— Лейтенант Гизбо, — твердо произнес Бад, глядя ему в глаза, — вы арестованы за предательство. Сдайте оружие и значок.
Все в дежурке удивленно уставились на начальника.
— Сержант, почему вы стоите? Вызовите конвой.
Джессап уже почти повернулся к лейтенанту Гизбо спиной, когда тот вдруг подался к тумбе с телевизором, выхватывая из поясной кобуры пистолет. Но полицейские и коренастый Салем отреагировали раньше — схватили предателя за руки, не дав взвести курок.
Бад спокойно вышел из дежурки. Наблюдавшая за происходящим через широкое окно толпа в холле мгновенно смолкла. Люди ждали объяснений. Капитан постоял, глядя на суровые лица сотрудников, и решил сделать что задумал. Решил пойти до конца, сказав подчиненным правду. У него не осталось сомнений, что в кейсе у Шелби были свидетельства против «Мемории». Похоже, корпорация рассчитывала заполучить их любыми средствами и уничтожить, но в момент вторжения в резервацию что — то пошло не так, как хотелось боссам «Мемории». Поэтому Гизбо пытался попасть за периметр как можно скорее, поэтому заказчики убийства Кэтлин Бейкер, используя связи в правительстве и полученную от лейтенанта информацию, решили отобрать журналиста у Бада и, вполне возможно, потом промыть Гиллану мозги, как поступили уже со свидетелями других происшествий, или устранить навсегда.
Он снова окинул взглядом холл: люди ждали. Пора переходить к решительным действиям, отдать приказы. Бад заговорил, эмоции захлестывали его, но он старался не торопиться, чтобы подчиненные услышали каждое слово, поняли суть происходящего, поверили ему. Через час возле офисов корпорации будет твориться что — то невообразимое, начнут выстраиваться гигантские очереди, как в канун «черной пятницы», когда жители городов, бросив все дела, устремляются на ночь глядя в магазины, чтобы попасть на распродажу товаров по сниженным ценам по окончании Дня Благодарения. Но разница заключалась в том, что товаром сейчас служили воспоминания. Такого развития событий Джессап не ожидал.
Из головы капитана не выходили слова ведущего, читавшего объявление по ТВ: всем, кто сумеет попасть в отделения «Мемории» до полуночи следующего дня, услуги будут предоставлены бесплатно. Любой желающий сможет выбрать себе профессию по душе, заявленный в новостях список был достаточно длинным — ведь корпорация накопила в базе приличный запас данных за долгие годы. Теперь стало понятно, почему в последние месяцы «Мемория» так активно открывала новые отделения по всей стране. Ее боссы готовились осуществить проект века и наконец дать людям радость и процветание, оздоровить нацию, подтвердив слова, служившие навязчивым девизом три десятилетия.
Но Бад понимал, что за ширмой этой акции решается другая глобальная проблема: деньги и власть. Вот что нужно корпорации. Никто в истории, кроме Иисуса, не раздавал хлеб бесплатно. Вскоре он и его сотрудники выйдут в тираж — нужно смотреть правде в глаза. Уникальность профессий нивелируется, ветераны в армии и полиции теперь расходный материал. Их мозги нужны лишь «Мемории», но только чтобы извлечь необходимые воспоминания, превратить их ценный опыт в цифру и… сжав файлы до нужного размера, продать по доллару за мегабайт, как акции на бирже. Пройдет неделя, месяц — и на смену таким, как он, придут другие специалисты, с блеском в глазах, загруженные навыками под завязку. Они выдержат любую аттестацию, любой профотбор, еще Джессапа с остальными учить станут.
Поэтому он спешил объяснить людям суть «Вакцинации» и высказать свои опасения насчет «Мемории». Он рассказал подчиненным, за что арестован лейтенант Гизбо, поделился информацией о журналисте, видившем и слышавшем Фрэнка Шелби в башне «Мемории», и начал ставить задачи командирам подразделений.
Глава 19
Свет был настолько яркий, что проникал сквозь плотно сомкнутые веки. Фрэнк чувствовал тепло лампы — а может, их там несколько и все одновременно направлены в лицо? Он боялся открыть глаза, мешала боль. Нестерпимая боль в затылке раскалывала череп — казалось, мозг вот — вот взорвется, брызнет вязкой кроваво — серой кашицей из ушей, ноздрей и раскрывшегося в муках рта. Его тело находилось в полусогнутом положении, спина, ягодицы и бедра касались твердой поверхности. Что это под ним? Какая — то лежанка, анатомическое кресло?
Боль в голове едва заметно притупилась, теплый свет ярких ламп немного отвлекал от пульсации крови в висках и затылке. Фрэнк попробовал шевельнуть рукой, но не получилось. Что — то мешало. Попытка подвигать ногами и приподняться тоже не удалась. Грудь, плечи, локти, кисти, ноги в разных местах были прикованы к поверхности, на которой он лежал. По ощущениям похоже на стягивающие ремни. Фрэнк так и не решился открыть глаза, чтобы проверить догадку, потому что сбоку раздалось:
— Приходит в себя.
— Очнулся? — воскликнули напротив. — Наконец — то.
Второй голос показался знакомым. Фрэнк слышал его раньше, не так близко и слегка искаженным. Где и когда это было?
— Боу, приглушите свет. Даже у меня заболели глаза, а вашему подопечному, наверное, еще хуже.
