«Аркадий Райкин сказал Брежневу, что хочет переехать с театром в Москву, и за пятнадцать минут этот вопрос был решен. Беспрецедентный случай. Было так.
Райкин: Леонид Ильич, прежде нужно договориться с несколькими людьми…
Брежнев: Пожалуйста, давай я прямо сейчас им и позвоню.
И первым позвонил Демичеву, тот был министром культуры:
– Слушай, тут у меня Райкин, он хочет в Москву переезжать. Я – за. Как ты? Тогда я так и пишу: Демичев – за.
Райкин: Надо, наверное, и Гришина предупредить, раз мы переезжаем в Москву.
Брежнев звонит Гришину и произносит буквально то же:
– Вот у меня сейчас Райкин, он хочет в Москву переезжать. Я Демичеву звонил, мы, я и Демичев, – за. Ты как? Понял. Я пишу: Гришин – за. Все в порядке!
Райкин: Леонид Ильич, есть же еще один человек – Романов…
Брежнев тут же звонит по вертушке в Ленинград:
– Это Брежнев говорит. У меня тут Райкин, он в Москву с театром хочет переезжать. Я – за, Гришин с Демичевым – за. Как ты? Понял. Я так и пишу: Романов —за».
Этот Романов (первый секретарь Ленинградского обкома КПСС) был исчадием ада. Среди коммунистических лидеров вообще трудно было найти ангелов – но этот! Он люто ненавидел и травил всех деятелей культуры, которые «не приспосабливались». При Романове были изгнаны из СССР Иосиф Бродский и Сергей Довлатов. Не сложились у него отношения и с Дмитрием Лихачевым. И, конечно же, многими шрамами на сердце Аркадия Исааковича Райкина мы обязаны этому, прости господи, коммунисту.
Так вот, все годы пребывания в Ленинграде мы, московская часть труппы, прожили в гостинице «Октябрьская», что около Московского вокзала. Она стала нашим вторым домом со всеми вытекающими последствиями. Там случались романы, создавались и распадались семьи, и, главное, велось полноценное хозяйство. Все номера были подпольно оснащены плитками, кипятильниками, чайниками и сковородками. Мы варили супы, жарили собранные в Комарово грибы, ну а про чай и кофе я и не говорю. Несмотря на то что пользоваться электроприборами в номерах категорически запрещалось, наши милейшие коридорные дамы (тогда во всех коридорах сидели дежурные) закрывали на это глаза. Вообще, с сотрудниками гостиницы у нас сложились теплые домашние отношения: мы постоянно приглашали их в театр, а они максимально обустраивали наш быт.
Иногда после спектакля я подходил к коридорной Лизе и смотрел на нее жалобными глазами…
– Нет! – говорила она. Я продолжал смотреть… – Ну, хорошо, сейчас гляну, – обреченно вздыхала Лиза и листала списки проживающих. – В 736-й и 811-й живут. Но еще рано, подойди через полчаса.
В 736-й и 811-й жили финны. Вернее, не жили, а лежали. Они приезжали на два дня из Хельсинки, чтобы пить. У них там алкоголь был космически дорогой, а у нас, по их меркам, раздавался даром. Они покупали ящиками водку, забивались в номера, и через двое суток их в бессознательном состоянии грузили в автобусы – ехать домой. Такой вот незатейливый туризм. Больше половины водки при этом оставалось нетронутой, и ее потом списывали и выбрасывали (вы в это верите?). Так вот, средний финн впадал в беспамятство примерно минут через двадцать после того, как входил в номер (они вообще плохо пьют). Лиза страховочно выжидала еще полчаса, заходила в комнату, переступая через разбросанные тут и там финские тушки, брала со стола бутылку водки и несла ее мне. Безвозмездно! (Я на всякий случай изменил имя этого ангела во плоти: вдруг она еще работает в «Октябрьской» и по-прежнему добывает финскую водку бедным актерам-постояльцам.)
А когда я заболел… Нет, об этом подробнее.
10 ноября 1982 года я уезжал после побывки дома в Ленинград. Вечером все начали перезваниваться и спрашивать друг друга:
– Вы ничего не слышали?
– Нет, а вы?
– Да что-то такое говорят…
И так далее в этом духе. В общем, поползли слухи, что умер Брежнев.
Эти слухи мы на «Красной стреле» привезли на следующий день в Ленинград. Никаких объявлений не было, и мы поехали в театр на репетицию. Примерно через час вбежал директор концертного зала и закричал:
– Что вы делаете?! Немедленно прекратите репетицию!
– Почему? – спросил Костя.
– Ну как?! – выразительно обвел нас глазами директор.
– Еще же не объявляли, – невозмутимо отрезал Костя.
– Нет! Немедленно! Нельзя! У меня будут неприятности!
В общем, отменили не только репетиции, но и несколько последующих спектаклей – над страной повис траур.
Казалось бы, выходные – можно расслабиться, потусоваться сквозь печаль и траур. Так нет, придя в гостиницу, я почувствовал небольшой озноб… потом большой – и слег с сильнейшим гриппом. Осень, серость, мгла… то и дело в знак скорби гудят поезда на Московском вокзале, а я валяюсь в бреду с бешеной температурой. Из развлечений у меня на тумбочке лежит «Мо́би Дик» Германа Мелвилла – книга, которую я долгие годы порывался прочесть и которую теперь ненавижу всеми фибрами души. Тысячестраничный роман, мрачно описывающий страсть капитана Ахава, желающего убить Белого кита, доконал меня окончательно. Когда пришел вызванный мною врач и увидел меня трясущегося в лихорадке, он удивленно спросил:
– А вы-то чего?
