Ночь была темна, улицы пустынны.
Видимо, только поэтому барону удалось скрыться, так как уже в двадцати шагах от гостиницы он был недосягаем для жандармов, но даже если бы кто-то и встретил бегущего с непокрытой головой человека, то несомненно принял бы его за сумасшедшего или вора.
Когда наконец усталость взяла свое, барон остановился и сел у края дороги на одну из тех куч дорожных камней, которые постоянно напоминают путникам о том, что местные власти неустанно заботятся о состоянии дорог, тогда как выбоины на тех же дорогах дают понять, что их не ремонтируют никогда.
Прошло некоторое время, прежде чем Луицци, сидя на своем странном сиденье, почувствовал, как начало стихать бешеное биение его сердца, возбужденного долгим бегом. Он еще не мог думать, он слишком запыхался, чтобы на чем-нибудь сосредоточиться. Боль в легких мешала ему. И только когда воздух стал более или менее свободно проникать в грудь, Луицци начал приходить в себя, мысли завихрились в его голове. Увидев себя посреди большой дороги, он вспомнил о Леони, которую только что бросил одну, без защиты, оставил в лапах мужа, на потеху его злобе, и одновременно устыдился и ужаснулся самому себе.
Полный решимости, он поднялся, чтобы вернуться в Орлеан, но, как только сделал первый шаг, услышал голос, зазвучавший из темноты:
– Глупец!
Луицци обернулся и увидел Сатану, который сменил облик Акабилы на нечто менее вычурное. Теперь Дьявол облачился в дорожное платье, если можно так назвать тот обыкновенно жалкий и невзрачный костюм, который мы носим во всех случаях жизни. Тем не менее его сюртук был застегнут до самого подбородка, длинные сапоги на меху поднимались выше колен, просторное пальто «летучая мышь» свисало с плеч, а кепка с опущенными на уши отворотами заменяла ему тот бесформенный кусок черного фетра, который именуется шляпой.
Луицци, слишком недовольный собой, нуждался в ком-то, на кого он мог свалить вину за собственное недостойное поведение, поэтому, едва узнав Дьявола по блеску зрачков, горевших бледно-зеленым светом, барон вскричал:
– Кто звал тебя, раб?
– Ты.
– Ложь!
Дьявол повернулся спиной к Луицци и холодно ответил:
– Вы сошли с ума, господин барон.
– Да… да, правда, я звал тебя, но не здесь, и я не просил тебя следовать за мной.
– Вы приказали мне удалиться?
При этих словах Луицци почувствовал, как им овладевает то неуемное бешенство, что требует выхода в насилии. Да, в тот момент он многое бы дал, чтобы это бесстрастное существо оказалось просто человеком, с которым можно драться, которого можно избить и который может дать сдачи; но Арман знал, что бессилен перед своим жутким слугой, чувство бессилия удвоило его ярость, и она, не находя иного выхода, обратилась на него самого. Ударив себя в грудь, барон принялся кричать:
– О, какое я ничтожество!
– Глупец, – не моргнув глазом повторил Дьявол.
– Трус!
– Глупец!
– О сумасшедший, я в самом деле сумасшедший!
– Глупец, в самом деле глупец! – не отставал Дьявол.
– Сатана, – рассвирепел Луицци, – берегись, Сатана, я тебя предупреждал. Я свяжу тебя по рукам и ногам, ты еще пожалеешь о потраченном со мной времени, тысячи жертв ускользнут от тебя, пока ты будешь торчать подле меня.
– Ладно, ладно, – смирился Дьявол, – куда мы направляемся?
– В Орлеан.
– Пошли.
И они тронулись в обратный путь.
– К кому мы идем? – Дьявол щелкнул ногтем большого пальца по переднему зубу, высек искру и зажег трубку очень странной формы; ее головка отличалась огромными размерами и сидела на длинной и гибкой, крутящейся вокруг собственной оси ножке. Луицци не удержался и стал рассматривать трубку, а Дьявол заметил его взгляд и сказал:
– Ты обратил внимание на мою трубку, она того стоит. После того как готическая архитектура вышла из моды, мне захотелось использовать маленькие детали, которые она приписывала моей особе, и я соорудил себе трубку из собственного хвоста и рогов.
Бывают столь безумные идеи, против которых никто не способен устоять: они так грубы и неожиданны, что вызывают конвульсивный смех подобно щекотке, которая заставляет хохотать человека, испытывающего даже самые острые страдания. Луицци тоже не удержался от смеха, а Дьявол, невозмутимо посасывая собственный хвост, повторил:
– Так куда же все-таки мы идем?
– Искать Леони.
– Тогда нам лучше срезать по этой дороге, которая приведет нас прямо к дому, где заключены умалишенные и женщины легкого поведения.
– Леони в тюрьме с женщинами легкого поведения! – вскричал барон.
– Поскольку муж приказал ее арестовать, то, вероятно, для того, чтобы отправить в тюрьму, поскольку ее поместили в тюрьму, то не могли поместить с ворами и убийцами.
– О! Леони! Леони! Что же делать? – Барон остановился в отчаянии и полной растерянности.
Дьявол в свою очередь уселся на груду камней, скрестил ноги и, посасывая трубку одним уголком рта, принялся насвистывать другим:
Всегда я – баловень у дам,
Был с женами любезен
Но, каюсь, я грубил мужьям…
– Сатана! Сатана, замолчи! – Луицци рассвирепел от бестактности Дьявола, который, казалось, смеялся над его горем.
