Пройдя шагов десять, я вдруг услышал сзади:
– Хотя постой! (Все-таки решили проверить.)
И я рванул! Они за мной! Шансов у них не было! «Догнать Савранского?!»
Я уходил от них, как юная лань от старого льва! Еще чуть-чуть и поворот… Но из-за поворота вышел новый милиционер и, даже не поняв, что происходит, так, на всякий случай подставил ногу… Я полетел! Но не как буревестник, сквозь тучи, а как петух с отрубленной головой.
Меня доставили к «воронкам», я уже опять играл пьяного, друзей своих я не видел, зато обнаружил Раю (как потом выяснилось, Раиса Бедная, дважды судимая) и незаметно показал ей кулак.
– Этот с вами был? – спросили у нее.
– Не помню, – сказала Рая.
Подошел милиционер, который, вероятно, нас обнаружил.
– Он там был? – показали на меня.
– А она что говорит?
– Она говорит, был.
– Значит, был, – подтвердил милиционер.
И вот мы едем в «воронке»! На полу лежит древко от «их» флага – единственная найденная улика (вот я молодец!), как вдруг я вижу, на плече у Раи висит Аркашина матерчатая сумка! Каким образом она там оказалась, мы не знаем до сих пор!
Мы сидели на сиденье рядом, плечом к плечу, и мне достаточно было перекинуть лямку на свое плечо – и все, сумка уже у меня. Улучив момент, когда никто не смотрит, я это и сделал.
Но, вероятно, я улучил не тот момент! Шофер увидел в зеркало мой маневр и сразу же доложил об этом коллегам!
Ну и пошло-поехало! Я говорил, что сумка моя.
– Тогда почему она была у нее?
– Вам показалось.
– Нет, все видели… – ну и так далее.
В сумке оказалась Аркашина записная книжка. Сопоставив небогатую информацию, полученную от Раи, с записями в этой книжке, все фигуранты были довольно быстро раскрыты. За исключением Ромы, который в показаниях Раисы Бедной проходил как Кирилл.
В общем, взяли всех! Рому «вычислили» дня через три и задержали после спектакля в студенческом театре (как в фильме «Берегись автомобиля»).
О наших флагах в ту же ночь сообщил «Голос Америки»: «Группа молодых правозащитников устроила около здания КГБ акцию протеста против нарушения прав человека в СССР. Все участники арестованы».
Утром на следующий день отчет об «акции» лежал на столе у Гришина (Первый секретарь Московского горкома КПСС). Ознакомившись, он написал резолюцию: «Разобраться и наказать!» (Зачем разбираться, если все равно наказать?)
И вообще, это был единственный случай политически противоправных действий, зафиксированных в день празднования 60-летия Советской власти на территории СССР!
Ну, а дальше начался ад для родителей! Не знаю, скольких лет жизни им стоило «облегчить» ситуацию, ведь по закону нам грозило от двух до семи лет за надругательство над государственным флагом. А еще, учитывая общественный резонанс… В общем, кошмар!
Не буду вдаваться в детали, но в целом обошлось. Помимо нечеловеческих усилий родителей, нам еще очень повезло со следователем. Он сразу понял, что никакие мы не правозащитники, а просто молодые кретины, попавшие «под раздачу», и тоже постарался смягчить статью. Он устраивал нам «очные ставки», мы согласовывали показания – в итоге получилась такая картина: «Проходя мимо здания Московского архитектурного института, находясь в приподнятом настроении по случаю празднования 60-летия Великой Октябрьской социалистической революции, мы осуществили снятие государственного флага СССР со здания по адресу: ул. Жданова, д. 11, и направились с ним во двор дома № 8 (зачем?). Поняв, что шутка зашла далеко, Аркадий сказал: «Давайте водрузим полотнище на место!» «Нет, сначала походим с ним», – возразил Александр. «Нет, водрузим!» – настаивал Аркадий. «Походим!» – упорствовал Александр. В результате перепалки Аркадий попытался вырвать флаг из рук Александра, из-за чего произошел надрыв полотнища. (Надрыв! Видели бы они кучу, которую я прятал в ящиках!)
Вопрос: «А что в это время делал Михаил?»
Ответ: «Михаил бегал по двору со своим флагом» (откуда он у меня взялся?).
Вопрос: «Что в этот момент делал Роман?»
Ответ: «Роман в этот момент отвлекся с Раей».
Вот так!
Однажды нас вызывает следователь и говорит:
– У вас есть сорок минут, чтобы съездить за деньгами и оплатить штраф за «мелкое хулиганство»!
Разъехавшись по всей Москве, мы тем не менее минут через 37 вбежали в кабинет с оплаченными квитанциями! И сразу же раздался телефонный звонок. Следователь взял трубку, и по его напряженному лицу мы поняли, что это – ТО! Он долго слушал, потом произнес:
– Нет, я не могу: дело закрыто.
Дальше мы пытались определить свою судьбу, руководствуясь только ответами следователя.
– Я закрыл.
Пауза.
– Да, я принял решение самостоятельно.
Долгая пауза.
– Потому что я не нашел состава преступления.
Пауза, лицо белеет.
– Да, я знаю, с кем говорю!
И еще несколько минут в том же духе.
Повесив трубку, совершенно бледный, следователь обвел нас взглядом и сказал:
– Молите бога, чтобы не пошла вторая «волна»… А теперь – валите отсюда!
