— Вот и первый элемент программы готов! — одобрительно воскликнул мой муж, рядом с которым уже стоял довольный и гордый Панков.
— Когда-нибудь те девятеро прекратят свою дурацкую забастовку и начнут работать как миленькие. Они будут стоять в ряд на этом мосту. Представили себе такую картину? Мост построили с расчетом, чтобы он выдерживал нагрузку в пять тонн. Я уже сочинил для него название: «Мост в будущее»! Правда, здорово? Не забудьте потом, что это я придумал!
Во второй половине дня Маркус принес синий мяч, который раньше использовали для подготовки номера с тюленями. Тоска обнюхала мяч, толкнула его носом и, когда он покатился, легким шагом побежала вслед за ним. Я угостила ее сахаром, и она снова толкнула мяч носом.
Репетировать новые сцены с Тоской оказалось просто и потому скучновато. Мне не приходилось ничему ее учить. Я должна была только добиться того, чтобы она повторяла действия, которые совершала из любопытства, в нужной мне последовательности. Я должна была только обрести уверенность в том, что во время представления Тоска точно будет выполнять определенные движения. То есть у нас уже складывался номер, который мог прийтись по нраву публике.
Маркус и Панков перевели дух и откупорили по бутылке пива, чтобы отпраздновать успех, но я считала, что радоваться еще рано. Подталкивание мяча носом совершенно не гармонировало с божественной аурой белой медведицы Тоски. Любой заурядный актер мог бы взойти на «Мост будущего» и печально посмотреть вдаль. Нет, Тоска не создана для глупого притворства! Надо поискать нечто новое, идею, которая взбудоражит воображение зрителей! Ощущая, как ко мне возвращается честолюбие, я саркастически улыбнулась — самоирония уж точно не была мне чужда.
В тот период у меня начали появляться симптомы депрессии, как и годами ранее, вскоре после моего первого замужества. Тогда у нас не употребляли слово «депрессия». Я втайне называла это меланхолией. Первый признак моей меланхолии возник, когда я родила дочь и, подобно любому другому млекопитающему, посвящала почти все время кормлению своего детища и смене пеленок. Вместе с тем я должна была помогать мужу с административной работой, стирать его белье и гладить сценические костюмы. Я временно отказалась от карьеры дрессировщицы хищников и сделалась цирковой домохозяйкой. Вакуум, который я ощущала в себе, не был невесомым. Отнюдь. Каждый раз, когда я складывала руки на коленях или на несколько секунд переставала работать, вакуум распухал в груди и тяготил меня. Ночами я ворочалась во сне каждые пять минут, потому что вакуум давил мне на ребра и затруднял дыхание. Я хотела снова стоять на сцене, купаться в свете прожекторов и чувствовать, как меня буквально оглушают аплодисменты публики. Но больше всего я хотела снова работать с животными. Мне казалось, мир забудет обо мне, если я и дальше буду играть роль домохозяйки. Эта тревога и побудила меня согласиться на рискованный номер со смешанной группой хищников и отдать маленькую дочь на попечение матери.
После того, как я вышла замуж за Маркуса, давняя меланхолия опять завладела мной. Только возвращение на цирковую арену могло пробить дыру в облачном небе моей печали и поразить зрителей яркой синевой солнечного дня!
Заметив, что я долго молчу, Маркус с тревогой спросил:
— Ты о чем сейчас думаешь?
— Небо такое печальное, — отвечала я.
— Твоя Анна все время у бабушки, ты не видишься с ней. Разве вы друг по другу не скучаете?
Я удивилась тому, что мужу небезразлична моя дочь. Он продолжил:
— Почему бы тебе не навестить их?
— Некогда. Сам знаешь, у автобуса жутко неудобное расписание. Зачем мне думать о своем ребенке? Это ничего не изменит.
После воссоединения двух Германий меня, вероятно, назвали бы плохой матерью, но в те времена матерей, вынужденных отдавать детей в государственные руки и встречаться с ними только в выходные, было очень-очень много. В силу специфики своих профессий некоторые матери могли не видеть детей иногда месяцами, и никто их за это не порицал. О материнской любви не говорили даже как о чем-то мифологическом. Церкви, в которых святая Мария с нежностью смотрела на ребенка, прижимая его к груди, стояли на замке. Когда религию перестали теснить, из линии горизонта над бывшей границей, точно фата-моргана, появился миф о материнской любви. Я сочувствовала Тоске, которую после падения Берлинской стены сурово критиковали за то, что она отвергла своего сына Кнута. Одни заявляли, что Тоска отдала его в чужие руки, потому что происходила из ГДР. Другие писали в газетах, что в утрате Тоской материнского инстинкта виноваты невыносимые условия труда в цирке восточного образца под типичным для соцстран стрессом. Слово «стресс» казалось мне неуместным. До воссоединения Германий мы не знали стресса, а знали только страдание. Понятие «материнский инстинкт» зашло так же далеко. Животным выращивать детенышей помогает не инстинкт, а искусство. У людей ситуация мало чем отличается, иначе они не усыновляли бы детей, принадлежащих к другим видам.
Возможно, огонек моего честолюбия снова затеплился потому, что я опасалась следующего приступа меланхолии.