Оказывается, целыми днями он бегал к умирающим старушкам, которые не смогли перенести смерть Генерального секретаря, а тут молодой бугай – и туда же!
Коллеги от меня отвернулись: никто не хотел заполучить грипп. Позванивали, справлялись о здоровье, интересовались, не нужно ли чего, и, получив отрицательный ответ, облегченно вешали трубку. Вы спросите, а как же я жил, что ел-пил в эту печальную неделю? Вот! Что называется, спасибо за вопрос! Уборщицы и коридорные ангелы заботились обо мне. Они не только ходили в магазин за хлебом, кефиром и лекарствами – они приносили мне из дома бульоны и варенье! Они не боялись заразиться – они спасали мне жизнь! (Ну, это я так, для пущего эффекта.)
В редкие минуты просветления я швырял в угол Ахава и брел с надеждой к телевизору, прощелкивал круг переключателем каналов (никаких пультов тогда не было и в помине) и натыкался то на Бетховена, то на Шопена, то на балет, то еще на какие-нибудь траурные радости. В отчаянии я подбирал «Дика» и падал обратно в койку. И так пять дней!
Однажды днем в разгар хандры позвонил Костя Райкин:
– Как дела? Что делаешь?
– Да ничего, лежу.
– «Полосатый рейс» не смотришь?
– Что???!!! – выкрикнул я и, бросив трубку, кинулся к телевизору. Если бы в этот момент меня спросили: «Чего ты хочешь больше всего в жизни: машину? яхту? кругосветное путешествие?» – я бы, не раздумывая, ответил: «Полосатый рейс!!!»
Мой организм, моя душа, измученные болезнью и Шопеном, вопили: «Рейс! Рейс! Полосатый! О, да!»
С этими мыслями, трепеща от вожделения, я подскочил к телевизору и начал щелкать. Где-то на третьем круге в мою душу закрались робкие сомнения: везде все тот же скорбный набор, да и каналов в те времена было всего четыре. Но я продолжал крутить ручку в надежде на чудо. А вдруг он где-то между каналами? А может, надо крутить в другую сторону?
Когда минут через пять я, окончательно отчаявшись, выключил телевизор и обернулся, то увидел в дверях номера счастливые лица своих коллег во главе с Райкиным – это был розыгрыш. И этого я им не прощу никогда в жизни!
Урсуляк
Среди тех, кто пришел поглумиться над несчастным больным артистом, не было только двух человек: Аркадия Райкина и Сергея Урсуляка.
Среди тех, кто пришел поглумиться над несчастным больным артистом, не было только двух человек: Аркадия Райкина и Сергея Урсуляка. Об Аркадии Исааковиче я уже писал, настала пора познакомить вас со вторым героем.
Сережа родился в Петропавловске-Камчатском, в эталонно-интеллигентной семье. Мама Эмилия Сергеевна была школьным учителем, а папа Владимир Константинович – военным, капитаном второго ранга. Он был в моем представлении осколком прошлого, уже не существующего образа русского офицера – офицера с большой буквы. Такие сейчас живут только в произведениях Толстого и Чехова. Или я ошибаюсь? Может быть, и в наши дни образованность, умение связывать слова на родном языке, ну и такие мелочи, как честь и порядочность, являются отличительной чертой наших военных?
В общем, их сыновья Сергей и Денис оказались мальчиками умными, начитанными и талантливыми. И если Денис свой талант использовал правильно – пошел по финансовой части, то Сергей поступил вполне банально – подался в артисты. И вот там-то я его и поймал.
М. Ширвиндт, С. Урсуляк
Теперь коротенько вехи нашей совместной творческой жизни. Два с половиной года мы проучились на одном курсе Щукинского училища. Потом меня выгнали, а Сергей окончил институт и попал в Театр Райкина. Спустя два года там же оказался и я. Мы проработали вместе лет восемь, сыграв за это время сотни спектаклей в театре и тысячи концертов на эстраде. Потом мы ушли из «Сатирикона». Урсуляк поступил на Высшие режиссерские курсы, а я увлекся кинопродюсированием. Как-то Сережа спросил меня:
– Про что бы снять курсовой десятиминутный фильм?
– Сними про наши флаги, – предложил я.
– Ну нет, – сказал он, и разговор на этом закончился.
Прошел месяц. Мне звонит Урсуляк и говорит:
– А ведь я буду снимать про твои флаги… И не курсовую, а полнометражный фильм.
И все закрутилось. Мой товарищ, начинающий продюсер Олег Капанец, решился вложить в не менее начинающего режиссера деньги, а начинающий драматург Гена Островский придумал сценарий, великий Микаэл Таривердиев написал музыку – и фильм получился и завоевал кучу призов на всевозможных фестивалях.
Потом я попродюсировал Сережин фильм «Летние люди» и отполз из кино в телевидение. Там я запустил программу «Дог-шоу “Я и моя собака”» и через некоторое время пригласил поработать режиссером на этой программе простаивающего в межфильмье Урсуляка. Впоследствии мы сделали еще несколько телепроектов, а тем временем появлялись прекрасные жены, рождались талантливые дети, и даже наши лабрадоры Чук и Чос были родными братьями.