– Твой анализ валит наповал. Я и забыл уже о подлости этих лакейских душонок.
– Просто ты считаешь их гораздо ниже себя, чтобы вот так взять и умереть ради их выгоды; хотя ты сам ничуть не лучше: ради примитивной хохмы ты позволяешь шарлатану опереться на твое имя, чтобы затем травить общество омерзительным ядом!
– Я их выгоню.
– Барон, барон, – вздохнул Сатана, – и правильно поступишь, ведь ты унижался и плакал перед ними, а потом вы вместе сыграли школярскую шутку с твоим врачом, причем ты был зачинщиком; в результате они презирают тебя.
– Презирают? Хамы! – зашелся от гнева Луицци.
– Барон, – заржал Дьявол, – мало кто в мире удостаивался такой чести…
– Что ты хочешь этим сказать?
Но Сатана с хохотом исчез, бросив на Луицци издевательский взгляд. Не прошло и четверти часа, как барон появился на Елисейских полях в роскошном экипаже; стоял полный неги теплый весенний день, и Луицци повстречал многих бывших друзей, одних в прогулочных колясках, других верхом; но никто, казалось, не хотел его узнавать. Госпожа де Мариньон, проехав мимо с господином де Мареем в открытой коляске, демонстративно отвернулась. Луицци вернулся домой в яростной решимости мстить и мстить. Тогда-то ему в первый раз пришла в голову мысль спросить список лиц, навещавших его во время болезни. Список состоял из двух имен: господина Гангерне и госпожи де Мариньон.
IIIПЛАТОНИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬМаркиз
Луицци был оглушен увиденным, особенно отсутствием в списке других имен. Господин де Марей ни разу не справился о его здоровье, и теперь барон не сомневался, что тот был заодно с госпожой де Мариньон, высокомерно оскорбившей его на Елисейских полях; барон тут же принялся обдумывать способы отплатить. Человек наедине с собой не может избежать злых мыслей, а уж тот, кто находится в сношениях с Дьяволом, и подавно. Господин де Марей скоро должен жениться на девице де Мариньон – нельзя ли увести невесту у него из-под носа? Луицци долго размышлял на эту тему и пришел к выводу, что может осуществить такое похищение, если только сам встанет в ряды претендентов на руку девицы; но, несмотря на необходимость в двухгодичный срок найти себе жену, он не испытывал ни малейшего желания связываться с кругом людей, который, как он знал, скрывал столько отвратительных преступлений.
Воображением барон не блистал, и, возможно, он так и остался бы со своими планами злобной мести без всякой надежды на их исполнение, но в этот момент ему доложили о визите господина Гангерне.
– Отличный денек, барон! – заверещал балагур прямо с порога. – Говорят, вы были страшно больны? И что я вижу? Барон розов и свеж, как спелое яблочко!
– Да, я окончательно поправился.
– Прекрасно, прекрасно! Ну-с, что скажете о Париже, друг мой? Какой город, какая блестящая публика, какой гомон на улицах! Поистине, страна богов!
– А также богинь, не правда ли, господин Гангерне?
– Это вы о женщинах? Ах, барон, здешние женщины дьявольски холодны. Где черные блестящие глаза, где призывная поступь наших тулузских девиц!
– Так что же вы делаете в столице?
– Как! – Гангерне выпучил глаза. – Я вам не говорил? Я приехал на свадьбу.
– И вы тоже… – неосторожно проговорился Луицци.
– Вот это да! Вы женитесь? И на ком же?
– О! На самом совершенстве, – соврал барон. – А вы?
– Я не говорил, что женюсь. Я приехал на свадьбу своего сына.
– У вас есть сын? Что-то мне не приходилось слышать до сих пор о госпоже Гангерне.
Балагур расцвел счастливой улыбкой:
– Но не могу же я жениться на женщине при живом муже!
– Ничего себе! – воскликнул Луицци с отвращением. – И что же, ваш отпрыск носит теперь имя, которое ему не принадлежит?
– Уж вы извините меня великодушно, но оно принадлежит ему по праву; он его купил.
– Купил? Но как?
– Не очень дорого. Это такой пройдоха, ну весь в меня – уверяю вас! Вы знаете пьесу господина Пикара под названием «Найденыш»?
– Да, кажется, не так давно я даже видел ее на сцене.
– Так вот, мой сын решил действовать по ее рецепту. Писаный красавец, он довольно долго играл роль Элевью где-то в провинции. Женщины сходили по нему с ума. Как-то, оставшись без ангажемента, он по дороге в Париж погостил у меня Тулузе. Славно мы тогда покутили! Едва он уехал, как я получил письмо от старого друга, большого, я вам скажу, зубоскала. Мы познакомились еще при Империи, когда он был в Тулузе вместе с маршалом Сультом. Так вот господин Риго пригласил меня попировать от души в свой замок Тайи, что около Кана, и между прочим, сообщил, что у него на выданье племянница и внучатая племянница с двумя миллионами приданого.
– Два миллиона? – Луицци недоверчиво хмыкнул.
– О, это еще одна презабавная история, – громко захохотал Гангерне. – Дело в том…
– Я вам верю, но давайте не будем смешивать ее с первой.
