Подходя ближе к церкви, мы увидели, как повсюду собираются небольшие группы людей. В гуще одной из них быстро, горячо говорил молодой человек:
– В четырнадцатом веке ее, Веронику, официально признали святой, и считалось, что Плат был утерян во время Четвертого крестового похода, когда венецианцы штурмовали Айя-Софию. – Он остановился, чтобы поправить очки на носу. – Разумеется, Ватикан не преминет вынести официальное решение по этому поводу, как всегда это делает, но из оригинала Плата уже получены семьдесят три копии, и это на глазах бесчисленных свидетелей, готовых дать показания перед папским престолом.
В другом месте собралось несколько одетых в темное мужчин, должно быть священников – не могу сказать точно, – в окружении слушателей, щурящихся на снег.
– Я не утверждаю, что иезуиты не могут прийти, – сказал один из мужчин. – Я сказал лишь, что они не придут сюда, чтобы взять управление в свои руки. Дора просила, чтобы хранителями Плата стали францисканцы, если она покинет собор.
А позади нас две женщины сошлись на том, что уже были проведены экспертизы и что возраст Плата не вызывает сомнений.
– Сейчас нигде в мире больше не выращивается этот сорт льна; невозможно найти новый кусок такой ткани; сама новизна и чистота этой ткани являют собой чудо.
– ...Все телесные жидкости, каждая часть изображения, полученная из жидкостей человеческого тела. Не следовало портить Плат, чтобы это обнаружить! Это... это...
– ...Действие энзима. Но вы понимаете, как искажают подобные вещи...
– ...Нет, не «Нью-Йорк таймс». «Нью-Йорк таймс» не собирается утверждать, что три археолога признали ее подлинной...
– Не подлинной, друг мой, а лишь не имеющей современного научного объяснения...
– Бог и дьявол – идиоты! – произнес я.
Группа женщин повернулась ко мне в изумлении.
– Прими Иисуса как своего Спасителя, сын мой, – сказала одна из них. – Он умер за наши грехи.
Дэвид утащил меня прочь. Никто больше не обращал на нас внимания. Маленькие школы росли как грибы – группки философов и свидетелей или просто тех, кто поджидал очарованных, нетвердой походкой выходящих из церкви людей с лицами, залитыми слезами.
– ...Я видел Его, я видел Его, это был лик Христа.
И прилепившаяся к арке подобно огромной паукообразной тени фигура вампира Маэла, почти невидимая для них, ждала, чтобы вступить в свет утренней зари с руками, раскинутыми в форме креста.
Он бросил на нас хитрый взгляд.
– Ты тоже! – тихо сказал вампир своим сверхъестественным голосом, неслышным для прочих. – Иди, встреть солнце с распростертыми руками! Лестат, Бог выбрал тебя в качестве Своего посланника.
– Пойдем, – молвил Дэвид. – Мы достаточно повидали за эту ночь и за все предыдущие.
– И куда же мы пойдем? – спросил я. – Перестань, не надо тянуть меня за руку. Дэвид! Ты слышишь меня?
– Уже перестал, – вежливо откликнулся он, понижая голос и тем самым как бы советуя мне тоже говорить тише. Медленно падал снег. В ближней к нам железной жаровне потрескивал огонь.
– Книги! Что с книгами? Как же, во имя Бога, я мог позабыть про книги?!!
– Какие книги? – спросил он. Дэвид как раз подтолкнул меня, чтобы дать пройти прохожему, к витрине магазина, за стеклом которой виднелась кучка людей, наслаждающаяся теплом и глядящая в сторону церкви.
– Книги Винкена де Вайльда. Двенадцать книг Роджера! Что с ними стало?
– Они там, – сказал он. – Там, наверху, в башне. Она оставила их тебе. Лестат, я это тебе объяснял. Она говорила с тобой прошлой ночью.
– В присутствии всех невозможно было говорить правду.
– Она сказала тебе, что эти реликвии теперь твои.
– Необходимо достать книги! – сказал я. О, каким же я был глупцом, что позабыл об этих прекрасных книгах.
– Успокойся, Лестат, не переживай. Нельзя, чтобы на тебя обращали внимание. С квартирой ничего не случилось. Она никому о ней не рассказывала. Она оставила ее нам. Она не скажет никому, что мы там были. Она мне обещала. Она отдала документы, касающиеся приюта, тебе, Лестат, неужели не понимаешь? И порвала все связи с прежней жизнью. Ее старая религия мертва, отменена. Она родилась заново, став хранительницей Плата.
– Мы этого не знаем! – рычал я. – И никогда не узнаем. А если мы не знаем и нам не дано знать, то как может это принять она?!
Он подтолкнул меня к стене.
– Я хочу вернуться и забрать книги, – сказал я.
– Разумеется, мы сделаем это, если ты хочешь.
Как же я устал.
Люди на тротуарах пели:
– И Он идет со мной, и говорит со мной, и позволяет называть Его по имени.
Квартира была в порядке.
Насколько я понимал, Дора так и не возвращалась сюда. Ни один из нас не возвращался. Дэвид приходил проверить, и Дэвид говорил правду. Все оставалось на своих местах.
За исключением того, что в крошечной комнатенке, в которой я тогда спал, стоял только один сундук. Моя одежда и одеяло, на котором она лежала, покрытая грязью и сосновыми иглами из древнего леса, исчезли.
– Это ты убрал все?
– Нет, – сказал он. – Думаю, это она. Это все реликвии ангельского посланца. Насколько мне известно, их забрали чиновники из Ватикана.
Я рассмеялся.
