– У меня есть сын, он нем как камень.
– И помогите мне, пожалуйста, обзавестись другой одеждой.
Как вы помните, Луицци покинул Париж в вечернем костюме, в Фонтенбло у него хватило времени только на то, чтобы купить просторный редингот и пальто. В Орлеане он после приезда снял с себя и то и другое и, застигнутый господином де Серни врасплох, по-прежнему оставался в вечернем наряде.
В ответ на просьбу барона госпожа Перин сказала:
– За каким портным изволите послать? Если сударь никого в городе не знает, то я могу поискать кого-нибудь получше.
– Мне нужна готовая одежда, я не хочу никого видеть.
– Кроме вашего нотариуса, господина Барне, как мне думается. – Госпожа Перин прочитала адрес на конверте, который вручил ей Луицци.
– Кто вам сказал, что Барне – мой нотариус?
– Никто, уверяю вас, никто! Просто обычно, когда зовут нотариуса, то зовут своего.
– А почему господин Барне не может быть просто моим другом?
– Если так, то, значит, я ошиблась. – Госпожа Перин попятилась к выходу.
– Постой, – остановил ее барон, – ты что, узнала меня?
– Я… нет, вовсе нет, – залепетала хозяйка, – я вижу, что господин барон не хочет, чтобы его узнали.
– Что? – вскричал Арман. – Старая ведьма, ты не забыла меня?
– Хм! Чего вы хотите? Господин Арман, нам никак нельзя без хорошей памяти, надо отличать постоянных гостей от залетных пташек. А кроме того, у меня ваша личность сидит в голове еще от вашего папочки. Старый барон провел здесь немало добрых ночей.
– Мой отец?
– Ну же да! Теперь вам можно об этом знать, когда он умер и вы не бросите ему в физиономию: пойду к Перин, раз вам можно, то и мне тоже! Славное было времечко! Это я привела ему Мариетту, она потом родила от него дочку, и та до сих пор не знает о своем происхождении. Вы знаете Мариетту, она ушла от меня, чтобы жить самостоятельно из-за любви к Гангерне, этому шуту, у которого произошла история с аббатом де Сейраком.
– А, да, кажется, я видел ее однажды у госпожи дю Валь.
– Точно, это аббат ее туда пристроил.
– И что с ней стало?
– Никто не знает. Говорят, что она в Париже, что она поселилась там, после того как какая-то болезнь обезобразила ее до неузнаваемости, это было три или четыре года назад.
– Ну, ладно, ладно, – прервал ее Арман, который достаточно знал о похождениях своего отца и не испытывал ни малейшего интереса узнавать что-то новенькое. – Отошли это письмо к Барне и прикажи подать мне ужин.
– Вы будете ужинать один? – полюбопытствовала хозяйка.
Барон бросил на нее косой взгляд, но, вспомнив, где он находится, понял, что не имеет права сердиться.
– Я передумал, – сказал он, – я не буду ужинать. Мне гораздо важнее выспаться.
– Хорошо, хорошо, – согласилась госпожа Перин, – вы, должно быть, устали, вид у вас неважный.
Она вышла, и барон, действительно изнуренный, лег и проспал сном праведника в этом приличном доме.
Луицци проснулся только на следующий день в четыре часа и рассердился на самого себя, что потерял столько времени.
Он позвонил. Юная красотка, грациозная и свежая, как роза, вошла и фамильярно уселась на кровать барона, спросив с гасконским акцентом:
– Что вам угодно, сударь?
Барон внимательно вгляделся в нее. Она была обворожительна, ее зубы сверкали девственной белизной. Луицци опечалился и содрогнулся при мысли о том, что станет с этим ребенком, с ее ясным личиком, румяными щечками и наивным взглядом. Он резко сказал:
– От вас мне ничего не надо.
Девушка обиделась, встала и сказала:
– Здесь есть и другие девушки.
– Позовите госпожу Перин, – гневно потребовал Луицци.
– Пойду скажу, – ответила девушка и ушла.
Мгновение спутся явилась госпожа Перин и заявила:
– Черт возьми, господин Арман, Париж вас испортил, я и не знаю…
– Послушай, Перин, – сухо отвечал ей барон, – я остановился у тебя, потому что не хочу, чтобы кто-нибудь узнал о моем приезде в Тулузу, иначе я выбрал бы любую другую гостиницу, но, поскольку там каждый день докладывают в полицию о всех постояльцах, я пришел сюда.
– Ах, так вы не хотите, чтобы полиция знала?
– Да, и поскольку мне известно, что ты всеми возможными способами скрываешь имена твоих постояльцев, я выбрал твой дом.
– Очень хорошо, надо было сразу меня предупредить. С этого момента вы здесь, как в ста футах под землей, никто ничего не прознает.
– Десять луи, если не будешь болтать.
– Считайте, что они уже мои.
– Теперь скажи: Барне пришел?
– Он? – удивленно переспросила Перин. – Э! Иисус мой Боже! Да он не знает сюда дороги, бедняга.
– Пусть узнает.
– В его-то возрасте? Грех это, и потом, его жена выколет ему глаза своими спицами, если проведает, что он сюда ходит.
– Так что же он сказал? Он говорил с твоим сыном?
– Ах да! Совсем забыла, ваша правда, он ему сказал: «Передай тому, кто тебя послал, что я сделаю все, что он хочет».