— Заурядный номер на мосту или с мячом — это слишком просто для Тоски. Нам нужно придумать такое, чего никогда прежде не было на цирковой арене! — выпалила я.
Панков перестал накачиваться пивом и предложил поискать свежие идеи в книгах по этнологии или мифологии. Как правило, цирковые работники старались не умничать, чтобы не привлечь к себе внимание органов безопасности. Кроме того, они боялись испортить настроение зрителей излишней интеллектуальностью. Вот и Панков стремился вести себя так, чтобы все забыли, что он имеет ученую степень в области антропологии.
Нам с мужем дали отгул, Панков написал рекомендательное письмо, и мы отправились в городскую библиотеку, потому что цирковой библиотеки у нас пока так и не появилось. Мы нашли несколько книг, посвященных Северному полюсу, и погрузились в чтение.
Белые медведи долго не имели контактов с людьми и потому не могли предположить, насколько опасны эти низкорослые двуногие создания. Один медведь из любопытства приблизился к небольшому самолету, который приземлился неподалеку от него. Охотник-любитель вылез из самолета, спокойно прицелился в медведя и выстрелил. Было бы чудом, если бы смертоносный шарик не достиг цели. Охота на белых медведей стала популярным видом спорта, для которого не требовалось ни особой сноровки, ни готовности идти на риск. В то же время тем, кто хотел зарабатывать деньги на медведях, следовало ловить их живыми, а для этого требовалось определенное снаряжение и средства для их усыпления. Вопреки усилиям ловцов, некоторые пойманные медведи умирали от наркоза, другие — во время перевозки. В 1956 году Советский Союз запретил охоту на белых медведей, но США, Канада и Норвегия продолжали убивать их. Только в 1960 году охотники-любители застрелили более трехсот медведей.
Я пыхтела от бессильной ярости, читая эти строки. Муж, вероятно, решил отвлечь меня и сказал:
— Как тебе такой вариант: ты переодеваешься ковбоем и делаешь вид, будто стреляешь в Тоску?
Из динамиков звучит запись выстрела, Тоска падает на пол и притворяется мертвой.
— Боюсь, это будет выглядеть смешно. А дальше что?
— Тоска внезапно встает и «съедает» тебя. Иначе говоря, жертва человеческого насилия воскресает и побеждает преступника.
— Не пойдет. Публика приходит в цирк не за соцреалистической моралью. Лучше покопаемся в мифологии.
Тогда давай читать книги об эскимосах!
Мы выяснили, что эскимосы (ну, или, по-другому, инуиты) знают многое о белых медведях, но ученые не особенно доверяют их рассказам. Именно из-за недостатка доказательств слова эскимосов не принимаются всерьез.
— Мы не ученые и можем принять на веру то, о чем говорят эскимосы.
— Да. В детстве я хотела быть зоологом, но теперь радуюсь, что не стала им.
В той же книге упоминалось, что, по мнению эскимосов, на время зимней спячки белые медведи затыкают себе задний проход пробкой.
— Как тебе идея для номера: Тоска на сцене затыкает себе задницу винной пробкой и с газами выстреливает ее в воздух?
— Фу, как неприлично! Сам такое показывай.
Некоторые эскимосы сообщали, что белые медведи путешествуют по морю, толкая перед собой льдины. Полагаю, это была проверенная стратегия охоты, которая позволяла медведям незаметно приближаться к добыче. Я вспомнила, как ловко Тоска пихнула мяч, едва я поместила его перед ее носом.
— А если так: ты садишься в коляску и Тоска возит ее?
Эта идея показалась мне совсем недурной.
— Ты считаешь, публика ожидает от нас такого распределения ролей? Я — младенец, Тоска — мать? Она как бы удочеряет меня?
— Основатели Римской империи пили молоко волчицы. Великую личность, способную на героические подвиги, должен усыновить и вскормить зверь.
— И все это в виде мюзикла: вначале показываем меня ребенком, который пьет медвежье молоко, а в конце я становлюсь императрицей. Как тебе?
— Хорошая мысль. Но мы с тобой ищем идеи, которые можно быстро реализовать. Вряд ли нам удастся за пару недель сочинить мюзикл.
Мы продолжили читать. Некоторые эскимосы утверждали, что подстреленные белые медведи прижимаются своими ранами к снегу, чтобы остановить кровотечение. Увы, для цирковой арены этот волнующий образ не подходил.
Многие эскимосы считали белых медведей левшами. Если бы мы установили на сцене декорации классной комнаты и Тоска выводила на доске слова, да к тому же левой лапой, вышел бы интересный номер. Обсуждая этот вариант с мужем, я предположила, что писать кириллицей Тоске будет тяжело, на что он возразил:
— Но ведь китайские иероглифы куда сложнее кириллицы. Тем не менее панды в Китае владеют ими, пусть и в упрощенном виде. Когда я рассказал Панкову о пишущих пандах, он заскрипел зубами от зависти и ответил, что это лишь пропаганда, точнее, пропанда-пропаганда китайского правительства, которое хочет оправдать свою письменную реформу. Я спросил, почему это пропаганда. Разве это не означает, что, если буквы содержат меньшее количество черт, их смогут писать и медведи?