– Ну хорошо. Так вот, я не мешкая черкнул пару слов сыну, желая, чтобы он принял участие в авантюре. Если мы правильно все разыграем, написал я ему, то ты получишь одну из краль; приготовим же великолепный фарс для моего закадычного дружка Риго! Меня смущало только одно обстоятельство: то, что мой сынок звался коротко – Густавом, а Риго уж очень хитрый мошенник и к тому же сам вышел из простых, а потому для своих дорогих племянниц наверняка хочет муженька с громким именем.
– Поразительно, – развел руками барон.
– Ба! Чего ж тут удивительного? – возразил Гангерне. – Все хотят выбраться из своего болота, не важно, каким образом. Точно так же девицы не очень строгого поведения всегда дают прекрасное воспитание своим дочерям.
– Вы полагаете? – засмеялся Луицци.
Гангерне надул щеки, попыхтел немного и продолжил мелодраматическим тоном:
– Зная мели и подводные камни, не так уж трудно предотвратить крушение другого корабля.
– Возможно; ну так где же ваш отпрыск нашел себе имя?
– А, сейчас… сейчас. Так вот, когда он получил мое письмо, он собирался подписать ангажемент в Опера-Комик. Там подвизался один презабавнейший тип, глава группы клакеров.
– Они есть везде.
– Да, но этот весьма своебразен. Короче говоря, то был не кто иной, как маркиз де Бридели.
– Маркиз де Бридели, из Тулузы?
– Младший из четырех сыновей того маркиза де Бридели, которого вы имеете в виду. Он учился в семинарии, но с началом революции скинул сутану, и в то время как его отец и три брата вступили в армию Конде, он отважно сражался за республиканцев. Отец и братья погибли, и он стал маркизом Бридели, но не больше того. Храбрый как лев, он получил крест за Аустерлиц, но так и не смог достичь даже капральского чина и остался рядовым, ибо надирался четырнадцать раз в неделю, за исключением разве что дней больших сражений. Уволенный в тысяча восемьсот пятнадцатом году, он стал профессиональным старым солдатом.
– Это что же за профессия?
– Неужели не знаете? – Гангерне принял воинственную позу ворчуна-ветерана и грозным голосом продекламировал: – «Старый солдат Империи, маршировавший по всем столицам Европы, сто тысяч чертей! Да здравствует Наполеон! Отважный француз, патриот до гроба! Получивший на поле битвы орден и двадцать ранений! Да здравствует император!» С этими словами и послужным списком, более-менее соответствовавшим истине, он в течение двух или трех лет собирал монеты по сто су с изображением императора у всех бонапартистов, офицеров, генералов и т. д., которым он представлялся.
– Забавная профессия.
– И очень известная, не так ли? – усмехнулся Гангерне. – Но вскоре его одолели конкуренты, и тогда он занялся прямо противоположным делом, а именно ремеслом последнего отпрыска великого, но разоренного рода.
– А это что такое? – поинтересовался Луицци.
Гангерне приподнялся на носках в высокомерной и в то же время изящной позе, лицо его вытянулось и приняло презрительное выражение, и он прогундосил себе в нос:
– «Маркиз де Бридели! Самоотверженный сторонник короля, вроде как вознагражденный этим скромным знаком отличия (в этом случае алая ленточка Почетного легиона превращалась в алую ленточку ордена Святого Людовика), вечно преданный Бурбонам, несмотря на их неблагодарность». Таким манером вполне можно вытянуть у роялистов немало наполеондоров с изображением царственного лика Людовика Восемнадцатого.
– И опять все испортили конкуренты?
– Да нет, подвело слишком частое использование этого метода добывания денег. Наш маркиз работал весьма споро: за три или четыре года он успел выдоить весь Париж. Он мог бы продолжить свое дело в провинции, но уже не мог жить без Парижа; какое-то время он состоял на побегушках у продавцов контрамарок, пока наконец не стал во главе банды клакеров в театре, в который собирался поступить мой сын.
– Ну, наконец-то! – вздохнул Луицци. – Вот мы и добрались! Так что же сделал ваш сорванец?
– Получив мое письмо, он, недолго думая, нашел маркиза, пообещал ему тысячу экю, если де Бридели женится на своей привратнице и признает его своим сыном. Маркиз согласился, и теперь сын господина Эме-Зефирина Гангерне и Мари-Анны Гаргаблу, в девичестве – Либер, является его сиятельством графом Бридели!
– Он красив, ваш сын?
– Элевью, настоящий Элевью.
– И обходителен в манерах?
– Вылитый Элевью, барон.
– Здесь стоит немного пораскинуть мозгами, господин Гангерне.
– Вы так думаете, господин барон?
– Не знаю, не знаю… И когда вы едете к этому своему приятелю, господину…
– Риго? Дней через семь или восемь; нужно время, чтобы приодеть папашу-маркиза. Мы берем его с собой – пусть попьянствует с Риго; он очарует его своими подвигами во славу французского оружия. Мамочка же сошлется на недомогание. Неплохой фарс, не правда ли?
– Забавный, и весьма, – помедлив, согласился Луицци.
Гангерне приподнялся, и барон воскликнул:
– Как, вы уже уходите?
– Время позднее; мне нужно встретиться с Густавом в ресторане. Мы идем сегодня на «Двух каторжан» в «Порт-Сен-Мартен». Маркиз снабдил нас билетами.