— Да, сэр.
Веки непроизвольно дрогнули, когда тепло и свет ламп ослабли. Перед глазами замелькали разноцветные круги, вспыхнули разом и взлетели десятки ярких мушек, и боль в голове быстро напомнила о себе. Кровь ритмично запульсировала в затылке, прожигая череп изнутри.
— Он меня слышит? — спросили знакомым голосом.
Чужое дыхание и запах дорогого одеколона коснулись лица Фрэнка — говоривший приблизился к ложу, обойдя его справа.
— Думаю, да. Но лучше немного подождать, сэр, не пытайтесь с ним заговорить. Фрагментарное сканирование памяти и одновременное извлечение воспоминаний — слишком долгая и болезненная процедура. Возможны временные дисфункции головного мозга и нервные расстройства. Пациенту нужна передышка.
— У меня нет времени. Дайте ему обезболивающее.
— Исключено. Может случиться припадок, и дальнейшая процедура станет…
— Боу, я же сказал: у меня нет времени. Через час я встречаюсь с мэром, через три лечу в Вашингтон.
Где он, что за место? Фрэнк едва почувствовал укол в шею. Что было до того, как он очнулся?
Спустя минуту боль отодвинулась, освободив пространство для мыслей. В голове прояснилось, но навалилась усталость, веки потяжелели, начало клонить в сон. Пришлось сделать серьезное усилие, чтобы не провалиться в дрему и открыть глаза.
Он полулежал примерно в трех футах над полом, на нем остались только брюки и туфли, тело стягивали ремни. Фрэнк попробовал шевельнуться и почувствовал, как сильно затекли конечности. Принялся напрягать и расслаблять мышцы, сжимать и разжимать пальцы, двигать стопами, разгоняя по жилам кровь.
— Хм, — раздалось близко, почти над ухом, — решили заняться гимнастикой?
Пришлось вытянуть шею, чтобы посмотреть вправо. Рядом с ложем стоял Рассел Джефферсон Клейни, его легко было узнать по лысой голове и гладкой, обтягивающей череп коже. Конгрессмен широко и самодовольно улыбался. Фрэнк отвернулся и скосил глаза влево. Там был худощавый мужчина в белом халате, его светлые волосы топорщились, руки перебирали позвякивающий в стальных боксах на столе медицинский инструмент. Движения были спокойные и рассчитанные, действовал мужчина без суеты — видно, давно знает, где что лежит. Обстановка вокруг для него привычная, потому что не глядя смог открыть шкаф у стола и взять с верхней полки пластиковую коробку.
Почувствовав на себе пристальный взгляд, мужчина обернулся. Фрэнк вспомнил его, только раньше этот человек выглядел не таким усталым и улыбался, как конгрессмен, с экрана армейского лэптопа тренера…
Тренер! Его последние слова!..
В горле пересохло, стало трудно дышать, в груди забухало сердце, и Фрэнк снова закрыл глаза. Он вспомнил события минувших дней, и ему захотелось взвыть от бессилия и слабости.
— Вы заставили меня нервничать, Шелби, — произнес Клейни. — Нервничать и ждать. Очень долго ждать. Хотел бы отплатить тем же, но…
Фрэнк взглянул на него с ненавистью и презрением:
— Что — нибудь… — Ему пришлось прочистить горло и начать заново: — Что — то мешает, конгрессмен? — Он не узнал собственный голос, далекий и дребезжащий, как у старика. Губы едва шевелились, в горле першило от сухости.
— Ценю ваш юмор. Хорошо держитесь, Фрэнк. Вы и я — люди целеустремленные, привыкшие добиваться результата, не считаясь с препятствиями. Вы как отец. Я хорошо его помню, узнаю почерк. Ваше стремление быть первым и действовать, идеально продумав шаги, — это наследственное. Но как я уже говорил, заставить вас нервничать нет времени и возможности. Я разочарован, Фрэнк, вы не посмотрели запись полностью. Не смогли оценить масштаб игры. Приложить столько усилий… — Конгрессмен покачал головой. — Впрочем, запись вам почти не понадобилась, без нее, можно сказать, разобрались. Почти… А знаете, Фрэнк, в определенный момент меня посетило желание предложить вам место в команде. Представили себе перспективы? — Он наклонился вперед. — Через год вы руководитель сектора, через два — в совете директоров. Но… Но я передумал, мои мысли были проявлением слабости.
Фрэнк скосил глаза на Боу, и движение отозвалось тягучей болью в затылке. Он взглянул на белую дверь в трех шагах от ложа; слева от нее были стенд с аппаратурой, шкаф, кулер с бутылкой питьевой воды и стол, у которого копошился ученый. Комната напоминала операционную палату: стены покрывал светлый матовый кафель, под потолком висели заключенные в круглый металлический корпус мощные светильники, но горела лишь одна лампа, да и то вполсилы.
— Зачем? — разлепил губы Фрэнк.
— Что? — Клейни снова наклонился к нему. — А, зачем всё это? Чтобы такие, как вы, не нарушали закон. Никогда! — Он перечеркнул ладонью воздух. — Закон един для всех. А вы, Фрэнк Шелби, уже год не были в «Мемории», хотя обязаны побывать там трижды. Вы совершили преступление и должны ответить за него по закону штата.
— А как же… — Фрэнк не смог сдержать кашель. — Как насчет Кэтлин?