– Они подвергнут анализу все эти вещи, включая кусочки лесной органики.
– Одежда посланца Господа – об этом уже писалось в газетах, – сказал он. – Лестат, пора приходить в себя. Невозможно ощупью продвигаться по миру смертных, как ты это делаешь. Ты рискуешь собой, рискуешь жизнями окружающих. Ты представляешь риск для всего вокруг. Необходимо сдерживать свою силу.
– Риск? После того, что я сделал, создав чудо вроде этого – новое вливание крови в ту религию, которую ненавидел Мемнох? О Господи!
– Ш-ш-ш. Тише, – сказал он. – Сундук здесь. Книги в сундуке.
А-а, значит, книги были в этой маленькой комнатке, где я спал. Я был утешен, абсолютно утешен. Я уселся там со скрещенными ногами, раскачиваясь взад-вперед и плача. Так странно было плакать одним глазом! Господи, а слезы выходят из левого глаза? Не думаю. Полагаю, он вырвал и каналы – что ты скажешь?
Я протянул руку и откинул крышку сундука. Он был сделан из дерева – китайский сундук, украшенный многофигурной резьбой. И там лежали двенадцать книг, каждая тщательно завернутая нами, все в сохранности, все сухие. Мне не надо было открывать их, чтобы удостовериться в этом.
– Я хочу, чтобы мы сейчас же ушли, – сказал Дэвид. – Если ты снова начнешь рыдать, если опять начнешь рассказывать людям...
– О, я знаю, как ты устал, друг мой, – ответил я. – Прости меня. Мне очень жаль. – Я вспомнил, как он силой отрывал меня от одной группы людей, от следующей, утаскивая прочь с глаз смертных.
Я снова подумал о тех полицейских. Я даже не сопротивлялся им. Просто они один за другим отступали назад, словно уходя от чего-то заразного, нездорового, как подсказывало им их телесное существо. Назад.
И она тоже говорила о посланце Господа. Дора говорила вполне определенно.
– Нам следует бросить все это сейчас же, – сказал он. – Довольно. Придут другие. Я не хочу видеть других. А ты? Ты хочешь отвечать на вопросы Сантино, или Пандоры, или Джесс, или кого угодно? Что еще мы можем сделать? Я хочу уйти.
– Ты считаешь, что я был его шутом, не так ли? – спросил я, поднимая на него глаза.
– Чьим шутом – Господа или дьявола?
– В том-то и дело, – ответил я, – не знаю. Скажи, что ты думаешь.
– Я хочу уйти, – сказал он, – потому что если я сейчас не уйду, то примкну к ним этим утром на ступенях церкви – к Маэлу или кто там будет еще. И следом придут другие. Я их знаю. Я их вижу.
– Нет, ты не можешь это сделать! Что, если каждая крупинка этого – ложь? Что, если Мемнох не был дьяволом, а Бог не был Богом и все это было какой-то отвратительной мистификацией, разыгранной перед нами монстрами, мало чем отличающимися от нас самих?! Даже и не думай о том, что примкнешь к ним на церковных ступенях! Земля – это то, что у нас есть! Прильни к ней! Ты не знаешь. Ты не знаешь о вихрях и аде. Не знаешь. Только Ему ведомы правила. Только Ему дано говорить правду! А Мемнох раз за разом описывал Его как сумасшедшего, нравственного идиота.
Дэвид медленно обернулся, на лице его заиграли блики света. Он тихо спросил:
– Его кровь, Лестат, неужели она и вправду может быть в тебе?
– Не вздумай верить в это! – сказал я. – Только не ты! Нет. Не верь. Я выхожу из игры. Я отказываюсь принимать чью-либо сторону! Я принес Плат назад, чтобы ты и она поверили в мои слова – это все, что я сделал, – и вот случилось это... это безумие!
Я потерял сознание.
На мгновение я узрел свет небес – или мне это показалось? Я узрел Его, стоящего у балюстрады. Я учуял тот сильный ужасный запах, что так часто поднимался от земли, с полей брани, с полей ада.
Дэвид опустился рядом со мной на колени, взяв меня за руки.
– Взгляни на меня, не исчезай сейчас! – сказал он. – Я хочу, чтобы мы ушли отсюда, нам надо уйти. Понимаешь? Мы вернемся домой. И потом, я хочу, чтобы ты рассказал мне всю историю, продиктовал ее мне, слово за словом.
– Зачем?
– Мы отыщем, что в твоих словах правда. Подробности помогут нам разобраться в том, что кто сделал и для кого. Либо тебя использовал Бог, либо Мемнох! Либо Мемнох все время лгал! Либо Бог...
– А-а, так вот отчего у тебя голова болит? Я не хочу, чтобы ты записывал. Если ты запишешь, то это будет лишь версия – версия, а версий и так слишком много. Что рассказала им Дора о своих ночных посетителях, о своих милостивых демонах, что принесли ей Плат? Они забрали мою одежду! Что, если на этой одежде остались частицы моей кожи?
– Пойдем, пойдем, возьми книги – вот – я помогу тебе. Здесь три мешка, но хватит двух; положи эту связку в свой, а я возьму этот.
Я повиновался его приказаниям. Мы уложили книги в два мешка. Теперь можно и отправляться.
– Почему вы оставили книги здесь, а все прочее отослали?
– Она хотела, чтобы их забрал ты, – сказал Дэвид. – Я же говорил тебе. Она просила меня проследить, чтобы они попали к тебе. И она отдала тебе все остальное. Она сожгла все мосты. Это религиозное движение, затрагивающее фундаменталистов и фанатиков, христиан Востока и Запада.