Пусть только сестра Бесстыдь вернется, я сразу уйду, – сказала бабуня Барнакл.
– Куда бы это? – спросила санитарка.
Бабуня Барнакл злобно ощерилась. Она почувствовала, что санитарка над нею насмехается, небось знает, что она провела три месяца в тюрьме Холлоуэй тридцать шесть лет назад, шесть месяцев двадцать два года назад и потом вразбивку еще несколько месяцев. Бабуня Барнакл поняла, что санитарка это самое и имеет в виду, сказав «Куда бы это?» таким особенным голосом.
Врач насупился в сторону санитарки и сказал бабуне Барнакл:
– Ну зачем вы это, бабуня. У вас нынче плохое кровяное давление. Ночь-то как прошла? Поди, беспокойно?
Тут уж бабуня Барнакл, которая и правда провела ночь хуже некуда, совсем разнервничалась.
Бабуня Тротски между тем поправилась настолько, что ширмы убрали, и сейчас она забормотала во всеуслышание, разбрызгивая слюни. Самый вид бабуни Тротски, самый звук ее попыток что-то такое сказать вконец вывели из себя бабуню Барнакл. Она глянула в лицо врачу.
– Эх, доктор, чувствую-то я себя не слишком, – сказала она. – И совсем уж мне плохо становится, когда ежели при этой гадине сестре. Чего и не хочешь, может случиться.
– Ну ладно, ладно, она тоже, бедняга, перетрудилась, – чуть не пропел он. – Все мы вам помогаем, как умеем. И вам тоже, бабуня, стараемся помочь.
Когда они ушли, бабуня Барнакл шепнула мисс Тэйлор:
– Миленькая, вид у меня не очень?
– Да нет, бабуня, вы прекрасно выглядите. – Вообще-то лицо бабуни было все в багровых пятнах.
– Слышали, чего мне доктор сказал насчет кровяного давления? Это он, что ли, врет, чтобы я не устраивала лишнего шума?
– Может, и не врет.
– Ей-богу, бабуня Тэйлор, вот возьму да плюну на все напоследок, только меня здесь и видели...
– По-моему, не надо, – сказала мисс Тэйлор.
– Миленькая, а они могут меня в сумасшедшие зачислить?
– Право, не знаю, – сказала мисс Тэйлор.
– Поговорю-ка я со священником.
– Сами знаете, что он вам скажет, – сказала мисс Тэйлор.
– Скажет, ясное дело, положиться на святых заступников.
– Примерно так.
– Ох, и трудная у нас религия, бабуня Тэйлор. Только что мать у меня была католичка, а то бы я ни за что в жизни...
– Я знаю одну женщину... – чуть-чуть заторопилась мисс Тэйлор, – одну женщину, у которой знакомая в нашем больничном комитете. Это все, конечно, дело времени, однако посмотрим, может, они похлопочут, чтобы сестру Бестед куда-нибудь перевели.
– Благослови вас боже, бабуня Тэйлор.
– Обещать я ничего не могу. Но я попробую. Это надо очень тактично.
– Вы слышали? – призвала в свидетели всю палату бабуня Барнакл. – Слышали, что собирается сделать бабуня Тэйлор?
Мисс Тэйлор не очень расстроила первая проба с дамой Летти. Для начала не так уж и плохо. И на даму Летти она еще поднажмет, а может быть, что-то удастся через Алека Уорнера. Хорошо бы он сам поговорил с Цунами Джопабоком, которая состоит в больничном комитете. Если бы еще как-нибудь обошлось без ущерба для служебной репутации этой злосчастной сестры Бестед.
– Так эта ваша дама напрямую ничего не обещала? – спросила бабуня Барнакл.
– Нет, пока нет.
– Ну хоть до зимы-то она управится?
– Надеюсь.
– Вы рассказали, как эта стерва орала на бабуню Дункан?
– Мы в частности не входили.
– Надо было рассказать. Что это вы словно и не совсем за нас, бабуня Тэйлор. А я вроде личность ее помню.
– Чью личность?
– Да этой дамы.
Трудность-то в том, размышляла мисс Тэйлор, что вся эта история не такая уж важная. Иногда ей хотелось сказать бабуням: «Ну и что, если вы недаром опасаетесь? Если мы действительно умрем этой зимой, ну и что?» Иногда она им даже и говорила: «Некоторые, должно быть, так и так умрут этой зимой. Это весьма вероятно». На что бабуня Валвона отвечала: «Я в любое время готова предстать перед своим Создателем». А бабуня Барнакл упрямо добавляла: «Только не раньше времени».
– Вам надо воздействовать на вашу знакомую, бабуня Тэйлор, – сказала бабуня Дункан, которая больше всех раздражала сестру Бестед. У бабуни Дункан был рак. Мисс Тэйлор часто подумывала: может быть, сестру рак и пугает?
