— Ага, хочешь перелезть через Берлинскую стену? Так ее уже давно нет, — сказали сильные волосатые руки и подняли стенолаза к бороде. Посреди кустов бороды сияли две влажные губы. — Ну вот, теперь ты снаружи. И как тебе тут? Позволите узнать ваши впечатления, мой господин?
Любитель молока обрадовался, узнав о существовании пространства под названием «снаружи». Из этого снаружи он получал молоко. Но снаружи нравилось ему не только по этой причине. Даже когда он не был голоден, его лапы стремились вовне и царапали стенки ящика. Он вытягивал шею, желая увидеть, что за ними происходит. Его жажда жизни не желала смириться со своим заточением.
Сила, побуждавшая его к движению, гнездилась в мордочке. Конечности были еще слишком слабыми для ходьбы. Нетерпеливая морда подгоняла их. Передние лапы то и дело оскальзывались, и подбородок падал на дно ящика.
Каждый раз, когда человек с сильными руками хотел сообщить о прибытии молока, он со значением выкрикивал: «Кнут!» Так желание пить белую жидкость получило имя Кнут.
Едва он всосал в себя несколько глотков молока, в груди потеплело. Желание молока по имени Кнут распространилось по животу. Можно было почувствовать сердце. Что-то теплое поползло от сердца во все стороны, достигая кончиков пальцев. Низ живота заурчал, задний проход зачесался, и перед тем, как заснуть, он был готов обозначить словом «Кнут» все то, что нагрелось внутри него благодаря выпитому молоку.
В помещении появился еще один человек. Молочнику с сильными руками этот человек дал имя Матиас, а любителю молока — имя Кнут. Вошедший поставил на стол коробку и сказал:
— Матиас, вот весы, о которых я мечтал. Точные, надежные, легкие. На них можно хоть блоху взвесить.
Кнут посмотрел на незнакомый предмет. «Это можно покусывать или лизать?» — с надеждой подумал он, но новый товарищ по играм быстро разочаровал его. Он был пластиковый, белый, гладкий и скучный. На его верху располагалась ванночка, в которой не было воды.
Кнута усадили в ванночку. Желая вылезти, он поставил на край правую лапу, затем левую. Матиас быстро затолкал их обратно в ванночку. В следующий раз Кнут выставил на край ванночки не только переднюю лапу, но и заднюю. Верткий, как осьминог, медвежонок приподнял попу, чтобы исследовать мир вверх тормашками. Новый человек невозмутимо снял с краев цепкие лапки Кнута и нежно надавил на его белую спинку. Затем на мгновение убрал руку, наклонился и посмотрел сбоку на весы. Закончив взвешивание, он передал Кнута в руки Матиаса и, удлинив свои пальцы при помощи карандаша, заскреб ими по поверхности открытой тетрадки. Пальцы нового знакомого и так были очень длинными. Спрашивается, какой длины они должны стать, чтобы он наконец успокоился? Матиас тоже удлинял свои пальцы металлической палочкой, когда помешивал молоко. Выходит, оба человека относились к виду, имеющему удлиняемые пальцы.
В течение дня Кнут не видел представителей других видов, кроме этих удлинителей пальцев. Ночью он слышал, как за стенками его ящика бегают мыши. Он представлял себе мышь как животное с крошечным телом и ходовым механизмом. Как-то раз одной мыши удалось перелезть через стенки, которые окружали кроватку Кнута. Мышка собиралась пересечь границу королевства Кнута. У нее было множество тонких усиков и два гордых передних зуба. Маленькая мордочка была волосатой и коричневой, а бледно-розовые лапки покрывал лишь детский пушок. Кнут, которому до смерти наскучило одиночество, ахнул от радости, хотя мышка выглядела скорее смешной, чем милой. Видимо, зря он запыхтел так громко. Мышь замерла, свалилась куда-то с бортика, и он больше никогда не видел ее мордочку, в которой, пожалуй, все-таки было что-то милое. В другой раз к нему решил наведаться смелый мышонок-мальчик. Кнут был не один, посреди комнаты стоял Матиас.
— Мышь! — вскричал он, после чего бережно положил Кнута на дно ящика и замахнулся на мышонка палкой, но тот уже давно шмыгнул в дыру в стене.
— Кристиан, из этой норы только что выбегала мышь, — обратился Матиас ко второму мужчине, который как раз входил в комнату. Так Кнут узнал, что второго человека зовут Кристиан.
Кристиан улыбнулся, слегка прикусив нижнюю губу, и произнес:
Не только гомо сапиенсы, но и мыши интересуются белым медвежонком.
Кнут сообразил, что живые существа с удлиненными пальцами называют себя «гомо сапиенс».
Во время своих ежедневных посещений Кристиан придирчиво осматривал медвежонка. Сперва он взвешивал Кнута, и результат взвешивания превращался в число с запятой посередине, которое записывалось в специальную тетрадь. Затем Кристиан совал пальцы медвежонку в рот и светил там фонариком. Глубоко в горле обитало животное под названием «икота». Всякий раз, когда рот раскрывался слишком широко, икота выбиралась наружу. Появлялся запах молока, но он не был сладкособлазнительным и имел мерзкий привкус. Кристиан совал в ухо Кнута что-то холодное, ловкими пальцами приподнимал его веки, ковырялся в анусе, ощупывал лапки и когти.
— А вот гомо сапиенсы не ходят на медосмотр каждый день, — сказал как-то Кристиан, иронично улыбаясь краешками губ.
— Я ни разу не был на осмотре с тех пор, как устроился работать в зоопарк, — поддакнул Матиас.
