Атмосфера любви — самая зыбкая в мире, почти недостижимая не только в реальности, но и на сцене, наплывает и растворяется, сгущается и светлеет, реплики слетают с жаждущих губ как легкие вздохи, как проглоченные слезы, как… И так далее. Из описания у меня ни черта не выйдет. Нужно увидеть текст глазами, вчитаться, поймать ритм.
Не тут-то было. Пьеса не опубликована. Ее, видишь ли, забраковала одна ведущая критикесса и отверг журнал «Современная драматургия».
Ох, пробросаются.
Говорю тебе, все потихоньку налаживается. Выстраиваются иерархии и обоймы, проступают из тумана круги своя, они-и-мы, свое-чужое, близкое-далекое, критика-публика, официоз-андерграунд, настоящее и липовое. Куда все это денется?
P. S. Да, забыла тебе сказать: Петр Гладилин — поэт. Издал изящную книжку стихов «Рыжий карамболь» (М.: Советский писатель, 1991, 114 с.). Звоню ему по телефону, честно признаюсь: «Я вас никак не расшифрую. Вы для меня где-то между Блоком и Ионеско». Он нисколько не был польщен. Отвечает: «Я — это я».
В точности как Хакс.
Этика
Здравствуй, дорогой сосед, как дела? Порядка нет? Что поделаешь, разруха, беспредел и невезуха. Отчего такой сюжет? Не пиликает квартет, Рак и Щука тянут воз, Лебедь лишь воротит нос, идет бычок качается, новый нэп кончается, стариков и деток жалко… Что нас губит? Аморалка.
Ей-богу, я совершенно серьезно. Какой смысл лечить разворованные финансы новыми займами? Ясно и ежу, что и эти разворуют. Если уж Дума в такой момент на глазах у всего изумленного человечества, не моргнув глазом, подарила сама себе на бедность сто тридцать миллионов, чего уж ждать от бедных, пострадавших от кризиса финансистов, министров и всей чиновной братии. Теперь ведь вопрос «Кто виноват?» задавать неприлично, да и опасно, того и гляди, схлопочешь штраф по статье о защите чести и достоинства. Чести и достоинства… Дума — ум, честь и совесть нашей эпохи. Читаю удивительную книгу. Называется Ю. А. Шрейдер. Этика. Введение в предмет. Учебное пособие для высших учебных заведений (М: Текст, 1998, 271 с., тираж 10 000 экз.).
Появление такой книги само по себе производит впечатление. Предполагается, что есть десять тысяч читателей, которым все еще интересно знать, что такое хорошо и что такое плохо. Что науку, которая занимается этим вопросом, следует преподавать в вузах. Что исследования морали имеют такое же право на существование, как и всякие исследования человеческой деятельности. Что древние мудрецы, ветхозаветные пророки и философы Нового и Новейшего времени додумались до некоторых мыслей, не потерявших своей ценности даже в глазах нашего столь же просвещенного, сколь и порочного века. Не хочу этим сказать, что между просвещением и пороком есть закономерная зависимость. Не хотеть-то не хочу, но вынуждена, все это заметили, со времени происшествия в раю.
Автор «Этики» прочел и перечел чуть ли всех самых мудрых, самых глубоких моралистов, известных европейской цивилизации. В именном указателе примерно двести имен. Удивительны здесь два момента. Первый: как же их много! Второй: всего двести! Всего двести набралось за две с половиной тысячи лет, а сколько людей с тех пор появилось на этот свет и покинуло его. У нас только в Думе сидит в два раза больше… мыслителей. Впрочем, что это я все о грустном да о плохом.
Итак, список литературы. Он включает имена, которые сами по себе звучат как призыв взглянуть на мир, на небо, на землю, на общество и человека, на человечество и природу, на природу и Творца с изумлением и благоговейным трепетом. Сократ, Платон, Эпикур, Зенон, Эпиктет, Аристотель, Сенека, Катон, Марк Аврелий, апостол Павел, блаженный Августин, Фома Аквинский, святой Григорий Палама, Бернард Клервоский, Абеляр, Спиноза, Кант, Толстой, Кропоткин, В. Соловьев, Честертон, Швейцер, Эфроимсон, Мамардашвили, Ильин, Лосский, Ганди, Мартин Лютер Кинг… И конечно, их оппоненты — Аристипп, Макиавелли, Гоббс, Маркс, Фрейд, Ницше… И никуда от этого не уйдешь. Шрейдер рассматривает такие категории, как моральный выбор, истинное благо, добродетель, счастье, аскеза, свобода, грех, ответственность, моральный закон, совесть, справедливость, ценность и многие другие в исторических модификациях. По Шрейдеру, этика как наука о морали имеет свое начало и развитие во времени. Этапами этого развития являются основные этические системы Античности; возникновение автономной этической мысли в эллинистическую эпоху; отделение этики от теологии в эпоху Возрождения и Просвещения; проповедь Толстого и принцип сочувствия Мейена и, наконец, христианская реалистическая этика Новейшего времени с ее стремлением привнести точные методы в исследование психологии морального выбора, построить алгебру совести, разобраться в механизмах конфликтов и ценностных ориентирах. Но самое мораль Шрейдер считает не плодом умозрительных построений и не дочерью времени или места, но абсолютом, атрибутом жизни, даром Божественной благодати. Ее существование так же неоспоримо и так же непостижимо, как существование Солнца, Луны и «звездного неба над головой». Астрономия тоже не сразу строилась.
