Диана очень хорошо умеет готовить кофе. И прежде бывало так славно здесь, дома, в этом кабинете, где я проводил добрую часть дня, когда не был занят игрой. В те годы я еще много читал. Наверное, мне нравилось это занятие, возможно, я был образованным человеком. И так хорошо бывало, когда неслышно входила Диана и ставила вон туда, на столик из ивовых прутьев, небольшой поднос с двумя чашками горячего кофе. Это был своего рода ритуал, очень приятный, — выпить кофе и выкурить сигарету. Я рассуждал, строил планы, высказывал всякие намерения найти работу, и все это выглядело мечтаниями и пожеланиями. И Диана умела слушать. Никогда не встречал я человека, который умел бы слушать, как она. Когда она уходила, я опять принимался за книгу и чувствовал себя счастливым в этом доме вместе с ней, потому что знал — она рядом, на кухне, и ощущал ее успокоительное и охраняющее присутствие.
С той поры я привык, что сахар в мою чашку кофе всегда кладет Диана.
— Почему не ложишься спать?
— Не усну. Я слишком взвинчен.
— Прими снотворное.
— Потом весь день буду как одурелый. А голова мне еще служит. Мало, по правде говоря, но все же служит.
Мы слушаем, как громко гудит испорченный кран. Всегда точно в одно и то же время.
— Давид не появлялся?
— Нет.
Не влип ли он в какую-нибудь историю? Не прикончили ли его?
Чувствую, как у меня ломит все кости. Если сесть, легче не станет. Мне хочется отвести душу, накричать на жену.
— Не спрашиваешь, где я был и что делал?
Она притворяется, будто не слышит.
— Хочешь поесть что-нибудь?
— Короче, и знать ничего не желаешь, с кем встречался, кого обчистил, сколько денег промотал?
— Откровенно говоря, меня это не волнует.
— Тебе совершенно наплевать на меня.
Диана не теряет спокойствия:
— Будь это так, мы были бы квиты, не правда ли?
— Не вернись я домой, ты бы и бровью не повела. И разумеется, не бросилась бы искать меня.
— А с какой стати я должна это делать?
Я отвечаю ей в тон:
— А я с какой стати должен? Меня ведь могли вышвырнуть вон, но для тебя…
— Послушай, Кино…
— Знаю-знаю, ты хочешь сказать мне, что я наивный мечтатель, что пора покончить с моими детскими фантазиями. И почему до сих еще не выгнали такого олуха, как я, ну признайся, разве не так?
Я охотно схватил бы ее сейчас за плечи, встряхнул бы как следует, расшевелил бы, чтобы она хоть как-то, пусть даже бурно, отреагировала на мои слова. Однако порыв этот у меня тут же пропал. Тем не менее я почувствовал себя спокойнее.
— Послушай, сегодня ночью я ввязался в игру. И все спустил. Заметно, нет? Триста тысяч лир. Но я не тронул деньги, что у нас в банке. Поверь мне. Если они нужны тебе, они целы.
Она машинально кивает.
— А почему ты никогда не попросишь у меня денег?
— Стараюсь обходиться теми, что есть у меня.
— Но ведь совсем необязательно тебе одной тянуть лямку и ломать голову, как сэкономить. — Я опять раздражаюсь. — Твоя мудрость унижает меня. Понимаешь ты это?
— Тебя все унижает, все раздражает, все против тебя.
— Я хочу, чтобы ты просила у меня денег, — денег, чтобы швырять их на ветер, вот!
— Если у тебя есть лишние, почему бы не дать их мне? — предлагает Джакомо, входя в комнату.
Он полуголый, встрепанный, с полотенцем через плечо.
Мой сын.
— Чао, мама!
Он избегает здороваться со мной. Я плачу ему тем же.
С некоторых пор я иногда вспоминаю загадочную таблицу соответствий Расула, касающуюся рода Маскаро. Забавляюсь про себя, восстанавливая ее в памяти, но остерегаюсь говорить о ней с Джакомо. Он смеялся бы надо мной целую вечность. И все же в этом, в 1985 году, мы с Джакомо как раз в том самом возрасте — ему двадцать, мне шестьдесят лет, — когда ему нужно избавиться от меня, украв все годы, какие мне осталось прожить. Представляю, какие же это мерзкие годы. Да пусть забирает все, я был бы только рад. Однако он не может этого сделать, потому что, если верно утверждение Фламеля в его книге «О вещах возможных и невозможных», он ведь сын не только отца. Джакомо родила Диана. Тут нет никаких сомнений. Поэтому роковые соответствия рода Маскаро не могут продолжиться.
Старые глупости. Живучие предрассудки, которые, лишь бы выжить, влезут даже в компьютер. Я питался ими. Я был убежден, что останусь бухгалтером до самой смерти, и бог знает сколько времени, хоть и не испытывал ощущения вины, верил, будто убил своего отца.