И мы свалили!
И вот уже начало казаться, что все страшное позади, что все обошлось, и даже может быть…
Но нет! Страшное оказалось позади, но не обошлось!
За дело взялся комсомол. Сначала – собрание комсомольской ячейки курса, потом – всего института. После бурных дебатов с небольшим перевесом присудили мне строгий выговор (и вновь надежда!). Осталось пройти райком комсомола… и я не прошел. Все было разыграно как по нотам, пристальные тяжелые взгляды, вздохи, поименное голосование и «трудное», хотя и единогласное, решение: отчислить! Правда, уже после принятия решения главный комсорг спохватился и спросил:
– А что постановило собрание института? И наша, институтская, комсомолка, видимо, чтобы не нарушить торжественность момента, сказала:
– Тоже отчислить! (Ать, молодца!)
И я услышал фразу из очень плохого советского фильма:
– Михаил, клади комсомольский билет на стол!
Постановление выглядело так: «Отчислить из комсомола за поступок, не совместимый со званием комсомольца».
И уже на следующий день на доске приказов института появилась «оригинальная» запись: «Отчислить из института за поступок, не совместимый со званием студента».
Аналогичное решение принял и Институт связи, где учились Аркадий и Роман (и это при том, что Рома, «отвлекшийся с Раей», проходил по делу свидетелем).
В те времена поступить в вуз, не будучи комсомольцем, можно было с большим «скрипом», но если тебя из комсомола отчислили – все, хана! Мой случай. Претендовать на то, что ты когда-либо продолжишь учебу, можно было, только восстановившись в комсомоле.
Роме с Аркашей относительно повезло, они получили строгий выговор, а я вот попал как кур в ощип. Ситуация казалась безнадежной, уж очень серьезный проступок я совершил, но вдруг выяснилось, что Андрей Миронов когда-то учился в школе с первым секретарем горкома ВЛКСМ Михаилом Мишиным! Как-то он с ним связался, тот сказал, что «очень сложно, но – посмотрим», вряд ли получится, но чтобы я готовил апелляцию.
Апелляцию я писал дома у Гердтов. Меня посадили в отдельную комнату и велели выйти, только когда все будет готово. Часа три я творил, иногда выходя к взрослым задать важные вопросы: «Апелляция» с одним «л» или с двумя?» «РаскаИваюсь или Еваюсь» и т. д.
На мой взгляд, получалось неплохо. Все покаянные обороты пошли в дело… И «полностью осознаю тяжесть содеянного», и что «конечно же, таким не место… », и «позвольте искупить»… Особенно мне удался финал, он пришел как озарение. Я написал: «Поймите, с комсомолом из моей жизни ушло самое главное: стимул!»
Когда я читал сей опус взрослым, я видел, как скривилось лицо у Зямы на этой фразе, но все же, взяв себя в руки, он сказал:
– Молодец, неплохо… – и не выдержал, – но этот твой… стимул!!! (Порядочному человеку трудно воспринимать такую галиматью.)
Прошла пара месяцев, и меня пригласили в горком комсомола на слушание «дела».
Было, конечно, страшновато, но все же я понимал, что «друг» Андрея уж как-нибудь посодействует… и я пошел.
Слуги народа сидели, естественно, в роскошном старинном особняке-дворце, и меня препроводили в ложу огромного зала дворцового театра. Оказавшись в этой ложе, я пришел в ужас: зал был заполнен до отказа пожилыми комсомольцами, и все они смотрели на меня!
Слово взял Мишин. Он подробно описал детали моего преступления и предложил товарищам задавать подсудимому вопросы. И началось такое…
– Скажи, Михаил, а как ты можешь вообще смотреть людям в глаза? – и все ждут ответа!
– Ну, я, это…
– Ты понимаешь, что опорочил честь всего комсомола? Имя Ленина?!
– Д-да, понимаю.
– А вот недавно на Арбате старушку зарезали, – встрял какой-то дядька. – Не ты?
– Как это? – совсем опешил я.
– А вот так! – вопил тот. – Сегодня – флаг, завтра – нож!..
…Длился этот ад еще минут двадцать, после чего Мишин сказал:
– Михаил, выйди из зала. Горком будет принимать решение.
Прошло, без преувеличения, полтора часа, прежде чем меня позвали обратно! «Неужели они все это время обсуждали меня?» – в ужасе думал я. Все сидели на своих местах, и опять слово взял Первый секретарь:
– Горком комсомола всесторонне рассмотрел твое дело, Михаил, и, посовещавшись, мы пришли к заключению, что решение Киевского райкома ВЛКСМ о твоем отчислении из рядов ВЛКСМ абсолютно правильно!
И тишина… И все смотрят на мою реакцию… И меня прорвало! У меня, как у клоуна в цирке, из глаз хлынули слезы! Потоками! Я задыхался! Но это не были слезы раскаяния или жалости к себе, это была НЕНАВИСТЬ! Если бы мне в руки дали автомат, то я бы уложил их всех! Я бы добивал отползающих! Я бы стрелял… Но тут мои сладкие грезы прервал Мишин:
– …Но, видя твое искреннее раскаяние, – весь зал наслаждался моим унижением. – Мы решили, в виде исключения, условно восстановить тебя в рядах Коммунистического союза молодежи…