– И все-таки, – с решимостью в голосе воскликнула она, – раз уж вы приехали сюда, то я вынуждена сказать вам кое-что. Дочь моя сделала свой выбор; господин Бадор, обратив свое внимание на нее, продемонстрировал, что он хорошо разбирается в людях: он знает, что если приданое, назначенное дядюшкой, достанется мне, то дочь моя будет столь же богатой, как и я, а если оно достанется Эрнестине, то ему ни копейкой не придется делиться с ее матерью.
– Как? Вы так считаете, сударыня? – изумился Луицци.
– Я в этом уверена, сударь. Эта беда еще только поджидает меня; но вполне может так случиться, что богатство свалится мне в руки, и, честное слово, я куда больше опасаюсь разделить его с одним из тех женишков, которых вы имели удовольствие видеть сегодня в этом доме, чем остаться при своей бедности; вы, только вы, сударь, не выказали ни алчности, ни подлой суетливости. Всего один день был у меня, чтобы присмотреться к вам, и едва ли у меня есть хоть час, чтобы рассказать вам о себе, но поскольку вы прибыли в Тайи с той же целью, что и все остальные проходимцы, которых я навидалась здесь предостаточно, то могу говорить откровенно и потому прямо заявляю, что выбрала вас. Я говорю вам это сейчас, сударь, потому что хочу заручиться вашим обязательством: позволить мне отдать половину приданого моей дочери, в том случае, конечно, если дядюшка предназначает его именно мне.
В сильном замешательстве от такого необычного заявления Луицци решился все-таки пресечь какие-либо еще предложения:
– Если бы ваш дядюшка был чуть-чуть пооткровеннее с вами, сударыня, то избавил бы вас от совершения не очень обдуманных и, по-видимому, трудно вам давшихся поступков, к тому же абсолютно бесполезных; ведь я уже объявил господину Риго, что увольняюсь из батальона добивающихся милости, которой я навряд ли достоин.
Госпожа Пейроль, побледнев, низко поклонилась и вышла, не проронив больше ни слова.
Луицци, едва оставшись в одиночестве, торопливо закрыл дверь на засов, дабы избавить себя от новых нежданных посетителей; и в большей решимости, чем когда-либо, проконсультироваться с Дьяволом относительно тайн этого дома он достал свой колокольчик и резко позвонил. Дьявол, как обычно, появился немедленно; но, против обыкновения, он явно не был расположен ни к шуткам, ни к язвительным, даже жестоким, насмешкам, которые, как правило, доставляли ему немалое удовольствие. Глаза зловеще блестели, а едкая улыбка выдавала всю его желчную надменность; суровым и резким голосом, с видимым раздражением, приветствовал он Луицци.
– Ты чем-то озабочен, мэтр Сатана? – спросил барон.
– Что ты от меня хочешь?
– Неужели ты не знаешь?
– Примерно знаю. Но лучше скажи сам.
– Что-то ты сегодня уж очень немногословен, ты, такой любитель пустой болтовни.
– Видишь ли, сейчас меня волнуют не только интересы одного не очень умного барона; судьба некоего народа занимает меня куда больше.
– Представляю, какую заваруху ты ему готовишь.
Дьявол промолчал, и Луицци вновь заговорил:
– Ну-с, раз ты так торопишься, расскажи хотя бы, что там за история произошла с этим малайцем?
– Он тебе все изложил.
– То есть я правильно обо всем догадался?
– Хоть раз в жизни тебе голова пригодилась, и то уже хорошо.
– Твоя дерзость переходит всякие границы.
– Расту и крепну, условия позволяют. Прощай.
– Подожди! Это еще не все; я понял рассказ Акабилы только до того момента, как некий старик спас Риго от неминуемой смерти. А дальше?
– Этот старик был отцом Акабилы, – начал все-таки рассказывать Дьявол. – Он обладал огромными сокровищами, которые в течение столетий собирали его предки. Я полагаю, ты знаешь, что на острове Борнео находятся богатейшие залежи алмазов и других драгоценных камней. И вот современный европеец попадает в племя малайцев, которых вы презираете, потому что они без жалости истребляют чужаков, пытающихся завладеть их исконными землями; так преступления цивилизации смешиваются с преступлениями варварства. Риго, поначалу раб, а потом – друг и наперсник Акабилы, уговорил его убить отца и похитить все его несметные сокровища. Он обещал привезти дикаря в сказочную страну, где тот будет купаться в удовольствиях, неведомых его народу, и в конце концов убедил. Осуществив свое подлое дело, злоумышленники благополучно бежали и на борту португальского судна добрались до Лиссабона; но, едва ступив на цивилизованную землю, они поменялись ролями: Акабила превратился в слугу своего бывшего раба, и ты видел, какую пользу принесло ему отцеубийство.
– Но почему Риго держит рядом с собой столь опасного свидетеля своего преступления?
– О, мой господин, это сверх твоего разумения. Чтобы понять Риго, нужно дожить до его лет, родиться в той же среде, что и он, и к тому же походить хоть немного в рабах.
– Что ты имеешь в виду?
– Поживи в шкуре смерда на земле мелкого дворянчика, который к тому же разорил твою семью за браконьерство, да получи не одну сотню палочных ударов только за то, что не очень проворно, по мнению хозяина, набиваешь ему трубку, – вот тогда ты поймешь папашу Риго.