– Вроде я этой дамы личность помню, – настаивала бабуня Барнакл. – Может, она ближе к вечеру бывала возле цирка Холборна?
– Не думаю, – сказала мисс Тэйлор.
– Может, она у меня газеты покупала, – сказала бабуня Барнакл.
– По-моему, она газеты получает на дом.
– А работать она нигде не работала, дама эта?
– Ну как, на службу не ходила. Но состояла в разных комитетах и тому подобное.
Бабуня Барнакл мысленно оглядывала лицо дамы Летти.
– Это значит, она благотворительностью занималась?
– В этом роде, – сказала мисс Тэйлор. – Что-то в этом роде.
Бабуня Барнакл подозрительно поглядела на нее, но мисс Тэйлор не поддалась и не сказала, что дама Летти была постоянной посетительницей тюрьмы Холлоуэй со своих тридцати лет до недавних пор, пока ей не стало из-за ожирения и одышки невмоготу подниматься по лестницам.
– С дамой Летти я еще переговорю, – пообещала она.
У начальства был выходной, и сестра внесла первый поднос с ужином, слегка посвистывая.
Бабуня Барнакл заметила нарочно громко:
Коль каркает курица, а женщина свищет —
Ни бог, ни муж в них толку не сыщет.
Сестра перестала свистеть, смерила взглядом бабуню Барнакл, брякнула поднос на столик и пошла за другим.
Бабуня Тротски попыталась приподнять голову и что-то сказать:
– Чего вы хотите, бабуня?
– Она говорит, – перевела мисс Тэйлор, – что не нужно обижать сестер только потому...
– Сестер обижать! А что они с нами сделают, когда зима...
Мисс Тэйлор взмолилась о ниспослании душевного покоя. Да что же у них одна зима в голове! Сочиняли бы снова свои еженедельные завещания!..
Этой ночью в мозгу у бабуни Тротски лопнул крохотный кровеносный сосудик, и она умерла, а дух ее возвратился к Господу, дарователю оного.
Глава пятая
Миссис Энтони чутьем знала, что миссис Петтигру – добрая женщина. Чутье обманывало миссис Энтони. Но когда миссис Петтигру поступила к Колтонам ухаживать за Чармиан, первые недели она подолгу сиживала на кухне и рассказывала миссис Энтони о своих горестях.
– Вы закурите, – сказала миссис Энтони, разливая крепкий чай и указывая локтем на пачку на столике. – Бывает и хуже.
Миссис Петтигру сказала:
– Не знаю уж, куда хуже. Тридцать лет жизни я положила на Лизу Брук. Все знали, что деньги ее причитаются мне. А потом откуда ни возьмись объявился этот. Гай Лит. Ни в каком браке они не состояли. Не настоящий это был брак.
Она пододвинула к себе чашку чаю и, склонившись к уху миссис Энтони, поведала ей, как жестоко и по какой давней причине Гай Лит обманул Лизу Брук и не смог вступить с нею в супружеские отношения.
Миссис Энтони основательно отхлебнула чаю из чашки, которую держала обеими руками и в которую выдохнула так, что душистый пар уютным теплом обволок ее нос.
– Ну и все же, – сказала она, – муж есть муж. Раз законный.
– Лиза его никогда открыто не признавала мужем, – сказала миссис Петтигру. – Пока она не умерла, никто и не знал, что она замужем, вот же свинюшка паршивая.
– А вроде вы говорили, что она ничего, – удивилась миссис Энтони.
– Я про Гая Лита, – сказала миссис Петтигру. – Это он паршивая свинюшка.
– Ах, вон что. Ну, миленькая, суд еще свое слово скажет, когда время придет. Вы сигарету-то берите.
– Я с вами прямо курякой стану, миссис Энтони. Спасибо, я возьму, а вот вам не мешает курить поменьше, поберегли бы здоровье.
– С двадцати пяти лет по двадцать штук в день курю, а вчера перевалило за семьдесят, – сказала миссис Энтони.
– Как за семьдесят! Господи, да куда же...
– Семьдесят лет мне вчера исполнилось.
– Ах, семьдесят лет. Ну, так вам самое время на отдых. А то с этими... – миссис Петтигру кивнула на кухонную дверь, имея в виду Колстонов, пребывающих где-то за нею.
– Да нет, у них неплохо, – сказала миссис Энтони. – Сам-то он прижимистый, а она хорошая, она-то мне нравится.
– Прижимистый по части денег? – спросила миссис Петтигру.
– То есть не дай бог, – сказала миссис Энтони, повращав глазами и обратив взгляд на собеседницу для пущего понимания.