«Ладно, поскольку надо уж все вам сказать, я застал вашего мужа в постели Жюльетты».
«В ее постели? – вскричала Каролина. – Он лежал рядом с ней?»
«Да».
Она покраснела до корней волос и спросила шепотом:
«Без одежды?»
Эдгар, доведенный до крайности, рассмеялся:
«Оба, оба без одежды».
Каролина закрыла лицо руками, странное смешение мыслей, подозрений, сомнений взволновало ее, тогда как Эдгар, думая произнести лишь эффектную фразу, добавил:
«Итак, сударыня, покидая вашу постель, он отправлялся в постель вашей соперницы».
«Мою постель! – поразилась Каролина. – Да он никогда в ней не был, клянусь вам».
Теперь Эдгару все стало ясным. Его не удивило требование такой женщины, как Жюльетта, к своему любовнику, поскольку подобное требование – вещь гораздо более обыкновенная, чем ты думаешь, зато поразило послушание мужа, в которое он ни за что бы не поверил, если бы разговор с Каролиной не убедил его в том, что послушание было абсолютным.
Ты понимаешь теперь, хозяин, какой прекрасной добычей являлась Каролина для такого человека, как дю Берг. Красивые и непорочные девушки столь редки в наше время, что возбуждают желания любого распутника, кем бы он ни был, но женщина замужняя и девственная – это столь соблазнительно, что вскружит голову даже самому воздержанному мужчине, не говоря уж о дю Берге.
– Но это подло! – не выдержал Луицци.
– Э-э, хозяин, – снисходительно протянул Дьявол, склонив голову к плечу, – это же лакомый кусочек, тебе ли не знать, госпожа де Серни – прекрасное тому доказательство, неужели ты стал бы так страстно заниматься ее воспитанием, если бы она была женой своему мужу, добропорядочной матерью семейства, окруженной горластыми детьми, поблекшей от законного принадлежания мужу и материнства? Дудки, мой дорогой, ты и не взглянул бы в ее сторону. Тебя соблазнила пикантность приключения, а не только достоинства твоей любовницы, так нечего осуждать то, что сам проделал, да еще как мило.
– О! Я – это совсем другое дело! – воскликнул Луицци.
– Да, все вы так говорите: я – это другое дело. У всех находятся оправдания для того, что они осуждают в других, и каждый поступает совершенно чистосердечно. Что до тебя, хозяин, то ты не совершил ни одного плохого поступка (хотя ты совершил их предостаточно), чтобы не плюнуть, когда он совершался рядом, но кем-то другим, а не тобой. Эх! Кто тебе сказал, что у Эдгара дю Берга не было основательных причин, чтобы желать твою сестру? Кто тебе сказал, что если бы я захотел сделать из этой истории сентиментальный рассказ для литературного журнала, то не нашел бы способов заинтересовать тебя в подоплеке поведения этого человека, изобразив, как его пожирает любовь, которая сильнее его, и это будет правда, как он полон решимости защитить молодую женщину от бесчувственного брата, который покинул ее, и от возмутительного пренебрежения мужа, и это тоже будет правда, но от того, что я одену мой рассказ в трогательные и приличные выражения, суть поступка не станет менее осудительной и вызывающей, намерения этого господина останутся намерениями бесстыдного соблазнителя.
Убедившись, что Каролина на самом деле полна неведения, он вынужден был проявить величайшую ловкость, чтобы объяснить ей, чего он хочет. Очень просто попросить у женщины той же благосклонности, которую она оказывает собственному мужу, в данном случае женщина знает, о чем идет речь, очень просто попросить юную девушку о благосклонности, которую она не оказывала еще никому, поскольку она подозревает, что эта благосклонность представляет собой не что иное, как то, что делает ее девушкой, но просить женщину, которая уверена, что отдала все мужу, о счастье, смысл которого ей непонятен, – это очень трудное предприятие, хозяин, здесь нужен самый искусный мастер обольщения.
Поэтому борьба была долгой: сначала дю Берг поостерегся и не стал переходить в наступление; после того случайного объяснения, которое он дал Каролине, он быстро отступил назад и снова принял облик друга и защитника. Таким образом он обеспечил себе свободный доступ в дом Каролины. Твоя сестра, оставшись одна, без больших средств, без малейшего представления об управлении состоянием, доверила ему ведение своих дел: это давало ему право часто навещать ее, и поэтому Эдгар согласился. Он окружил ее заботой, ни одна слезинка не упала из глаз Каролины, чтобы он ее не вытер, каждое желание, сорвавшееся с ее уст, он с готовностью исполнял. Он был печален с ней, вместе с ней предавался надеждам, и когда он ясно показал ей, как одна жизнь может соединиться с другой во всех мелочах, смешиваться беспрестанно в каждом чувстве, в каждой потребности, в каждом желании, он сказал, что это и есть любовь, и Каролина, поняв, что ее никогда так не любили, ответила ему:
«Так вот что вы, Эдгар, называете любовью: великодушие и доброту, преданную защиту, заботу, которую вы ставите между мной и любым надвигающимся огорчением, трогательное участие в моих бедах, которые заставляют вас отдавать предпочтение грустным беседам со мной, а не блестящим удовольствиям, к которым вы привыкли? О! Как счастливы мужчины, что могут любить так, и чем могут ответить женщины на подобное чувство?»
