Эта часовня поистине достойна быть королевской, подумалось мне, и вдруг сам монастырь перестал восприниматься как обыкновенное культовое сооружение и превратился в моем воображении в величественный дворец. Мне представилось, что я сам поселился в нем, но следую не тому образу жизни, какой одобрила бы Дора, а тому, какой всегда привлекал меня самого, то есть купаюсь в роскоши и каждый день прохожу по отполированным до сияющего блеска полам в великолепно убранное святилище, чтобы прочесть свои молитвы.
О, я просто влюбился в этот монастырь! Он воспламенил мой разум. Подумать только! Купить такое здание в тихом квартале большого современного города и обустроить в нем свое жилище, величественное, роскошное и безопасное! Я вдруг позавидовал Доре... Нет, вернее будет сказать, что мое уважение к ней многократно возросло.
В Европе очень многие живут в таких многоэтажных особняках с ухоженными внутренними двориками, огражденными боковыми крыльями строений. В Париже, например, немало подобных домов. Но в Америке возможность поселиться в столь великолепном месте приобретает особую привлекательность.
Однако Дора мечтала совсем о другом. Она хотела обучать здесь женщин, делать из них искусных проповедниц, способных нести людям Слово Божие с не меньшим пылом и такой же самоотверженностью, как делали это святой Франциск или Бонавентура.
Что ж, если смерть Роджера внезапно и навсегда разрушит ее веру, Дора сможет жить здесь с поистине королевской пышностью.
Каким образом я могу повлиять на Дору – хватит ли у меня сил? Соответствует ли это ее желаниям, если я все же каким-то образом смогу убедить ее в необходимости принять огромное наследство и превратиться в принцессу, живущую в этом дворце? Станет ли она счастливым созданием, спасенным от нищеты и горя, в которые столь часто и с легкостью ввергает людей религия?
Сама по себе идея в целом неплоха. Игра стоит свеч. Ах, как это свойственно мне: мечтать о рае на земле, рисуя в своем воображении картины роскоши, оснащенной к тому же всеми благами цивилизации!
Ужасно, Лестат! Стыдно!
Кто я такой, чтобы лелеять в душе подобные мысли? А что? Мы могли бы жить здесь, например, как Красавица и Чудовище. Дора и я. Я громко рассмеялся. По спине вдруг пошел холодок, однако шагов я не слышал.
Я вновь оказался в полном одиночестве и настороженно прислушался.
– Попробуй только осмелиться приблизиться ко мне сейчас, – прошептал я, обращаясь к своему преследователю, хотя знал, что его нет рядом. – Я здесь, в часовне! И я в абсолютной безопасности. Не в меньшей, чем если бы стоял сейчас посреди собора».
Интересно... А что, если преследователь сейчас смеется надо мной: «Лестат, все это не более чем плод твоего воображения!»
Не важно. Сейчас я пройду по мраморному полу придела к ограждению, возле которого прихожане когда-то приобщались святых тайн, – надо же, оно сохранилось практически в первозданном виде! – обращусь взглядом к алтарю и не стану больше ни о чем думать.
Настойчивый голос Роджера по-прежнему звучал в моих ушах. Я не забыл его просьбу. Но ведь я уже успел полюбить Дору, не так ли? Я пришел сюда. И я непременно сделаю что-нибудь. Но не следует спешить, мне необходимо время.
Мои шаги гулким эхом отдавались в часовне. Меня это не смущало. Маленькие рельефные вехи остановок крестного хода по-прежнему оставались на своих местах – в простенках между витражными окнами по периметру стен, но алтарь исчез. Вместо алтаря в предназначенной для него нише стояло гигантское распятие.
Распятия всегда привлекали и восхищали меня. Существует неисчислимое множество способов передачи разнообразных деталей, и искусные произведения мастеров, изображавших распятого Христа, буквально заполняют художественные сокровищницы всего мира и те храмы и базилики, которые тоже превращены в музеи. Но это распятие даже на меня произвело колоссальное впечатление. Выполненное в реалистической манере, характерной для конца девятнадцатого столетия, оно было поистине огромным и, несомненно, старинным. Короткая набедренная повязка Христа как будто трепетала на ветру, а его лицо с глубоко запавшими щеками было исполнено неизбывной печали.
Этот шедевр, безусловно, принадлежал к числу находок Роджера. Во-первых, распятие было несоразмерно велико для ниши алтаря, а во-вторых, по мастерству исполнения резко выделялось на фоне всего остального убранства часовни. Уцелевшие гипсовые статуи миловидной, но ничем не примечательной Терезы из Лизье в ее неизменном наряде монахини-кармелитки с распятием и букетом роз в руке, святого Иосифа с лилией и даже статую самой Царицы Небесной с короной на голове, стоявшую в предназначенном ей святилище сбоку от алтаря, никак нельзя было назвать великими произведениями искусства. Да, они были выполнены в человеческий рост, аккуратно раскрашены, но не более.
В противоположность им распятый Христос вызывал в душе бурю эмоций, заставлял человека задуматься, принять в душе какое-то решение. Глядя на него, кто-то, быть может, говорил себе: «Я ненавижу христианство за допущенное кровопролитие»... А кто-то, возможно, с болью вспоминал и словно заново переживал те муки, которые испытывал во времена далекой юности, воображая, как эти же острые гвозди вновь и вновь пронзают его руки. Великий пост... Размышления и созерцание... Церковь... Голос священника, заученным тоном произносящий одни и те же слова: «Господь наш Христос»...
