Все еще под впечатлением от встречи я не заметил, как погас свет, заиграла музыка… но вот открывается занавес и на сцену ВЫБЕГАЕТ Аркадий Райкин! Подтянутый, элегантный, в умопомрачительном костюме… подбегает к микрофону и замирает, глядя в зал с едва заметной полуулыбкой.
А.И. Райкин
Ну, тут, понятное дело, крики, стоны, овация – словом, полный восторг зрителей и меня в их числе. Я уже не мог поверить в увиденное мною пять минут назад за кулисами. На сцене стоял другой человек. На сцене стоял тот самый Райкин, которого любили и боготворили миллионы людей. Тот, каким он должен был выйти на сцену, каким его ждали. На сцене стоял АРТИСТ! И ради этого нашего ощущения он сидел, сгорбившись, на стульчике. Он собирался. Он настраивался. Он готовился к этой встрече. И… он волновался! И вот это отношение к профессии, этот урок актерского мастерства, который, сам того не зная, преподал мне тогда Аркадий Исаакович, навсегда закрепился в моем сознании: нельзя просто так взять и выйти на сцену – сцена этого не прощает.
Увы, сотни современных юмористов выходят на сцену именно «просто так» и несут что-то пошлое и убогое, не видя себя в «кривом зеркале» псевдоискусства, но, впрочем, так и должно быть, их сотни – Райкин один.
С этого все начиналось
Не так давно Кирилл Набутов снимал фильм к столетию Райкина и попросил меня рассказать о моих встречах с Аркадием Исааковичем. Было записано большое интервью, которое я, конечно же, начал с той встречи за кулисами.
И вот по прошествии времени я натыкаюсь в телевизоре на тот самый фильм. Начинаю смотреть… Ага, вот фрагмент со мной… Ну-ка, ну-ка… И вот что я услышал от себя: «Когда я первый раз увидел Аркадия Райкина за кулисами, я подумал: “Боже, какой же он старый!”»…
Ждете продолжения? Эффектного разворота? Нет! Это все. Больше в этом фильме я не появился. Спустя пару лет я спросил у Набутова, как такое возможно? На что он мне авторитетно заявил:
– Этого не может быть!
Я добавил этот киноэпизод, чтобы таким образом извиниться перед зрителями того фильма, но, в первую очередь, перед Константином Аркадьевичем Райкиным, который, наверное, был крайне удивлен, услышав этот хамский пассаж из моих уст.
Несмотря на всенародную славу, Аркадий Исаакович был человеком застенчивым и по-детски наивным. Он мог надуться на какого-нибудь артиста, пришедшего в слишком элегантном пиджаке (его страсть к шикарным костюмам была общеизвестна), он влюблялся в нового актера или актрису, давал им ключевые роли в своих спектаклях… а потом вдруг разлюблялся, и актер становился просто членом труппы. Райкину приписывают фразу, которую он в сердцах произнес на собрании коллектива, когда артисты возмущенно стали требовать больше и лучше ролей.
– Вы – взбесившийся гарнир! – якобы выкрикнул он.
Во-первых, не верю, что актеры осмелились что-нибудь потребовать у Райкина, во‑вторых, сомневаюсь в такой остроумной, но жесткой формулировке (Аркадий Исаакович был человек мягкий), в‑третьих, он всегда давал роли всем без исключения артистам, и, в‑четвертых, да, мы все были гарниром! Может быть, кто-то тайно злобствовал по этому поводу, но мы, молодежная часть труппы, с радостной покорностью этот факт принимали. Когда ТАКОЕ основное блюдо, то и гарнир смотрится неплохо!
При всем при этом у «гарнира» была прекрасная возможность для самореализации: когда Аркадий Исаакович болел, а болел он, увы, часто (следствие постоянных конфликтов с партийными и «культурными» чиновниками), так вот, в эти дни в репертуаре театра оставался только один спектакль – «Избранное». Он ничем не отличался от других постановок: те же миниатюры, те же шутки, да и артисты те же, всего-то одного и не было. Казалось бы, зритель даже не заметит разницы – подумаешь, один артист… Но он (зритель) замечал! Это никак не проявлялось: публика смеялась, благодарно аплодировала… И все же… Вот это «все же» мне посчастливилось однажды увидеть!
В Ленинградском театре эстрады игралось «Избранное». Аркадий Исаакович только-только восстанавливался после долгой болезни. Он уже появлялся в театре, но спектакли пока еще не играл. И вот начинается второе отделение, открывается занавес… На сцене стоит Райкин.
В моей палитре не хватит красок, чтобы описать реакцию зала. Ведь они же знали, что Райкина не будет, и все равно пришли. Пришли, чтобы ощутить атмосферу, дух гения – ведь это ЕГО театр, ЕГО актеры…
Так тысячи людей идут в Дом на Мойке, где жил Пушкин… и ведь знают, что его уже нет с нами, а все равно идут. Они трепетно пересекают гостиную, столовую, благоговейно заглядывают в спальню… а там стоит живой Пушкин! Ну, в данном случае, Райкин – неизвестно, где будет сильнее реакция. В общем, бурные и продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию! Тогда это явление Райкина народу длилось минут десять. Он поднимал руки, он кланялся – но нет, зал стоял и рукоплескал. (Говорят, что однажды на юбилее МХАТа с поздравлением на сцену вышел Аркадий Райкин… И зал, и труппа театра встали. Министр культуры Фурцева, сидевшая в ложе, стала возмущаться. Как же так? Когда вышел на сцену представитель ЦК, артисты слушали его сидя, а вышел Райкин – все встали. Кто велел? В этом и гений Райкина, что никто не велел.)
