…Не дослушав оратора, я выскочил из зала и… часа через два обнаружил себя на другом конце города!
Забегая вперед, скажу, что по мотивам всей этой истории Сергей Урсуляк снял свой дебютный фильм «Русский регтайм», который получил всевозможные призы от Гран-при Кинотавра в Сочи и до Сан-Рэмо и Монте-Карло! (ну это так).
Это, конечно, не документальное описание тех событий, но время, дух и балбесы показаны довольно точно. В фильме даже папу героя, прообразом которого послужил я, играет мой реальный папа!
Если продолжать забегать вперед, то Аркадий через год работы настройщиком телеграфных аппаратов поступил на театроведческий факультет Театрального института, Рома поработал в Виннице на ламповом заводе, полежал в «психушке» от армии и поступил в Школу-студию МХАТ на актерское отделение. (Напомню, что оба до этого учились в Институте связи.)
А меня восстанавливать никак ни хотели, и я, как Максим Горький, два года провел «в людях», о чем и расскажу.
30 лет спустя на месте преступления
«Современник»
Чижик
Ни одно нормальное советское учреждение не хотело брать на работу меня – хулигана и «диссидента»… На горизонте уже замаячила новая статья – «тунеядство». Спасла сердобольная Галина Борисовна Волчек и взяла меня в театр «Современник»!
Конечно же, не артистом, а всего лишь монтировщиком декораций, но в тех непростых обстоятельствах этот поступок можно было расценить как подвиг.
Я был счастлив! Во-первых, это означало, что заканчивается «домашний арест» (с момента снятия флага меня практически не выпускали из дома), а во‑вторых, – театр! И не просто, а ТОТ САМЫЙ «СОВРЕМЕННИК»! Мечта!
«Прописался» я в команде монтировщиков очень быстро и органично. Я вообще легко приспосабливаюсь в любом обществе – был бы человек хороший. А тут ребята попались отличные, да еще с «правильным» юмором, поэтому контакт состоялся.
Правда, работа оказалась «адовая»! Монтировочный цех «Современника» начал использовать передовые системы труда «хозрасчет» и «бригадный подряд», что означало: вкалывай как лошадь, но и получай по полной! Вся бригада состояла из восьми человек. Мы пахали с раннего утра до позднего вечера. К примеру, такой же объем работы в Театре им. Вахтангова выполняли двадцать рабочих!
Когда в редкие перерывы мы заходили в нашу комнату отдыха, то все ребята валились на стулья, кресла, диван и мгновенно засыпали глубоким сном, неважно, на пять или на двадцать минут, но намертво. Я же просто сидел на табуретке и ждал окончания перерыва. Однажды Серега Крылов (бригадир нашей команды) буркнул, зевая:
– Спи давай! Чего сидишь?
– Нет, – говорю, – я так не умею.
– Ну-ну, – кивнул он и захрапел…
Прошло дней пять, и я переплюнул их всех вместе взятых! Я научился спать сидя, стоя, неважно, с открытыми или закрытыми глазами – главное, спать! Я спал, даже неся какую-нибудь доску – на ходу. Эта повышенная сонливость объяснялась тем, что, еще не «остыв» от бурной студенческой жизни, поздними вечерами после работы я присоединялся к веселым загулам бывших однокурсников и наутро, проспав часа три, как зомби, трясся в трамвае по направлению к Чистым прудам, но в течение дня, нахватавшись урывочных снов, я вновь обретал бодрость и вновь уносился в бурную юность! Зарплата у меня, монтировщика низшего звена, была роскошная – 75 рублей! На фоне нерегулярной сорокарублевой стипендии – целое состояние! И тем не менее первое же получение аванса в окошке кассы повергло меня в шок! Я стоял в очереди за самим Олегом Табаковым. Он расписался в ведомости и получил что-то около двухсот рублей. Потом к окошку наклонился я, нашел свою фамилию, не глядя поставил подпись и получил 180 рублей!!!
– Извините, – честно признался я, – тут у вас ошибка! Это не моя зарплата.
– Это не зарплата. Это аванс, – сказала кассирша.
– Как это? – опешил я. – У меня 75 рублей.
Ну, 75 – ставка, 180 – аванс, а зарплата – это сколько заработаешь… Я ничего не понял, но деньги взял и решил: отныне и навсегда только хозрасчет!
И начались рабочие будни. Несмотря на кажущуюся незатейливость профессии монтировщика декораций, все же принадлежность к Мельпомене создавала свой колорит и специфику. Мир театра настолько живой и непредсказуемый, что даже разнорабочий низшего звена, коим я и являлся, может повлиять на ход или драматургию театральных событий.
Начну с самого яркого события, произошедшего целиком и полностью по моей вине, но сначала – небольшой ликбез в сфере терминов и понятий, присущих нашей профессии. Основными орудиями и средствами труда рабочего сцены являются молоток-гвоздодер, гвозди «сотка» (100 мм) и штанкеты. Все щиты, из которых, как правило, состоят декорации, прибиваются при помощи откосов к сцене, а после спектакля гвозди выдергивают и щиты убирают. Если же декорация уж очень массивная, то, помимо откосов, используются штанкеты. Это толстые металлические трубы, которые за счет стальных подвижных тросов крепятся к колосникам (потолку). Если надо поднять какой-нибудь груз (кулису, задник или осветительные приборы), то штанкет опускают вниз до пола, крепят необходимый предмет, потом при помощи пудовых грузов-противовесов уравновешивают конструкцию (по принципу весов) и легко поднимают все это наверх посредством толстого каната. Дело это нехитрое, но опыт и сноровка необходимы и тут.