Кнуту было понятно и приятно все, что делал Матиас. Он давал медвежонку вкусное молоко, играл с ним, гладил животик. Кристиан же то и дело причинял Кнуту боль своими действиями, смысл которых оставался для медвежонка загадкой. При Матиасе Кнуту разрешалось играть с любыми предметами, например с ложкой, которую Матиас иногда случайно ронял на пол. Кнут хватал ее, и Матиас позволял ему побороться с металлическим приятелем. А вот Кристиан никогда не оставлял свои инструменты Кнуту. Он ничего не ронял, никогда не играл, выполнял свои странные дела и уходил. Тем не менее у Матиаса и Кристиана имелось много общего. Оба были высокими и такими худыми, что их кости явственно проступали под кожей. Поскольку руки обоих мужчин были покрыты волосками, Кнут долгое время считал, что их тела тоже волосатые, но позже выяснил, что это не так.
В отличие от Матиаса, Кристиан не носил бороды и всегда был в белом халате. При этом оба ходили в одинаковых штанах из грубого синего материала, за которые легко цеплялись когти Кнута.
— Опять пролил молоко на джинсы, — со стоном говорил Матиас.
— Жена будет ругать, — усмехался Кристиан.
— Я сам стираю свою одежду. К ней столько звериной шерсти липнет, что ее нельзя класть в стиральную машину вместе с детскими вещами. Так говорит моя жена.
— Нелегко тебе приходится.
— Я пошутил. Ничего подобного она не говорит.
— Да понял я. Мы ведь с ней знакомы. Она у тебя не только красивая, но и, как бы это выразиться, характер у нее золотой.
Кристиан двигался быстро, но, в отличие от мыши, не был проворным от природы. Он вечно торопился, делал все поспешно и шевелился крайне энергично. Терпеливостью он не отличался. Однажды во время осмотра Кнут был не в настроении и упорно цеплялся за края чаши весов. Когда Кристиан потянул Кнута за лапы, тот рефлекторно укусил его за палец. Кристиан закричал и уронил медвежонка на пол.
— Он меня укусил!
Голос Кристиана звучал выше, чем обычно.
— Сегодня наш наследный принц не в духе. Он не позволит нам делать с собой все, что вздумается, — ровным тоном произнес Матиас и погладил Кнута по голове.
Кристиан сел на стул, чего почти никогда не делал прежде. Постанывая, начал беседовать с Матиасом о том и о сем, время от времени поглядывая на Кнута. У медвежонка впервые появилась возможность внимательно рассмотреть лицо Кристиана и обдумать увиденное. Светлые волосы коротко подстрижены, каждый волосок примерно такой же длины, как щетина на щетке, которой Матиас подметает пол. Во рту Кристиана сверху и снизу белели квадратные зубы, но он никогда и ничего не ел в присутствии Кнута. Кожа чистая и гладкая, тело твердое, хоть и покрыто аппетитным тонким слоем жира. Когда он говорил, его губы горели огненно-красным. Волос вокруг его рта не было.
Кожа и волосы Матиаса выглядели сухими. Его лицо было тусклым, как будто к нему плохо приливала кровь.
Настал день, и эпоха, в течение которой в комнату Кнута входили только эти два человека, подошла к концу. Ежедневно появлялись новые лица, источавшие новые запахи пота, аромат цветов или дымный смрад. Большинство незнакомцев засыпали Кнута и Матиаса вопросами и вспышками. Матиас болезненно щурился и смотрел на фотографов со страдальческим выражением лица. Иногда он поднимал руку, чтобы защитить лицо от людей с фотоаппаратами в руках.
Матиас не был силен в ответах на вопросы, звучавшие из уст этих людей. Когда он пытался найти ответ, его губы шевелились, но звук не шел. Кристиан вставал перед камерами и поражал вопрошавших умными словами, будто хотел защитить Матиаса.
Кстати, обращаясь к Кристиану, люди произносили слово «доктор».
С каждым днем тело Кнута весило все больше, и голод рос вместе с ним. Слово, которое гордо произносил Кристиан, — «развитие», вероятно, относилось к этим изменениям.
Когда все посетители и Кристиан покидали помещение, Матиас в изнеможении садился на пол, опустив голову, и обхватывал руками колени. Кнут клал лапы на колено Матиаса и с беспокойством обнюхивал его бороду, губы, ноздри и глаза.
— Ты, никак, решил, что я подстреленная мать-медведица, которая рухнула наземь? Не волнуйся! Все нормально. Это была не пуля, а вспышка. Меня так просто не убить, — говорил Матиас и морщил лицо непонятным для медвежонка образом.
Кнут рос день ото дня, а бедняга Матиас все уменьшался. Однажды Кнута осенила мысль: а может, молоко вытекает из тела Матиаса? А может, ему приходится с мучением выдавливать из себя капли этого молока? Чем больше пил Кнут, тем меньше и суше делался Матиас.
Число посетителей увеличивалось, хотя к Кнуту допускали далеко не каждого журналиста. Иногда Матиасу становилось настолько невмочь, что он убегал в угол комнаты и стоял у стены опустив голову. Он хотел бы стать невидимым. Гости старательно записывали слова Кристиана в блокноты, украдкой посматривая на Матиаса. Под конец они подходили к застенчивому человеку и просили разрешения сфотографировать его. Почему-то СМИ было недостаточно делать снимки одного Кристиана. Матиас неохотно брал в одну руку бутылку с молоком, другой прижимал Кнута к груди и недовольно смотрел в объектив камеры. Кнут чувствовал дрожь тонких пальцев Матиаса, слышал океанские шумы в его кишечнике. Низ живота Кнута присоединялся к ним и тоже начинал рычать.