«Они могут ответить тем, Каролина, что я хотел бы получить от вас: доверием без границ к проявляемым заботам, искренней верой в преданность, нежную радость от того, что вы являетесь предметом и моей заботы, и моей преданности».
«Я не называла это любовью, Эдгар, я думала, что это признательность».
«Дело в том, – ответил дю Берг, – что это не вся любовь».
И поскольку Каролина смотрела на него с легким удивлением, он добавил:
«Вы только что сказали, что я предпочитаю беседу с вами фривольным удовольствиям света, и вы почти поблагодарили меня за это, но я не заслуживаю вашей благодарности, Каролина, я прихожу к вам, потому что ничто не в силах помешать мне. Видеть вас – вот моя радость, слушать вас – вот мое счастье, видеть, как вы слушаете меня, – вот мой триумф, вся моя жизнь в вас, вы повелительница не только моей жизни, но и моей души, и я буду жить вами и чувствовать так, как вы пожелаете».
Каролина жадно внимала его словам, обращаясь к собственному сердцу. Счастливая и гордая той властью, которой обладала, она тихо прошептала:
«Но как можно заплатить за такую любовь? Боже!»
«Как заплатить? – вскричал Эдгар. – Будьте счастливы от того, что вы так любимы, гордитесь рабством того, кто вас любит только потому, что он ваш раб, встаньте под его защиту потому, что это его защита, чувствуйте, что только от него вы получите все – счастье, радость, боль, помните, что только он носит в себе вашу душу, как вы носите его душу в себе. Вот, Каролина, вот как платят за такую любовь».
«О! – воскликнула Каролина. – Если это так, Эдгар, то я не останусь в долгу».
«Так ты меня любишь!» – бросился к ней дю Берг.
«Что с вами, Эдгар? – Каролина в испуге отшатнулась от него, затем после секундного замешательства добавила: – Вы обвиняли моего мужа и Жюльетту в том, что они говорили друг другу «ты»: если для них это был грех, то и для нас это тоже должен быть грех. Это уже грех, я согрешила, я чувствую это, поскольку вы решили, что можете говорить со мной таким образом».
Эдгара несколько сбило с толку ее умозаключение, но, решив воспользоваться отвоеванной территорией, он сказал с восхитительно сыгранной печалью:
«Вы ошибаетесь, сударыня, для меня это было всего лишь мгновенным заблуждением, для них – обычным языком общения, я сказал вам «ты», не имея на то права, тогда как те двое имели право обращаться так друг к другу».
«Я вас не понимаю», – растерялась Каролина.
«Дело в том, что та любовь, которую я обрисовал вам только что, это еще не вся любовь. Помимо единения душ, такого безмятежного и святого, есть еще другое – волнующее и горячее. Дело в том, Каролина, что, когда я рядом с вами, – дю Берг приблизился к ней, – мой взор туманится, мое сердце бьется, а тело содрогается, – дю Берг взял Каролину за руку, – вот, вы чувствуете, как я горю? Посмотрите на меня, вы видите, как блуждает мой взгляд?»
Каролина слушала его со все возрастающим испугом, поскольку чувствовала, как ей передается смятение, которое ей с таким пылом обрисовывал Эдгар.
«Оставьте меня, – в ужасе закричала она, – оставьте меня!»
«О! Все потому, – отвечал он, – что вы не знаете, как опьяняет взгляд той, кого любишь!»
Его глаза излучали жгучую любовь и неотрывно смотрели в глаза Каролины.
«Все потому, что ты не знаешь, какое несказанное блаженство чувствовать, как дрожит в твоей руке рука той, кого любишь, чувствовать, как ее сердце бьется рядом с твоим, как ее губы касаются твоих губ, как все ее тело принадлежит тебе».
При этих словах Эдгар нежно взял ее руки в свои, обнял за талию и, прижав к себе, прижался губами к ее губам.
– И она, конечно, сдалась? – в гневе и отчаянии вскричал Луицци.
– Ты считаешь, что она способна на это? – насмешливо спросил Дьявол.
– Любая другая женщина, столь же невинная, как Каролина, столь же несчастная и одинокая, сдалась бы на ее месте, – печально промолвил Луицци.
– Любая другая, несомненно, барон, – сказал Дьявол, – любая другая, возможно, не устояла бы, но только не Каролина.
– Каролина! – радостно воскликнул Луицци.
– Да, Каролина, в которой ты усомнился, только это тебе оставалось – усомниться в добродетели единственной непорочной женщины, – Каролина, с силой вырвавшись из рук Эдгара, вскричала, как бы внезапно озаренная светом свыше (ибо должен тебе признаться, барон, тут вмешался сам Господь):
«О! Так вот он – грех! Никогда! Нет, никогда!»
И тут Эдгар одним словом уничтожил весь проделанный путь, у него в руках была женщина, которую он, возможно, и смог бы убедить, что не в этом грех, но он имел неосторожность тут же воскликнуть:
«Если это грех для других женщин, то это не грех для вас, для вас, бедная, несчастная, всеми брошенная женщина, для вас, которую неосторожный брат отдал в руки бесчестного мужа, для вас, лишенную имени вашего отца, для вас, которая ничего не должна обществу, ибо оно ничего для вас не сделало!»