– Так это месть…
– И удовольствие тоже. Ты и вообразить не можешь, какое наслаждение и радость испытывает этот человек, пиная под зад королевское отродье, наблюдая, как пресмыкаются перед ним низкие алчные душонки, которые заполонили нынче его дом.
– Да это же последняя мразь.
– По какому праву ты судишь их так строго?
– Мне кажется, что ниже пасть просто невозможно.
– Можно, еще как можно, барон.
– Неужели найдется человек, способный зайти еще дальше в своем бесстыдстве?
– Еще как найдется. Вот ты, например.
– Я? – до глубины души возмутился Луицци.
– Ты, мой господин, – вздохнул Дьявол, – если вдруг лишить тебя твоих богатств и всех тех маленьких развлечений, вполне презираемых тобой только потому, что они изобилуют в твоей жизни; ты, избалованный дворянин, полагающий, что в душе твоей нет особых стремлений, только потому, что не видишь трудностей на пути к исполнению желаний; ты будешь ползать на пузе еще искуснее всех этих охотников за приданым, если рядом будет пьянящая роскошь, добиться власти над которой не будет другого способа; ты, столь безапелляционно презирающий людей, у которых нет другой вины, кроме той, что они бедны.
– Все ты врешь, нечистый, – высокомерно возразил Арман. – Может быть, я честолюбив, может быть, и люблю богатство, но никогда, никогда барон де Луицци не опустится до того, чтобы жениться на условиях, поставленных этим негодяем, который здесь распоряжается. Никогда и ни за что я не дам своего имени женщине, начавшую свою сознательную жизнь, конечно же, с того, что отдалась какому-то проходимцу, который и стал отцом мадмуазель Эрнестины.
– Какой ты строгий, вы только посмотрите! – фыркнул Дьявол. – Ты забыл, что подобную ошибку совершила и Генриетта Буре…
– Не путай, Сатана, не надо! То совсем другое дело! Генриетта – хорошо воспитанная девушка, получившая приличное воспитание, просто ее вполне достойные чувства были застигнуты врасплох страстью, на которую подтолкнули ее суровые нравы семьи.
– От этого ошибка еще менее простительна, ибо у Генриетты были для защиты веские средства: пример семейной добродетели, влияние здорового воспитания, а у бедной девушки из народа, которая поддается соблазну, нет этих мощных редутов, обороняющих светскую девицу.
– Лукавый, ты похож на адвоката пороков, – ухмыльнулся Луицци.
– Скорее на защитника несчастных, – с серьезным видом возразил Дьявол.
– В таком случае пиши лучше романы, а мне не нужно твоих сказок.
– Итак, – хмыкнул Дьявол, – ты твердо решил отказаться от женитьбы на госпоже Пейроль?
– Да, безусловно.
– Что ж, храни тебя Бог…
В этот момент грохот почтовой кареты, въезжавшей во двор, прервал их беседу. Сатана быстро проговорил:
– Это по твою душу приехали, барон, так что я исчезаю; ведь у тебя хлопот сейчас будет полон рот.
XIКрах
Едва Дьявол исчез, как в комнату вошел Пьер, лакей Луицци, оставленный им в Париже.
– Какие такие важные новости заставили тебя мчаться сюда сломя голову? – спросил барон.
– Очень срочные письма из Тулузы, из Парижа и еще откуда-то; к тому же судебные исполнители пришли описывать ваши апартаменты…
– Мои?
– Ну да, господин барон.
Луицци похолодел. Банкротство не казалось ему возможным, но неприкрытая угроза Дьявола и особенно его издевательские прощальные напутствия испугали Армана. Он махнул Пьеру, чтобы тот оставил его одного, и распечатал полученные письма. Первое извещало об исчезновении его банкира. Удар был страшным, но не смертельным – ведь у Луицци во владении оставалось еще немало недвижимости, что обеспечивало ему значительные доходы.
Он вскрыл письма из Тулузы, из которых узнал, что все его владения больше ему не принадлежат. В округе появился некий человек, вооруженный не вызывающими сомнений документами, из которых неоспоримо следовало, что владения господина барона де Луицци-отца были проданы им по купчей, не засвидетельствованной у нотариуса, при условии, что покупатель предоставит Луицци-старшему пожизненное право пользования своими владениями и доходами с них.
Этот человек не воспользовался сразу полученным правом наследования, потому что, когда барон отошел в мир иной, находился в Португалии, где перепродал купчую некоему господину Риго, который и инициировал экспроприацию.
Напрасной тратой времени были бы попытки живописать ярость и страх, которые испытал Луицци, просматривая роковые письма; в какой-то момент ему показалось, что он грезит, и он резко встряхнулся, словно желая сбросить преследующий его навязчивый кошмар, потом открыл окно, будто свежий воздух мог выветрить бившийся в его голове бред; затем он вообразил, что Сатана внушил ему весь этот мрак, лишь бы наказать за резкие суждения об остальных соискателях приданого, и в диком порыве бешенства он снова воспользовался магическим колокольчиком. Дьявол тут же явился, все такой же грустный, спокойный и серьезный.