«Уж не Терезой ли?» – живо спросила Эжени.
«Да, Терезой. По меньшей мере именно так называл ее Артур».
«Так он в Лондоне?»
«Да, вот уже целую неделю».
«И где он живет?»
«В Ковент-Гардене[298], номер…»
«О! Спасибо, я пойду к нему, пойду, пойду», – в отчаянии повторила она несколько раз.
«Вы позволите мне проводить вас?»
От расстройства Эжени приняла это предложение, не подумав о возможных последствиях такого шага. Возможно, если бы у выхода из особняка она встретила англичанку, которая пришла сюда вместе с ней, то сообразила бы, что у нее есть более подходящий проводник, чем незнакомый мужчина; но новая подружка, утомленная долгим ожиданием, ушла, и Эжени поднялась в ожидавший знатного господина экипаж. Всю дорогу бедная девушка задыхалась от слез и рыданий и потому не могла заметить, с каким смущенным любопытством и радостью сатира в глазах рассматривал ее спутник. Наконец они подъехали к дому Артура. После сильных и уверенных ударов молотка, говорящих о визите важной персоны, двери распахнулись мгновенно. Незнакомец, поддерживая Эжени за руку, быстро прошел мимо слуг, поднялся на второй этаж и, резко открыв дверь в гостиную, сказал уютно расположившемуся на диванчике спиной к двери и с газетой в руках Артуру:
«Артур, я привел к вам одного человека, который спрашивал о вас у лорда Ладни».
Юноша приподнялся, не оборачиваясь, и ответил беззаботно:
«Не иначе как вы взяли под свое покровительство одного из моих надоедливых кредиторов, милорд? Вы вполне способны сыграть со мной подобную злую шутку».
«Это я, Артур», – тихо произнесла Эжени.
На ее голос Артур наконец-то повернулся; взглянув на нее, словно на пустое место, он продолжал, приглаживая волосы перед зеркалом:
«В таком случае встреча не столь неприятна. Ну-с, мисс, и что же? Вы что-то хотели?»
В изумленных глазах девушки, смотревшей на Артура, можно было прочитать, что она не совсем уверена в реальности происходящего.
«Будьте так любезны, поторопитесь, – усмехнулся Артур, – а то меня ждут к завтраку в одном месте. Так что же вам нужно от меня, мисс?»
«Мне… что мне нужно? Артур… Но… Вы забыли, кто я? И что вы со мной сделали? А ребенок…»
«О, наверное, он будет похож на своего братика», – произнес Артур, ковыряя в зубах.
«Братика? Что вы сказали, милорд?»
«Да-да, такой прелестный младенец, доложу я вам».
«Вы, верно, с ума сошли, милорд, – ахнула Эжени, – или я не в своем уме. О каком еще младенце вы говорите?»
«О рожденном тридцатого марта тысяча восемьсот четырнадцатого года в той самой комнате, в которой полгода спустя я имел несчастье подло покуситься на вашу драгоценную невинность».
Это несправедливое обвинение, страшно полоснув Эжени прямо по сердцу, придало ей в то же время некоторые силы. Казалось, оно оживило ее гибнущий разум. Она поняла всю серьезность возводимой на нее напраслины, но словно обезумела перед столь чудовищной, необоснованной и несправедливой жестокостью. И, будто озаренная клеветой, она воскликнула:
«А-а! Знаю я, откуда все идет, это Тереза! Она посмела вам сказать…»
«И не только Тереза. Есть еще свидетель, который все видел и знает… Это госпожа Боден».
Раздавленная всем весом внезапно навалившихся на нее подлостей, Эжени глухо вскрикнула, спрятав лицо в ладонях. Горький жест мог происходить не только от неподдельного ужаса, но и от стыда за содеянное; Артур воспринял его как выражение отчаяния лживой распутницы, с которой сорвали маску, и продолжал тоном насмешливого превосходства:
«Тем не менее я прощаю вас, мисс; я же знаю, какое это захватывающее развлечение для тех, кого называют во Франции гризетками, – заставить какого-нибудь краснощекого английского барана оплатить грешки их юности; так что вы виноваты не более других, а я, так и быть, проявлю благородство. Если уж ваше положение настолько невыносимо, я окажу вам посильную помощь – эти мерзкие ростовщики еще не успели разорить меня вконец».
«Хватит, милорд, – прошептала Эжени. – Замолчите, я ухожу… замолчите… я ухожу… замолчите…»
Она хотела было подняться из кресла, в которое медленно осела, пока Артур говорил, но едва она привстала, как силы ее покинули, и, чтобы не упасть на ковер, она была вынуждена опереться на стену.
«О! Мы это уже проходили, – засмеялся Артур, – знаем, знаем, какая вы у нас замечательная комедиантка».
Слова Артура, достигнув ушей Эжени, как бы подстегнули ее, и она вышла из гостиной, несмотря на головокружение; но на лестнице последние силы оставили ее, и, потеряв сознание, она рухнула, не успев ступить на первую ступеньку.
– Ты сгущаешь краски, Сатана, – сказал Луицци. – Ни один мужчина не пойдет на такое варварство.
– А ты не забыл, что этому, с позволения сказать, мужчине едва исполнился двадцать один год? Он же был еще совсем ребенок.
– Именно поэтому меня поражает такая жестокость.
