– А-а, вот и вы, господин барон! Когда до меня дошли столь грустные новости, я запретил кому бы то ни было беспокоить вас в вашей комнате. Пресвятая Богородица! Надо думать, тяжело – вот так вот вдруг разориться дотла, особенно таким большим господам, как вы. Это мы, простые мужики, ко всему привычны… Но я вам крайне благодарен за то, что, не успев прийти в себя, вы решили почтить своим присутствием наше семейное торжество.
Луицци, немного оправившись от волнения, пробормотал несколько слов и взглянул на тихонечко сидевшую в углу Эжени. Видно было, что она плакала весь день; она также взглянула на Луицци; он приветствовал ее с теплотой, которой не было и в помине, когда она приходила к нему вчерашним вечером, но которую он хотел ясно проявить теперь. При этой сцене присутствовал также человек, которого Луицци еще не видел в доме Риго, – нотариус, который с каким-то странным выражением рассматривал барона сквозь стекла очков. Арману показалось, что он знаком с этим человеком, и не черты лица, а выражение оного особенно поразили его; он начал копаться в памяти – где и при каких обстоятельствах он мог с ним встречаться? – но в этот момент пробило семь часов.
– Пора! – воскликнул господин Риго. – Пора начинать. Итак, положим в шляпу три листочка с именами дам; нужно кинуть жребий, кто из них будет выбирать первой. Думаю, господин барон соблаговолит оказать нам эту услугу, ведь он не входит в число конкурентов.
– Разве я это говорил? – невнятно произнес Луицци; страх перед ожидавшей его нищетой заставлял действовать, но остатки совести призывали к некоторой сдержанности.
Господин Риго ахнул:
– Что я вижу? Похоже, ночь – хороший советчик, господин барон. Я просто очарован.
Луицци потупил глаза; еще недавно, если бы такая фраза относилась к кому-нибудь другому, он счел бы ее оскорблением и последней трусостью – ответное молчание. Он услышал сухой и едкий смешок нотариуса, и ему показалось, что он уже слышал когда-то это зловредное хихиканье, но не вспомнил, где и когда.
Язвительный смех нотариуса заглушил поднявшийся среди остальных конкурентов недовольный ропот, который быстро перерос в довольно резкие и нелестные для барона замечания.
– Ах! – сказал адвокат. – Действительно, ночь – неплохой советчик, а уж разорение – тем более.
– Великолепно, – поддакнул ему маленький клерк. – Будь у господина барона еще немного времени, он согласился бы подписать не только брачный договор, но и что-нибудь еще…
– Разумное решение, – не отставал пэр Франции, – хотя и несколько запоздалое; но тем больше чести оно вам делает, господин барон, – только перед лицом настоящей опасности проявляется истинная отвага.
– И ее вполне хватит, – не выдержал Луицци, – чтобы сказать вам, что вы, жалкий хлыщ, можете вполне убедиться в ее истинности.
– Что ж, в любое удобное для вас время.
– Немедленно, сударь.
Они уже приготовились выйти, но Риго помешал им, закричав:
– Тот, кто сейчас выйдет драться, сейчас же будет исключен из списка соискателей!
К чести барона нужно заметить, что первым остановился господин де Леме.
– И каждый, – продолжил Риго, – кто вздумает затеять ссору, тоже будет вычеркнут.
– Я лично и слова не сказал, – быстро проговорил приказчик, прихорашиваясь.
Установилась полная тишина, и господин Риго снова взял слово:
– Так вот, милые дамы, перед вами пятеро красавцев-мужчин, один другого лучше и разного возраста. Прошу обратить особое внимание на это обстоятельство. Сходство в годах – первооснова будущего счастья. Так что давайте быстренько перечислим: господину де Леме двадцать пять…
– Тридцать, вы хотите сказать, – посылая пламенный взгляд госпоже Пейроль, возразил юный граф.
– Что ж, прекрасно, – хмыкнул господин Риго. – Господин адвокат, вы, кажется, немного старше, не правда ли?
– Мне всего двадцать девять, – поспешно выкрикнул господин Бадор, выпячивая грудь перед Эрнестиной.
– Господину Маркуану…
– А я даже и не знаю, сколько мне лет, – нашелся клерк.
– А господин Фурнишон у нас какого возраста?
– Любого, какого пожелаете, – ничуть не смутился приказчик.
– Ну что ж, а господину де Луицци, насколько мне известно, тридцать два. Начнем; но поскольку господин барон входит теперь в число претендентов, он не может оказать нам услугу – вытянуть листок с именем. Придется нам нижайше попросить этого бездельника, Акабилу, сыграть роль лотерейного попугая. Действуй, охламон, или я прикажу нарезать из твоего зада кожу на тапочки.
И прежде чем бедняга Акабила сообразил, что от него хотят, он был отчитан Риго в то самое место ногой, как бы интересовавшейся, добротные ли тапочки ей придется носить.
Сын короля сразу все понял, сунул в шляпу руку и вытянул первый листок с именем Эрнестины. Господин Бадор, сидевший рядом с ней, испустил продолжительный вздох, который был хором повторен приказчиком и клерком.