Сам я одновременно испытывал оба чувства: и ненависть, и боль. Стоя перед распятием в состоянии полной растерянности и неопределенного ожидания, я краем глаза бессознательно следил за мельканием уличных огней в цветных стеклах витражей и мысленно уносился в прошлое, в эпоху собственного детства... Потом я вспомнил о Роджере, о его любви к дочери, и мои собственные переживания померкли перед этой любовью. Поднявшись по ступеням, которые некогда вели к алтарю и дарохранительнице, я коснулся ступни распятого Господа. Старое дерево... В ушах моих зазвучали древние песнопения, непонятные и таинственные. Я всмотрелся в лицо Христа и увидел, что оно вовсе не искажено мукой, а, напротив, исполнено мудрости и спокойствия – вероятно, в последние секунды перед смертью.
Донесшийся откуда-то громкий звук заставил меня резко отпрянуть назад, я оступился, едва не потеряв равновесие, и повернулся спиной к алтарю. В здании кто-то был, кто-то тихими шагами шел по первому этажу, приближаясь к той самой лестнице, по которой я недавно поднялся.
Я бросился к выходу из часовни. Я не слышал голосов и не ощущал никакого запаха. Никакого запаха! Сердце у меня упало.
– Я больше не вынесу, – прошептал я, дрожа с ног до головы. Но ведь иногда человеческий запах удается уловить не сразу – следует принимать во внимание и ветер, а точнее, довольно сильные сквозняки, гуляющие по зданию.
Кто-то уже поднимался по ступеням.
Я прислонился спиной к стене за дверью часовни – так, чтобы увидеть неизвестного посетителя, как только он достигнет площадки лестницы. Если же это Дора, я намеревался немедленно спрятаться.
Это была не Дора. Человек легко и быстро взбежал вверх по лестнице – так быстро, что я сумел рассмотреть его, только когда он оказался прямо передо мной.
Это был тот самый мужчина!
Я буквально застыл на месте, не в силах отвести от него взгляд. Ростом и фигурой он мало походил на меня, но сложен был очень пропорционально. В том, что он не издавал запаха, я ошибся. Однако запах показался мне необычным – смесь крови, пота и соли. До моего слуха доносилось тихое сердцебиение...
– Перестань мучить себя, – произнес он вполне обычным голосом. – Я весь в раздумьях и еще не решил, стоит ли делать тебе предложение сейчас или подождать, пока ты встретишься с Дорой. Просто не знаю, что лучше.
Он стоял всего в каких-нибудь четырех футах от меня.
С надменным видом я оперся плечом о косяк двери и сложил на груди руки. В часовне за моей спиной мерцали огоньки. Интересно, было ли заметно, до какой степени я испуган? А ведь я буквально умирал от страха.
– Кто ты? И что тебе от меня нужно? – спросил я. – Расскажешь сам, или мне придется задавать вопросы и вытаскивать из тебя информацию?
– Тебе прекрасно известно, кто я, – все так же сдержанно и спокойно ответил он.
Неожиданно в глаза мне бросилась одна весьма важная деталь: безукоризненные пропорции его лица и фигуры, почти абсолютная правильность черт. Он был совершенно лишен каких-либо особых примет.
– Ты прав, – произнес он с улыбкой. – Во все времена и где бы я ни оказался, предпочитаю принимать именно такой вид – он привлекает меньше всего внимания. – Тон его по-прежнему оставался доброжелательным. – Знаешь, не слишком удобно разгуливать с черными крыльями за спиной и козлиными копытами. Да и смертных они почему-то мгновенно приводят в ужас.
– Советую тебе убраться отсюда к чертовой матери, да поживее, пока Дора не вернулась, – неожиданно вспылил я, брызгая слюной от ярости.
В ответ он хлопнул себя руками по бедрам и расхохотался.
– Нет, ты действительно паршивец, Лестат. – В голосе его не ощущалось ни злобы, ни высокомерия. – Правильно прозвали тебя собратья. Ты не имеешь права мне приказывать.
– С чего это вдруг? А что, если я просто возьму и вышвырну тебя отсюда?
– Желаешь рискнуть? Быть может, мне стоит принять иной облик? И позволить моим крыльям...
Перед глазами у меня все поплыло, зрение затуманилось, в ушах зазвучал неумолчный гул голосов...
– Не-е-ет! – только и смог выкрикнуть я.
– Ладно.
Все мгновенно прекратилось, пыль осела, и лишь мое сердце продолжало бешено колотиться в груди, словно вот-вот готовое выскочить наружу.
– Что ж, я скажу тебе, что собираюсь сделать, – вновь заговорил он. – Я позволю тебе уладить все дела с Дорой, коль скоро они тебя так волнуют. Едва ли мне удастся отвлечь твои мысли от забот о судьбе этой девушки. А потом, когда со всем этим будет покончено – с ее мечтами и тому подобным... Когда ты все устроишь... Мы сможем побеседовать с глазу на глаз – ты и я.