– Тебя поражает многое, как всех тех, кто, не видя сути, подбирает брошенную кем-то поверхностную идею, не изучив все ее возможные аспекты, и затем носится с ней, словно с истиной в последней инстанции. Из всех подобных идей самая правдоподобная, возможно, гласит, что юности присуще величайшее благородство. Но у этого утверждения есть и оборотная сторона – самая неумолимая жестокость также является уделом юности. Остановись как-нибудь на любой улице Парижа, барон, прочитай внимательно перечень приговоров, вынесенных судами присяжных, – ты увидишь, что девять десятых злодеяний совершаются малолетними преступниками. Это неизбежный результат силы и необузданных желаний. Согласно избранному пути, юные стремятся либо к великим свершениям, либо к великим преступлениям; осторожность сдерживает людей зрелых, а немощь и бессилие препятствуют старикам. Вот что необходимо усвоить, чтобы продолжение моего рассказа не вызывало больше глупого удивления.
И Дьявол продолжил:
– Очнувшись, Эжени увидела, что находится в незнакомых ей роскошных апартаментах. Мужчина, который проводил ее к Артуру, последовал за ней, нашел ее чуть ли не при смерти на лестнице, отнес на руках в свой экипаж и отправил к себе домой. Эжени пришла в себя, и первое, что она увидела, были руки пожилой женщины, дававшей ей нюхательную соль; по знаку незнакомца женщина тут же удалилась.
«Где я?» – спросила Эжени.
«В доме человека, – ответил мужчина, – который не бросает женщин на лестнице, как этот щенок Артур, человека, который убежден в вашей невинности, ибо знает, на какую подлую клевету способна соперница, человека, у которого вы в полной безопасности».
«Но кто вы? Боже милостивый!» – Столь неожиданно-обходительные речи растрогали Эжени до слез.
«Меня зовут Стив, мисс, лорд Стив», – ответил мужчина, внимательно наблюдая за действием, произведенным этими словами.
«Лорд Стив! – вскрикнула она, пытаясь подняться и с ужасом оглядываясь вокруг. – Лорд Стив! Лорд Стив!» – повторила она еще несколько раз, отпрянув от него подальше.
«Не бойтесь ничего, мисс; я вижу по вашей реакции, что вам плохо объяснили, кто я такой и в чем заключается моя единственная надежда. Я люблю вас, мисс, но совсем не так, как Артур, и не для того, чтобы бросить вас на произвол нищенской судьбы. Я вас люблю и хочу отблагодарить за это прекрасное чувство подобающим вам положением и блеском; хочу вырвать вас из недостойного существования, поставить на недосягаемую для ваших клеветниц высоту. Ибо я верю в вашу чистоту и невинность и не собираюсь судить беспощадно за ту ошибку, что отдала вас во власть Артура. Я забуду об этой ошибке, я уже о ней забыл… Моя любовь и знать о ней не хочет… А то, что я узнал, не может переменить того, что уже решено, и если вам угодно будет прислушаться к моим сокровенным чаяниям, то через несколько дней – да что там! – уже завтра вы с высоты вашего положения с презрением посмотрите на всех тех, кто посмел вас оскорбить, в том числе и на Артура, на это ничтожество, не стоящее пылинки под вашими ногами».
– По-моему, искушение подали как раз вовремя и в самой что ни на есть надлежащей форме, – сказал Сатана, – трудно было бы подобрать более подходящий момент и сочинить речь, более ласковую для ушей брошенной девушки.
– Конечно, – согласился Луицци, – но все эти неожиданные встречи кажутся мне по меньшей мере неправдоподобными.
– Это потому, что правда практически всегда недоступна вашему пониманию. Потому-то и изобрели ваши интеллектуалы правдоподобие, что с их стороны было своего рода трусостью и одновременно льстивой уступкой всеобщей глупости. К тому же какой же я тогда, к черту, Дьявол, если не могу расставить события в разыгрываемой драме лучше, чем ваши маститые щелкоперы?
– Таким образом, – догадался Луицци, – получается, что ты пошел на все свои самые неимоверные ухищрения, чтобы погубить бедную девушку.
– Да, это так. И я проиграл.
– Проиграл?
– Да, – продолжал Дьявол, – после всего, что она услышала, Эжени не нашла ничего другого, как ответить лорду: «Милорд, ваши слова о моей невинности подразумевают подобающее поведение. Вы проявили ко мне большое уважение, хотя сделанное вами предложение и показывает, насколько оно мало серьезно, но я очень хотела бы в него верить, так же, как хотела бы доказать вам, что я его заслуживаю».
«Мисс, – взмолился лорд Стив, – подумайте, подумайте хорошенько, прежде чем отказывать человеку, который может смело назвать себя одним из самых могущественных людей Англии».
«Нет, милорд, нет, – ответила Эжени ледяным тоном, хотя сердце ее сжалось от боли. – Я не могу принять ваше предложение… Не могу и не хочу… Я прощаю вас… Я не сержусь на вас… И прошу вас только позволить мне уйти».
«Но не так, мисс, не таким образом. Столько спокойствия после столь сильного отчаяния заставляет меня опасаться решения, рокового для вас».
«О нет, милорд, я не собираюсь умирать. Я жду ребенка, я буду жить».
– Вот так она от меня и улизнула! – воскликнул Сатана. – Трижды я готовил для этой женщины почву к самоубийству, и все оказалось напрасно.