– Я просил его прийти сегодня.
– Вы назначили время?
– Нет, просто попросил зайти днем.
– Ну так день кончится только в полночь, у вас еще есть шанс его увидеть.
– Хорошо, я подожду его. Пришли мне обед, и пусть принесут бумагу и письменные принадлежности.
– Так. Раз вы не хотите, чтобы вас узнали, то я приставлю к вам девочку, которая только что здесь была. Не стоит, чтобы другие вас видели, – старая Марта, например, может вас запросто узнать. Малышка, наоборот, не знает, кто вы, и потом, она славная девочка, сама невинность. Когда она вам понадобится, позвоните два раза, ее зовут Лили. Я приготовлю вам обед, потерпите немного.
– Делай как знаешь, но поторопись, я умираю от голода. И пришли мне все для письма.
– В этом секретере есть то, что вам нужно.
Перин вышла, Луицци написал длинное письмо Эжени Пейроль, в котором сообщил ей, что ее мать жива, кто она и где живет. Так прошло два часа.
Наконец появилась Лили и принесла обед. Она делала все достаточно ловко, но с отвратительным настроением. Луицци следил за ней, и когда она наконец накрыла на стол, он принялся за еду, а Лили непринужденно уселась рядом с камином. Вид у нее был хмурый и скучающий.
– Вам не нравится прислуживать мне?
– Еще бы! – зло отвечала девочка с сильным гасконским акцентом. – Еще бы мне нравилось! Я здесь не для того, чтобы быть в прислугах. Если бы я захотела работать в чьем-нибудь доме, я бы выбрала что-нибудь побогаче.
– А! Так вы были служанкой до того, как пришли сюда?
– Да, и в знаменитом доме, вот так-то.
– У кого же?
– Как у кого? У маркиза дю Валя.
– У маркиза? И что вы делали у него? Ведь, насколько мне известно, он вдовец.
– Вот именно поэтому.
– А-а! – только и сказал Луицци. – А почему же вы ушли от него?
– Он же донимал меня, донимал до смерти. Вы знаете, что он депутат? Так вот под тем предлогом, что мне надо учиться, он заставлял меня твердить наизусть его речи, а когда я плохо пересказывала их, грозился отправить меня в тюрьму, потому что он еще и судебный следователь.
Луицци не выдержал и расхохотался, а малышка добавила:
– И потом, у него манеры были ужас какие чудные, он носил фальшивые икры и вставные зубы и заставлял меня их прилаживать.
– Но где же он вас нашел?
– Как где? Там, где я была.
– А где вы были?
– Ха! У одного хозяина, там мне приходилось работать по десять часов каждый божий день и при этом никуда не выходить, а я, видите ли, не люблю напрягаться, натура у меня таковская. Я люблю смеяться, развлекаться и бить баклуши, таковский у меня характер, а этот был не лучше второго, он говорил жене, что ему надо работать, а сам приходил по ночам в мою комнату и читал мне убойные морали.
– Только морали?
– Черт, остальное меня не так развлекало, хотя он и был первый. Не знаю, может, он вам тоже знакомый, но он ужас какой страшный, этот господин…
В тот момент, когда она собралась произнести имя, раздался стук в дверь.
– Пойди посмотри, кто там, – велел ей барон.
Лили открыла дверь и воскликнула весело и изумленно:
– Ха! Легок на помине, это он, господин Барне, это о нем я только что говорила.
Барне вошел с совершенно сконфуженным видом и сказал Лили:
– Как? Ты здесь, в этом доме! Маленькая бесстыдница!
– Вы тоже сюда притопали.
– Я тебя предупреждал, распутница, что ты этим кончишь.
– Черт вас возьми, господин Барне, клянусь вам, – бесстрашно отвечала Лили, – я предпочла бы с этого начать.
– В твои-то годы – и такая испорченность! Простите, господин барон, – Барне поклонился Арману, – но какова нравственность нашей молодежи! Ребенок, ребенок, которому нет еще и семнадцати, и так погряз в пороке!
– По-моему, мой дорогой Барне, именно вы указали ей дорогу. Приберегите же свои наставления и упреки, давайте поговорим серьезно. Лили, оставьте нас.
Девушка вышла, смеясь, но напоследок показала Барне рожки. Тот в ярости вскричал:
– О! Вот это уж неправда!
– Ах! – остановилась Лили. – С мелкими клерками нетрудно сговориться, и хоть ваша жена – уродина, она им таких супчиков поднесет, таких гусиных ножек подаст, таких добреньких бутылочек выставит, что они в ее комнату так и взлетают.
– Ты замолчишь, маленькая негодница!
– Ха! Не знаю, а может, я с клерками тоже за одним столом едала…
Барне побагровел от ярости, барона, возможно, все это и позабавило бы, если бы у него не было слишком серьезных дел к Барне. Он сделал Лили знак, и та вышла, огласив лестницу своим звучным гасконским голоском:
– Я к фонтанчику пошла, я миленочка нашла…
Она пела весело, легко и беззаботно, как сама невинность. Луицци почувствовал жестокое отвращение. Не так тяжело встретиться с уродливым пороком, как с пороком юным, розовым, свежим и беспечным. Последний неизлечим, ибо не знает угрызений совести, не осознает зло, которое творит. Нотариус воздел руки к небу и воскликнул: