Я вспоминала свой разговор с Егором Спиридоновым в мурманском поезде – о связи логики с формами социального бытия. Каким будет мышление будущего? «Логика будущего будет так же соответствовать бесклассовому коммунистическому обществу, как ассоциативное мышление первобытного коммунизма соответствовало тем отношениям. И так же отличаться от современной логики, как бесклассовое общество от классового. В бесклассовом будет диалектическая логика, включающая противоречия, свойственные процессу…»
Тут поезд засвистел и остановился у водокачки.
– Теперь надолго! – сказали осведомленные пассажиры и пошли из вагонов отдохнуть по откосам насыпи.
– А кипяточек-то? Кипяточек тут есть? – спросила, высовываясь из окна, толстощекая старуха с нижней лавки. – Родные мои, кто бы кипяточку принес?
– Давайте, бабушка, я вам принесу, – предложила я, спрыгивая с полки.
– Деточка, благодарствую! Не сочтите за труд!
Я взяла чайник и выскочила из вагона.
Ветерок, насыщенный запахом сена, показался необычайно бодрящим.
– Где? Где кипяток – далеко? – спросила я, ища повод бежать быстрее.
– Та-ам! – махнули рукой проходившие.
И, прижав чайник, я побежала к кипятильнику, радостно отталкиваясь от земли. Зажмурившись, неслась, как на гонках.
И вдруг – ткнулась головой во что-то пружинистое. Открыла глаза: передо мной был округлый живот, облаченная в синюю толстовку грудь и румяное лицо с раздвоенной седоватой бородкой. Из-под пенсне, венчавшего крупный нос, удивленно смеялись глаза… Лысина блестела из-под путейской фуражки.
– Пробег был великолепен, а удар – оглушителен, – сказал человек, весело колыхая животом и обращаясь к спутнику.
Тот, высокий и бритый, тоже в путейской фуражке, засмеялся, показывая неровные зубы.
– Как это вы не сбили Петра Петровича с ног, дорогой товарищ барышня? – сказал он, покачивая головой.
– Простите, пожалуйста! – конфузилась я. – Совсем нечаянно!
– Полагаю, не злоумышленно хотели выпустить душу из бренного тела, – ответил толстяк, рассматривая меня.
– Куда это вы так спешили? – спросил бритый.
– За кипятком. Старушка, соседка по вагону, просила.
– А вы куда едете?
– В Пермь.
– Студентка?
– Да.
– Та-ак, та-ак… Пермского университета? – спросил толстяк.
– Нет, Петроградского, я на практике.
– И едете в бесплацкартном вагоне этого убийственного «Максима»? – щуря глаза, протянул бритый инженер.
– Что в нем ужасного? – удивилась я. – Вовсе неплохо еду. И люди кругом хорошие.
– Вонь, теснота…
– Пустяки! Надо вот кипяток старушке достать. – Я тряхнула чайником.
– Мы вам достанем, самый горячий, – предложил толстяк.
– Я думаю, он везде одинаковый, – улыбнулась я.
– Наш – лучшего качества. Да в кипятилке, верно, и нет уж…
Действительно, в кипятилке мрачный голос сказал:
– Весь выпили. – Волосатая физиономия высунулась в окошечко, но, увидев инженеров, осклабилась. – Проводники в ваш вагон отнесли, не извольте беспокоиться, товарищ начальник пути!
– Ну вот видите – придется идти к нам! – сказал толстяк, разводя руками. – Я вам говорил: у нас лучшего качества. Идем!
– Ну пойдем, когда так! – улыбнулась я.
Подошли к блестевшему синими стенками салон-вагону. Зеркальные окна, казалось, усмехались вежливо-снисходительно, как бритый инженер. Я презирала и начищенный вагон, и начищенного инженера.
Проводник услужливо открыл дверь.
– Налейте-ка в этот чайник кипятку, Степан! – сказал толстый Петр Петрович. – А может, вы с нами стаканчик выпьете? Или лимонаду холодного? – предложил он мне.
В открытые двери видны были парусиновые чехлы на диванах и белая скатерть на столе. Синие занавесочки затеняли окна. Благопристойно, прохладно и чисто.
– Это – наш служебный вагон, – сказал Петр Петрович, – в нем мы с Николай Сергеевичем странствуем не без удобств. И – тоже в Пермь. Чем тащиться «Максимом» – переходите-ка к нам! Нас прицепят ночью к скорому, и утром будем в Перми.
– Ну что вы! Нет, спасибо!
– А почему, собственно? Петр Петрович это прекрасно придумал! У нас одно купе пустует. Вот мы и предоставим его вам, – посмеиваясь, сказал Николай Сергеевич.
– Спасибо! Мне и так неплохо. Спасибо за кипяток! – Я соскочила с лесенки и пошла к своему вагону.
Из-за леса засвистел встречный. Бабушка в окне взволнованно выглядывала.
– Деточка моя, я думала, вы потерялись!
– Вот она я! – улыбнулась я, вскакивая на подножку.
Шипя тормозами, прошел встречный поезд. Остановился. «Максим» закричал, дернул. Чокая буферами, состав двинулся.
Я подтянулась, вскинула ноги и улеглась на своей полке. Веер подсолнечной шелухи и окурков осыпал меня – это парень с третьей полки высунулся в окно, крича:
– Са-а-дись, ребята! Останетесь… Садись, Миха, лезь!
Пассажиры бежали по платформе и гроздьями вешались на подножку. Входившие в вагон отфыркивались:
– Ну и крепок дух!