Интересно, куда делись книги, что были заперты в его вечно мрачном кабинете? А моя мать, которой сейчас должно быть восемьдесят, жива ли она еще? Я наплевал на нее, а она сама разве искала меня когда-нибудь? Я не убежал от нее, я только хотел повзрослеть. В сорок лет. В сорок лет я впервые был близок с женщиной. С Дианой. В темноте, как посоветовал Пульези, специалист в этом деле, желая помочь мне избавиться от моих страхов.
Диана и сын уходят в кухню. Я следую за ними.
Джакомо садится за стол, кладет обнаженные руки на холодный мрамор, и мать подает ему кофе с молоком.
— Отправляешься на какое-то празднество? — спрашивает Джакомо, глядя на мой темный костюм.
Слишком часто у меня возникает ощущение, будто мой сын в большей мере мужчина, нежели я.
— Я узнал от твоей матери, что ей совсем не нужны деньги. Лишние деньги, хочу сказать.
— А зачем они ей?
Если б я ответил, что Диана женщина, а женщине всегда требуются не только новые платья, но и многие другие вещи: кольца, серьги, ожерелья — словом, легкомысленные вещи, Джакомо не понял бы меня. Он ответил бы, уверен, что такие же вещи, только в мужском варианте, нужны и мужчине. Так что разницы между мужчиной и женщиной нет.
— Не знаю, — говорю я. — По-моему, у нее есть какие-то тайные доходы.
— Конечно. Подрабатывает на панели.
Доставить ли ему удовольствие, показав, что я совсем потерял рассудок?
— И ты провожаешь ее по вечерам?
— Она не нуждается в защитниках.
— Прекратите, — просит Диана, но не сердито, а спокойно, как останавливают докучливых детей.
Надкусываю кусок поджаренного хлеба. Жую с адским хрустом.
— Тебе надо сдавать какие-нибудь экзамены в ноябре?
Джакомо отвечает не поддающимся расшифровке хрюканьем, допивая кофе с молоком.
— Значит, если я не сбился со счета, наступающий год — последний. У тебя все в порядке с экзаменами?
Еще одно хрюканье. Прежде он ответил бы: «Да, отец».
Я всегда настаивал, чтобы он называл меня отцом, а не папой. Теперь он никак не обращается ко мне. Старательно избегает это делать.
Учеба дается ему легко. Он занимается на филологическом факультете и получит диплом в двадцать один год. Я же, напротив, сдав два или три экзамена по юриспруденции, бросил университет. Я ведь работал. Я прекрасно знал когда-то немецкий язык, но забыл его, даже очень постарался забыть.
Не знаю, какие намерения, какие планы у Джакомо. Довольствуюсь тем, что он не бросил учебу.
С улицы доносится громкий условный свист — явный сигнал. Джакомо вскакивает со стула и несется в свою комнату. Через минуту появляется одетый — джинсы и майка — и убегает.
Я вижу в окно, как он удаляется в обнимку с девушкой — у нее длинные, до пояса, каштановые волосы.
В кабинете звонит телефон.
— Еще один, кто проснулся так рано. Алло?
— Привет, Кино, это я, Пульези.
— Привет, комиссар. Прости, что разбудил тебя ночью.
— Пустяки. Если учесть, что в этом году мы отмечаем сорокалетие нашей дружбы. Тебя сразу отпустили?
— Как ты сам можешь убедиться. Но ты все же мог бы и предупредить меня, что вы явитесь с визитом.
— Молодец. А ты в свою очередь предупредил бы друзей по клубу.
— Этих друзей? Ты шутишь.
— Я говорю серьезно. По-моему, там собирается каморра, но я и в самом деле ничего не знал про облаву.
— Полный суверенитет каждого отдела, даже внутри единого учреждения.
— И очень хорошо. Чем меньше знаешь, тем меньше неприятностей. Насколько мне известно, донес кто-то из ваших членов.
— Всюду проникли. Поистине у нас полицейское государство.
— У нас есть и друзья — люди, с которыми стоит сотрудничать. Сколько ты там оставил?
— Много. А твои коллеги помешали мне отыграться.
— Олух ты. Осел. Только глупцы могут так швырять деньгами.
— Ради Бога, только твоего нравоучения мне сейчас и не хватало. Лучше скажи, откуда ты знаешь, что я проиграл.
— Профессиональная интуиция. Послушай, как ты считаешь, нет ли в твоем клубе пыли?
Интересно. Пульези разговаривает по телефону так, словно не существует прослушки (или нарочно говорит открытым текстом, чтобы получить точный и потому безошибочный перехват?), ведь теперь даже дети знают, что пылью называют наркотики.
— Не спеши. Ты ведь еще не нанял меня осведомителем.
— Не знаю, устроит ли тебя такал работа. Платим мало. Иногда это всего лишь обмен, так сказать, услугами. Таких, как ты, мы не можем себе позволить пригласить. Ну так что?
— Продавцов, я думаю, нет. Не та среда. Самое большее — кто-нибудь балуется по воскресеньям.
— У нас есть сигнал, но, возможно, он липовый.
— О ком идёт речь?
— Секрет.
— Послушай, Пульези, а когда дашь другие сведения?
— Не стану же я придумывать их. Жду, пока смогу сравнить с твоими. А все-таки, куда думаешь прийти в результате своего расследования?
— На кладбище.