Эту книгу еще читать и читать. Мир-то не становится ни проще, ни безопасней. А старые методы разрешения конфликтов — война и тюрьма — обходятся все дороже. Так что рано или поздно придется спросить совета у тех, кто чувствует и мыслит. Придется даже тем, кто хапает и убивает. И пока что не читает пособий по этике. А если бы читали, то нашли в книге Юлия Шрейдера, на с. 152, ссылку на католический катехизис (Катехизис Католической Церкви. М., Рудомино, 1997, с. 435), где указываются четыре вида «грехов, вопиющих к небу»: умышленное убийство, содомский грех, обиды, нанесенные бедным, вдовам и сиротам, а также задержка платы за труд. Интересный ряд, правда? Юлий Шрейдер умер совсем недавно, в августе этого года. Смерть его была скоропостижной и, кажется, легкой. Говорят, он умер, как жил, — на бегу. Он был блестяще образован, умен, обаятелен, талантлив в науке и общении, он был московской достопримечательностью, чуть ли не талисманом для всех, кто его знал, — столько в нем было естественности и ощущения полноты жизни. Книга его привлекает масштабом проблематики, эрудицией и удивительной сдержанностью и мягкостью интонации.
Он размышлял о том, что зло этого мира есть искажение добра, профанированное благо. А этика — знание о том, как человек может избежать этой профанации. Его точкой отсчета была Нагорная проповедь, но послушай, как он перевел Шестьдесят шестой сонет Шекспира:
Пора кончать, мне этот свет постыл,
Здесь милостыню нищим не дают,
Здесь правят полчища немытых рыл
И ложь над верой чистой правит суд.
Здесь мудрецы казенные тупы,
Здесь попрано достоинство наград,
Здесь разум на посылках у толпы,
А добродетели ведут здесь в ад.
Здесь правда простоватостью слывет,
А доброта здесь верно служит злу.
Здесь красотою славится урод,
А знание ведет людей во мглу.
Давно б покончил с этим миром счет —
Страх за тебя уйти мне не дает.
Прочти «Этику», не пожалеешь
Майвальд
Привет! Мы снова в борозде, а кризис… Так ведь он везде.
В доказательство этого мало (или весьма?) утешительного соображения привожу переводы из книжки стихов Петера Майванда «Признаки жизни» (Peter Maiwald. Lebenszeichen. Frankfurt an Main: S. Fischer, 1997, 91 c.). Живет в благополучной Германии, в красивом и богатом городе Дюссельдорфе, умен, образован, печатается, пользуется успехом (да таким, что издательство «Фишер» помещает рекламу его сборника на титульном листе своего каталога за 1997 год, а это, сам понимаешь, очень даже лестно-престижно-почетно и с современными поэтами случается редко), и что? Тоже обретается в перманентном кризисе, что является неотъемлемым атрибутом поэтического дарования. Так что вот тебе несколько стихотворений, выбранных наугад. Если редакция «Экрана и сцены» соблаговолит разделить мои пристрастия, то напечатает в одном из ближайших номеров подборку из Петера Майвальда, чему я буду очень рада, так как шансы выпустить переводы отдельной книжкой, увы, невелики.
Карлотта
Скажи, Карлотта, что за ерунда?
Откуда третья щетка в нашей ванной?
Ты все хандришь, и тон какой-то странный.
Часы на тумбочке. Не видел никогда.
В шкафу рубашка. Это не моя.
Я — пожилой? Ну, знаешь, это слишком.
Да, у меня на лестнице одышка,
Но я еще — ого! Да если надо, я…
Шептать по телефону ни к чему.
Вчера пришло письмо. Сегодня снова.
О Господи, да что в нем есть такого?
Карлотта, что ты злишься? Не пойму.
За что, Карлотта? Ну скажи на милость!
Ах да, мой чемодан. И дверь закрылась.
Автопортрет
Я врубаюсь.
Улыбаюсь.
Изменяюсь.
Извиваюсь.
Достаю себя.
Сержусь.
Гордо в зеркало
Гляжусь.
Тени
Жизнь так горька. Но кто же горько плачет?
Уйди из сердца, там ведь денег нету.
И не растопит никакое лето
Вчерашний снег. Лишь холод что-то значит.
Тепло на небе дыры прожигает
И ангелов, и Бога самого.
И в мире не осталось ничего,
Что на кресте Распятого спасает.
Мир все бежит, как белка в колесе,
А страх в подвальной песне свищет сдуру,
И каждый за свою трепещет шкуру.
Картинки из машин — вот кто мы все.
И только в старой песне слышно пенье.
Людей своих отбрасывают тени.
На аллее Обербилькер
Там снег как выпадет, так и лежит,