Я хотела опять приняться за Канта, но стук, шум и духота мешали думать. «Пожалуй, неплохо бы ехать в салон-вагоне, – мелькнула мысль, – все-таки чистота – приятная вещь. И не будут мешать…»
Старик напротив курил махорку и рассказывал, как ездил в Вятку, к сыну:
– Ничего угошшали, подходяшше! Ничего, говорю… – твердил он.
Толстощекая старуха пила кипяток и рассказывала соседке об уме своей коровы. Соседка сочувственно соглашалась, посасывая мелкие кусочки сахару.
– А вы, деточка, с нами чайку? – предложили они мне.
Я отказалась. Стала смотреть в окно. Мохнатые лапы елей, раздвигая чащу лиственного леса, просовывались к самому железнодорожному полотну.
Потом лес разорвали поля. Ели стояли в них одиночками, по холмам, как сторожа. Вятская буро-красная земля убегала от поезда…
Мы снова остановились на какой-то станции. Я высунула голову.
– A-а, вот вы где! Мы за вами! – крикнули снизу.
Взявшись под руку, оба инженера, еще более свежие, чистые, улыбающиеся, стояли перед вагоном.
– Пришли уговорить вас перейти к нам и помочь перенести вещи, – сказал Николай Сергеевич, покачиваясь на носках.
– Соглашайтесь, соглашайтесь, чего там! – кивал Петр Петрович. – Берите вещи дамы, батенька.
Я поколебалась, но чистота и прохлада вагона-салона манили меня.
– Хорошо! – наконец согласилась я. – Спасибо, перейду, если это вас не затруднит. Вещей у меня нет.
Я закрыла «Критику чистого разума», сунула ее в рюкзак, скатала одеяло туда же и спрыгнула с полки.
– Куда, моя деточка? – спросила толстощекая старуха.
– Перехожу в другой вагон, бабушка, там свободнее.
– Ну дай тебе Бог!
Соскочив с подножки вагона, я поправила рюкзак.
– Дайте я понесу, – наклонился Николай Сергеевич.
– Спасибо, я сама!
Подошли к блистающему вагону. Петр Петрович открыл купе.
– К вашим услугам! Тут и умывальник, и зеркало. Мы будем ждать вас в столовой.
Я закрыла дверь и посмотрела в дверное зеркало. На меня глянуло смуглое и грязное лицо с яркими глазами. Я засмеялась, откинула умывальник и стала с наслаждением плескать воду. Достала из рюкзака полотенце, чистую блузу, долго расчесывала и заплетала косу. И наконец, еще раз глянув в зеркало, вышла в коридор.
– Пожалуйста, пожалуйста! – звал Петр Петрович.
Легко ступая солдатскими сапогами по блестящему линолеуму, я пошла в их салон.
Кипел самовар. На столе масло, сыр, печенье, а в середине – бутылка вина. Хозяева усадили к столу. С веселым любопытством я оглядывала все.
– Как в довоенное время!
– Ничего живем, – весело отвечал Петр Петрович, – прошу вас, – он подвинул стакан чаю, – бутербродик, пожалуйста! Кушайте, не стесняйтесь!
– Я редко стесняюсь, – улыбнулась я. – Если стесняться – не увидишь людей и многого не заметишь, а ведь все – интересно.
– Правильно! – осклабился частоколом зубов Николай Сергеевич. – Надо изучать жизнь! – Изогнувшись дугой, с пришепетыванием втягивая воздух, он рассмеялся. Петр Петрович кашлянул и взглянул на него.
Я спокойно рассматривала обоих. От этого спокойствия им будто становилось неловко.
– М-да! – сказал Петр Петрович. – Значит, в университете вы учитесь?
– Нет, в Географическом институте.
– И жизнь изучаете? – улыбаясь, спросил Николай Сергеевич.
– А книжечку какую почитывали? Претолстенная… Интересный роман?
– Это не роман – это «Критика чистого разума» Канта.
– Что-о? – удивленно откликнулся Петр Петрович. – То есть как это – Кант? Какой?
– По-моему, он один – Иммануил Кант, немецкий философ. Чему вы удивляетесь?
– Не подходит как-то к вагонному чтению, – покачал лысиной Петр Петрович.
– Почему? Читать можно всюду. Мне надо успеть проработать за лето «Критику чистого разума».
– Ну и как? Уморились? – засмеялся Николай Сергеевич. – Неужели нужно к экзамену?
– Нет, для себя. Знание философии ведь каждому нужно. Правда?
– Признаться, не замечал… Молодая девушка едет в путешествие, и вдруг – Кант.
– Экстравагантно! – подхватил Николай Сергеевич. – И не засыпаете над философией?
– Да вы-то читали Канта?! – спросила я.
– Не пробовал, – смеясь, ответил Николай Сергеевич.
– Напрасно! Канта должен каждый прочесть – без Канта немыслима гносеология. Он основоположник учения о мышлении, об анализе мышления, – поправилась я. И, незаметно для себя, перейдя к еще не остывшим мыслям, стала излагать свою точку зрения на Канта.
В пылу рассуждения, не замечая, я допила чай и, доедая хлеб с маслом, потребовала, чтобы Николай Сергеевич изложил, как он думает жить без гносеологии. Петр Петрович заерзал на стуле.
– Ну-те, батенька, отвечайте-ка! А? Предложение, можно сказать, неожиданное.
Он хихикнул:
– Я, знаете ли, позитивист, – важно сказал Николай Сергеевич, – я поклонник Спенсера и абстрактные суждения считаю софизмами.
– А вы хорошо знаете Спенсера? – живо спросила я. – Тогда у меня к вам несколько вопросов…