Акабила опять погрузил руку в шляпу, и на этот раз нотариус прочел имя Эжени. Настал черед графа де Леме пламенно вздохнуть, и опять ему вторили в унисон господа Маркуан и Фурнишон. Оставалось только имя госпожи Турникель, проворчавшей с недовольной гримасой:
– Остатки после других – вот, право, удовольствие…
– Вам хватит, можете не сомневаться, – сказал адвокат с крайне удовлетворенным видом.
– Останутся и красавцы, – заметил приказчик.
– И добряки, – поддакнул клерк.
– И благородные, – добавил граф де Леме.
Луицци промолчал.
– И даже влюбленные, – послышался от дверей чей-то голос.
Все оглянулись – Малыш Пьер, вошедший в гостиную, не снимая сапог, громогласно заявил:
– Я ищу вас, господин барон; некий важный господин из Парижа просил передать вам, что либо вы немедленно явитесь к нему, либо он сам вас здесь найдет.
– Минуточку! – вмешался нотариус. – Мы не можем так вести процедуру. Если господин барон уедет, я потребую его исключения из числа претендентов.
Луицци колебался: он припомнил данную ему Дьяволом надежду, но не забыл и о его угрозе.
– А как он выглядит, этот господин? – спросил он.
– Он такой большой, грозный, весь в черном, в руках портфель, а с ним два курьера; смахивает на судейского.
– Судебный исполнитель! – ахнул Луицци.
– Возможно, – продолжал Малыш Пьер, – так как остановился он у мирового судьи, и когда я его видел, он все чего-то царапал на гербовой бумаге.
– Похоже, – хихикнул адвокат, – у господина барона некоторые неприятности… переводные векселя, например…
– Если надо будет, я их оплачу, – негодующе огрызнулся Луицци.
– Это чем же? – поддержал адвоката пэр Франции.
Луицци побелел от ярости, а нотариус, издав еще раз свой противный смешок, сказал:
– Ну-с, мы закончим когда-нибудь или нет?
– Верно, – подвел итог господин Риго. – Кто не хочет участвовать в нашей лотерее, может уйти, силком мы никого не держим.
Луицци приготовился уйти; он чувствовал, что позорится в глазах женщины, с таким презрением отзывавшейся об охотниках за ее приданым.
Но в то же время он вспомнил, что передал банкиру свои векселя на весьма солидные суммы и что срок векселей истек. К ужасу перед нищетой добавился страх перед тюрьмой, и барон, которому природа не отпустила в полной мере решительности и здравого смысла, которые направляли бы его в трудные минуты, остался. Малыш Пьер устроился в углу, а Эрнестину попросили огласить свой выбор.
Автор не претендует на красочное описание лиц присутствовавших, ибо ситуации, похожие на ту, о которой он ведет рассказ, крайне редко случаются в человеческой жизни, но если читатель хочет получить соответствующее представление, то пусть только представит себе группу наследников в минуту вскрытия завещания: один, пытаясь казаться ко всему равнодушным, что есть силы прикусил губу, чтобы скрыть ее подрагивание; у другого, с разинутым ртом, глаза вылезают из орбит; у третьего, с бегающим взглядом, трясутся ноги, руки и даже кончик носа; четвертый вообще сидит с перекошенной рожей; пятый ищет, на что бы ему опереться, ибо ноги его не держат. Похожая картина наблюдалась и в данном случае. Эрнестина встала, жеманно потупила глаза и, не обращая внимания на адвоката и его пылкие вздохи, от которых сердце его, казалось, вот-вот выскочит из грудной клетки, скромно проговорила:
– Я выбираю господина графа де Леме.
Пэр Франции, оторвав влюбленный взгляд от госпожи Пейроль, резко вскинул голову, испустил радостный клич и, подбежав к Эрнестине, начал целовать ей ручки:
– Вы поняли, что у меня в душе, – говорил он. – О! Вы почувствовали, что я люблю вас, и только вас!
Госпожа Пейроль презрительно улыбнулась, а адвокат, искусным маневром оказавшийся рядом с ней, воскликнул, всем своим видом излучая радость и счастье:
– Все естественно, юность выбирает юность, и абсолютно правильно, ведь, чтобы обрести счастье в совместной жизни, нужно быть примерно одного возраста.
– О каком таком одном возрасте вы говорите? – засмеялся господин Риго. – Вы только что нам тут заливали, что вам двадцать восемь.
– Мне стукнуло уже тридцать пять полных, черт бы их побрал, годков, – возразил адвокат, не отрывая глаз от лица Эжени.
– Подумаешь, тридцать пять, – с досадой пробурчал клерк, – тоже мне – заслуга!
– Глядишь, и мы до такого несчастья доживем, – добавил приказчик.
– Тихо, тихо, господа! – сказал Риго. – Эжени, теперь ваш черед.
Не вставая со своего стула, она оглянулась растерянно вокруг и наконец проговорила тихо и с надрывом, словно слова разрывали ей грудь:
– Я выбираю господина барона де Луицци.
– Меня! – ахнул Арман.
В этот момент он вспомнил, как спрашивал у Дьявола о том, кому предназначены миллионы Риго, и лукавый не ответил ему.
– Так вы согласны? – спросил Риго.
– Хе! Хе! Хе! Хе! Хе! Хе! – заскрипел опять своим противным смехом нотариус.
Луицци опешил, узнав наконец это хихиканье: то был смех Дьявола!