– Это старая комическая опера, – Дьявол принял сочувствующий тон, – но раз она тебе надоела, вот нечто совсем свеженькое:
Пусть золото химерой служит,
Кто им владеет, тот не тужит.
Луицци давно свыкся с Дьяволом, и потому неудивительно, что он особым образом воспринимал его слова, какими бы странными они ни казались в подобных обстоятельствах. Не успел Дьявол закончить куплет, который мы процитировали, как барон уже быстро ощупывал все свои карманы. У него не нашлось ни одной, даже самой мелкой монеты. Вызванная этим досада вдобавок ко всем его злоключениям вновь вызвала раздражение, дошедшее вскоре до крайности, когда он услышал, как Сатана, который, похоже, был большим знатоком комической оперы, вновь запел с неизменным хладнокровием:
Я все потерял, ничего не боюсь,
Мне жизнь не добро, я к нему не стремлюсь.
Луицци почувствовал, как им овладевает жуткое бешенство; если бы в тот момент в его руках оказался пистолет, он несомненно разнес бы себе голову, но он был безоружен; тогда барон стал вглядываться в острые камни, на которых расположился Дьявол, как бы выбирая тот, о который он мог бы размозжить свою голову, и вдруг почувствовал, как кто-то легонько потянул его за рукав.
Почти в ту же секунду детский голос произнес:
– Наконец-то я нашла вас.
Луицци обернулся и, несмотря на темень, узнал маленькую нищенку.
– Дитя мое, это ты, – живо воскликнул Арман, – кто тебя послал?
– Госпожа.
– Где ты ее видела?
– Я стояла у лестницы, когда она спускалась. То, что случилось, разбудило весь дом, все выскочили на улицу; госпожу провожал господин в шарфе. Когда она увидела меня, то сказала ему: «Это ребенок, бедная нищенка, я привела ее с собой, потому что хотела взять под свою опеку; позвольте мне сделать девочке последний подарок, который, по крайней мере на некоторое время, избавит ее от нужды». Господин в шарфе кивнул в знак согласия, а жандармы вернулись и сказали, что не нашли вас. «Я знаю, куда он пошел», – тихо сказала я госпоже. «Слава Богу! – ответила она. – Тогда найди его, найди скорее, отдай это и передай, что я арестована и чтобы он не возвращался в Орлеан, а отправлялся в Тулузу, как мы условились. Я найду способ связаться с ним».
Девочка протянула Луицци кошелек, в котором оставалось немного того золота, что он получил от Анри.
– А как же она? – спросил барон у маленькой нищенки.
– Она? Она добавила: «Скажи ему, что завтра я напишу моему отцу и что мне нечего опасаться; скажи, что ты вместе со старым слепым солдатом дождешься здесь его сестры, госпожи Донзо, и что вы попросите ее тайно перебраться в Тулузу». Тут этот господин в шарфе подошел к нам и велел поторапливаться, и она оставила меня. Тогда я пошла по дороге все время прямо, я думала, что в том состоянии, в каком я вас видела, когда вы пробежали мимо, вы никуда не свернете.
– И так ты меня догнала?
– Если я правильно поняла последний взгляд, который бросила мне госпожа, то она ждет вашего ответа. Что мне ей передать?
– Что я последую ее советам, что скоро вернусь и освобожу ее. Ты все поняла?
– Да, и я повторю ей слово в слово то, что вы мне сказали.
– Передай ей также, – продолжил Луицци, – что только мгновенное умопомрачение толкнуло меня…
Дьявол захихикал, и Луицци, поняв, как ничтожны подобные оправдания и объяснения с женщиной, которая ради него так просто и благородно выказала столько мужества, резко оборвал собственную речь, а затем продолжил:
– Скажи, что я спасу ее, даже ценой собственной жизни.
– Я передам, – кивнула нищенка.
– Но как же ты проберешься в тюрьму?
– О, проще простого. – Девочка развернулась, чтобы уйти.
– Ты кого-нибудь знаешь там?
– Нет, но я знаю, как попасть в кутузку, не сомневайтесь.
– Но это же невозможно, ты не представляешь, как строга там охрана.
– О! – Девочка отошла уже на несколько шагов. – Я думала над этим все время, пока бежала за вами… и я придумала.
– Но как же?
– Украду.
И она исчезла. Пока Луицци стоял ошарашенный наивным ответом девочки, Дьявол выпустил огромный клубок дыма и заговорил:
– Тогда соберется дюжина мужчин: прежде всего колбасник, чье представление о морали сводится к тому, что прохожие не должны брать колбасы, вывешенные у входа, не уплатив; обязательно перекупщик лошадей, который на собственном опыте постиг, что строптивых животных можно укротить кнутом и побоями; френолог, который разыщет главу, подтверждающую предрасположенность к воровству в поступках данного ребенка; с фланга их поддержит кондитер, который будет счастлив, вернувшись домой, заявить своей дочери, таскающей у него сладости: «Если не будешь умницей, я отправлю тебя на каторгу, как нынче маленькую нищенку»; добавь туда адвоката, которому надобно лишь убедиться, что он угадал, какую статью применит суд; еще одного или двух болванов, уверенных, что они должны сказать «да» или «нет» по существу дела, не задумываясь, к чему приведет их решение; не забудь пять или шесть дельцов или торговцев, торопящихся закончить дела судебные, чтобы заняться своими. Скажи этой компании, что они называются присяжными и что в их руках здоровье общества, вообрази, что в двух словах ты дал им разумные представления о справедливости, и вот они приговорят бедного ребенка к заключению