Я, например, долго не понимал, что за бубнешь раздается с колосников, когда кто-то из коллег опускает штанкет вниз.
– Ололы! Ородожно, оболы! – неслось сверху.
И только получив трубой по голове, я сразу понял, что кричали: «Головы! Осторожно, головы!» – и стал внимательнее поглядывать наверх. Вообще все технические команды отдавались тихо, вполголоса, потому что были уже вбиты в подкорку от постоянного употребления. Так, если монтировщику нужно повернуть круг (сложнейший поворотный механизм любой театральной конструкции: за счет огромных шестеренок гигантский подземный мотор вытворяет разные чудеса со сценой, крутит в разные стороны, поднимает одни сектора, опускает другие и т. д.), он подходил к пульту и, прежде чем повернуть рубильник, тихо произносил:
– Круг пошел.
Это делалось для того, чтобы ты не споткнулся, если несешь щит, находясь одной ногой внутри, другой – снаружи круга. Тогда ты просто сходил с круга.
Раз в квартал проводились профилактические работы с «круговым» механизмом. Тогда мастер вешал на рубильник табличку «Не включать! Работают люди!» и лез в недра подземного мотора, вплетаясь в эту шестереночную круговерть.
И каждый раз на протяжении многих лет кто-нибудь из монтировщиков подходил в эту минуту к рубильнику и привычным тихим голосом говорил:
– Круг пошел.
И тут же из подземелья, где, казалось бы, и громкий крик не услыхать, раздавался нечеловеческий вопль:
– Не-е-е-е-т!
Несчастный мастер понимал, что, скорее всего, его опять разыгрывают эти кретины, ну а если сегодня — нет? Если кто-то случайно убрал табличку?.. Тогда это быстрая, но очень мучительная смерть.
Вот в таких милых шалостях проходили рабочие будни, пока не случилось ЭТО.
С этого земляного холма О. Табаков нырял в омут
Заканчивался воскресный детский спектакль «Принцесса и Дровосек». С точки зрения монтировщика, спектакль очень хороший, легкий. Несколько металлических деревьев, прибитых на откосах, да живописный задник на дальнем штанкете – ерунда.
Отступление № 1
То ли дело «худший» спектакль Валерия Фокина «Не стреляйте в белых лебедей»! Мало того, что вся авансцена представляет собой эдакую «завалинку», построенную из неоцилиндрованного бруса, так еще сама сцена – это пруд, по которому на лодке плавает Олег Табаков! И не просто пруд, а с земляным островом-холмом, с которого он впоследствии НЫРЯЕТ. Мы начинали монтировать этого монстра в ночь накануне и разбирали на следующее утро! Слава богу, в моей биографии было всего два этих спектакля.
В другой постановке Валерия Владимировича Фокина «Провинциальные анекдоты» герои напиваются до такой степени, что пол уходит у них из-под ног. Этот эффектный прием вызывал бурю аплодисментов, а достигался тем, что мы ввосьмером раскачивали гигантский станок-качели, на котором была построена вся декорация!
И несмотря на то что это были действительно выдающиеся спектакли, я все же обращаюсь к будущим гениям режиссуры: прежде чем «раскачивать лодку», подумайте о маленьких несчастных монтировщиках, которые, срывая мозоли на своих заскорузлых руках, прибивают к замученной расщепленной сцене брус за брусом только для того, чтобы отодрать все это обратно через пару часов – и все это в угоду жалким людишкам, рукопле… (автор, обливаясь слезами, прерывает свое повествование).
Так вот, «Принцесса и Дровосек». Воскресенье, день. Вечером намечается большая институтская тусовка, и я, набравшись наглости, предлагаю коллегам сделку: я один разбираю дневной спектакль, а они меня отпускают со спектакля вечернего.
Я говорил, что ребята были замечательные. Видя мои моляще-горящие глаза, они нехотя согласились и продолжили прерванный сон, а я, перепрыгивая через три ступеньки, помчался на колосники. Первым делом надо было опустить штанкет с красочным задником. Я уже собрался отвязать канат от перил и потянуть противовесы вверх, как увидел, что внизу у сцены висит другой неопознанный штанкет.
– Не беда, – подумал я. – Сейчас мы его поднимем, – и бодро отвязал узел…
Отступление № 2
В это время Галина Борисовна Волчек выпускала спектакль «Генрих Четвертый».
Художник придумал потрясающе эффектную декорацию: в самом начале действа герои стоят перед громадным, во всю высоту сцены, живописным полотном, и вдруг это полотно начинает на них падать, и оказывается, что это не холст, а стена, из-под которой они в последний момент едва успевают спрыгнуть в зал.
Дальше – больше. Эта стена превращается то в замок, то в гигантский трон и т. д. Все эти превращения достигались посредством сложнейшей системы шарниров и тросиков, которыми мы управляли, как заправские кукловоды. Премьера должна была состояться через несколько дней, а пока вся эта красота мирно висела на штанкете № 20. Мой же опущенный штанкет имел № 19.