На самом деле не только из любви к зрителю Аркадий Исаакович выходил в «Избранном», он еще заряжал свой аккумулятор, подсевший за время болезни. Получив адреналин обожания, прочтя какую-нибудь свежую миниатюру, уже на следующий день Райкин выходил во всем своем великолепии в спектакле «Его величество – театр», и зрители восторженно понимали: да, на сцене появился еще один артист… его имя Аркадий Райкин.
«Сатирикон»
В 1981 году Константин Райкин, настоящий, глубокий драматический артист, неожиданно для всех уходит из «Современника» и идет работать к папе в Ленинградский театр миниатюр. «Как это может быть?! – недоумевали все. – Такой талант, такие серьезные роли, большие перспективы… И вдруг – эстрада, низкий жанр! Зачем?»
И, конечно, все были правы: высоким жанром эстраду в СССР делал один единственный человек – Костин папа, но именно поэтому он и был Аркадием Райкиным, а это значит стать вторым? Тенью отца?.. (так и просится – Гамлета).
Но нет! Костя всех перехитрил. Он задумал свой театр – театр, которого в России еще не было. Музыка, танец, гротеск, положенные на систему Станиславского, с серьезным проживанием образа – это было чистой авантюрой. Хочешь переживаний – иди в Малый, нужны танцы и гротеск – вон за углом Оперетта, а в одном флаконе – ни-ни!
Тогда о существовании знаменитых бродвейских шоу и мюзиклов что-то слышали, но представить себе нечто подобное в наших советских реалиях казалось немыслимым.
А Костя решился. И стал строить свой театр.
Он набрал небольшую группу молодых ребят, добавил некоторых актеров из папиного театра, и началась работа.
Как вы, вероятно, догадываетесь, я тоже оказался в этой группе. Конечно, знакомство с Костей сыграло в этом какую-то роль, но все же не за здорово живешь отбирались артисты будущего революционного театра. Все показывались в театр на общих основаниях: играли отрывки, читали стихи, пели, танцевали и т. д. С последним вышла небольшая накладка. На просмотре Костя спросил меня:
– Ты случайно не был у Дрознина «поганой овцой»?
– Нет-нет! Что ты! – заторопился я. – Он меня очень хвалил! Говорил, что у меня прекрасная растяжка…
– Ну что ж, – сказал Костя, – это здорово.
Поясняю, Андрей Дрознин был педагогом по сценическому движению в Щукинском училище (из которого мы с Костей оба родом). Он очень ревностно относился к своей дисциплине и если видел, что студент халтурит или ленится, то вешал на него свой фирменный ярлык «поганая овца». Надо ли говорить, что на мне он висел? И, по-моему, не один. Так вот, когда я уже был принят в прославленный коллектив и пришел на… занятие по пластике, первым, кого я увидел, был Андрей Дрознин, приглашенный Костей работать с актерами театра! Мы встретились глазами и оба все поняли… Но надо отдать ему должное, Андрей меня не выдал, а наоборот, дал мне еще один шанс, которым я худо-бедно воспользовался.
Как молоды мы были…
Это было прекрасное время. Мы репетировали день и ночь. В основном занимались движением. Костя хотел превратить нас всех во Фредов Астеров и Лайз Минелли, в то же время Михаил Мишин писал сценарий для нашего первого спектакля-ревю «Лица». Декорации делал Олег Шейнцис, музыку писал Георгий Гаранян, а режиссером-постановщиком был Валерий Фокин. Круче команды не придумать!
И в работе, и в наших душах царила атмосфера студийности: мы творили историю и страшно гордились своей причастностью. Температура 39 не являлась основанием для пропуска репетиции. Ах, как было здорово!
Спектакль получился мощным и успешным, но очень тяжелым (в буквальном, физическом, смысле). Помимо драматических сцен, он состоял из бесконечного танца, а если учесть, что Костя заставлял нас проходить все танцевальные номера на полную катушку перед началом каждого спектакля (и этих спектаклей могло быть тридцать в месяц), то можете представить, насколько выжатыми лимонами мы стали. Когда мы пытались достучаться до жестокого сердца Константина Райкина, дескать, нельзя дважды в день ставить мировой рекорд! – он лаконично отвечал:
– Можно, – и мы обреченно продолжали лезть из кожи вон.
Нет, никаких обид и злости к Косте мы не питали. Он не был ни самодуром, ни Карабасом-Барабасом. Он просто был такой – до фанатизма требовательно и ответственно относящийся к профессии. Насколько я знаю, таким он и остался. И это его отношение сделало театр «Сатирикон» одним из главных явлений в российском театральном мире.
Питер
Ленинградский театр миниатюр был театр ленинградский (простите за вынужденную тавтологию), а это значило, что большую часть времени мы проводили в этом бесконечно любимом мною городе. Правда, уже было принято решение о переводе театра в Москву, причем произошло это после разговора Аркадия Райкина с Леонидом Брежневым. В театральных кулуарах долго ходила легенда об этом разговоре: